ся совсем маленьким, превратиться в букашку, которую можно раздавить, но можно и помиловать. Но я понял, что не увижу их больше – ни детей, ни Катю. И думал, может быть, потом, когда я наконец испущу дух, в другой жизни мы будем все вместе и будем так же счастливы, как были когда-то счастливы на земле. Однако холодом и одиночеством встретила меня другая жизнь. Нет никого вокруг. Бесконечный каменный коридор, и лишь где-то далеко впереди светит мне слабый огонек.
Леонид Валентинович дернул его за рукав. Оглох? На мертвого бомжа засмотрелся? Невидящими глазами глянул на него Марк.
Наша повесть приближается к завершению. Что-то, наверное, мы упустили, о чем-то высказались с недостаточной полнотой, о чем-то промолчали – за все погрешности покорно просим нас простить, а в качестве оправдания – пусть слабого, но все-таки – признаемся, что невозможно было нам хладнокровно отстраниться от довлеющей злобы дня, прошествовать мимо событий, отвернув голову, залепив уши воском и закрыв глаза. Мы, верно, вызовем улыбки насмешливые, улыбки саркастические, улыбки снисходительные – но пусть! пусть! Излишняя горячность куда лучше стремления оградить себя от волнений, печалей и забот окружающего мира. Мы не парим в заоблачных высях, а влачимся в земной юдоли, иногда смеясь, но чаще глотая слезы. И по нашей склонности принимать близко к сердцу все, что касается судеб нашего Отечества, как было нам сохранять спокойствие или даже равнодушие при известиях о событиях как в самой России, так и за ее пределами, в особенности в родственной нам Украине. Добавим, что и Марк Питовранов, и его отец, Лоллий, точно так же были вовлечены в обсуждение всех более или менее значительных, а подчас даже оглушительных новостей, вызывающих боль, сострадание и негодование. Чтобы предупредить вполне естественные вопросы наших читателей (ежели таковые отыщутся), надо все-таки отметить, что после известных происшествий в Крыму – вежливые человечки и так далее, – происшествий, разделивших общество на две неравные части, где большая испытывала прилив национальной гордости и одобряла решительное исправление исторической несправедливости, тогда как меньшая, напротив, была удручена этим событием и называла его национальным позором, – демаркационная линия прошла и через крошечное семейство Питоврановых. Лоллий был решительно за, Марк столь же решительно против. Ты представить себе не можешь, толковал Лоллий, что творилось, когда стало известно, что Крым передан Украине. Алексей Николаевич, твой дед, был возмущен. Русская земля, политая русской кровью! Севастополь, хотя по его поводу были какие-то оговорки, наш славный город! Поверь, у всех, кто более или менее чтит русскую историю, это вызвало угнетающее чувство. И у меня – и я знаю, у очень многих, во всех отношениях достойных людей – это был праздник, когда Крым снова стал русским. Сергей Николаевич, секретарь нашего правления, умный человек, одно время министр, он так и сказал, это великий и долгожданный час. Таких праздников, насмешливо заметил Марк, могло быть и больше. Лоллий пожал плечами. Ты о чем? Аляску можно было бы потребовать назад. Обратный выкуп. Павлодар отобрать у казахов. Лоллий снова пожал плечами, одновременно подняв и опустив брови, что, скорее всего, означало, будет тебе нести чепуху. А не требуем, продолжал Марк, не отправляем вежливых человечков, потому что с Америкой шутки плохи, да и казахи упрутся, а Украина – как человек, едва пришедший в себя после долгой болезни, не могла даже руки поднять в свою защиту. И мутную волну гнали, что-де не нужен нам берег турецкий и чужая земля, то бишь Крым, не нужна. Мерзость. И при этом какая гордость! какое упоение собственной силой! что вы – заокеанская держава и страны Европы – что вы нам сделаете? Мы в своем праве. Крым наш и нашим будет во веки веков, аминь! а санкции – да чихать мы на них хотели, и ваш хваленый пармезан и ваш хамон зароем, пусть даже глотая слюни. И все подписанные Россией международные соглашения о нерушимости границ и территорий псу под хвост. Натуральная агрессия. Это доводы холодного разума, отбил Лоллий. Нет, я признаю, меморандумы, соглашения, договоры и все такое прочее, они нужны, но есть в то же время и высшая справедливость, не вмещающаяся в прокрустово ложе юридических документов. Высшая справедливость в таком толковании, подхватил Марк, чистой воды азиатчина. Кто сильнее, тот и прав. Словом, разногласия были налицо, но, к нашему облегчению, они не вызвали обоюдной неприязни и тем более – как это случается в некоторых случаях – взаимной ненависти. Несогласия в политических вопросах, подобно мине замедленного действия, могут в конце концов взорвать мир во вчера еще крепких семействах. Нам, в частности, знакома была приличная семья, где мужу в один прекрасный день попала под хвост шлея, и он горой встал за коммунистов, а жена, вместо того чтобы пошутить и сказать, как ты у меня покраснел, голубчик, уперлась рогом и объявила себя демократкой. Он с ядовитой усмешкой стал называть ее Хакамадой, она его с неменьшим ядом – товарищем Зю, потом пошли упреки, упреки переросли в оскорбления, и чашка об пол – они расстались. Жуть. Но в нашем случае спор о принадлежности Крыма, по счастью, не разрушил мир между Питоврановыми, отцом и сыном; тем более что другие события и происшествия, как то: развернувшиеся в Донбассе сражения, триста погибших пассажиров сбитого российской ракетой «Боинга» и несколько месяцев спустя убийство Немцова – не вызывали споров, и на вопрос, кто виноват, они согласно показывали на башни Кремля.
Между тем настал день похорон. (Взять ли это слово в кавычки? Или с учетом того, что в могилу уйдет гроб с телом человека, о котором хотя и неизвестно ничего – ни имени его, ни возраста, но который все-таки сподобился погребения, – оставить в прямом значении? Поразмыслив, мы решили, что это все-таки похороны безо всяких кавычек.) Накануне три дня перед этим не покидавший свою квартиру Карандин поздно ночью выбрался на улицу, сел в такси, уехал в Шереметьево и улетел во Флоренцию. Наталья Васильевна, его тетя, полная, даже, может быть, грузная, но при этом чрезвычайно живая, подвижная, с приятным округлым лицом, карими веселыми глазами, цветом и разрезом напоминающими глаза Карандина. У него, однако, они смотрели на людей без тени улыбки, с тем несколько отсутствующим выражением, с каким обыкновенно говорят, ничего нового я от вас не услышал. У тетки же взгляд, напротив, был неизменно доброжелательным. Лишь однажды, когда речь вдруг зашла об отце Карандина и, стало быть, о ее родном брате, глаза ее стали похожи на глаза собаки, взглядывающей на чужого человека с холодной злобой. На том свете, мстительно сказала она, припомнят ему… Сидел на мешке с деньгами, а родной племяннице рубля не дал на операцию. Во всем остальном она была милейшим человеком; и не прочь была пропустить рюмочку, что также свидетельствовало о ее достойных душевных качествах. В те три дня, когда Карандин, сказавшись больным, сидел дома, он угощал Наталью Васильевну отменным итальянским вином из семейства «Primitivo», отведав которое она облизнула губы и произнесла: не мое; с прохладцей отнеслась она к односолодовому виски; отвергла бурбон; и только пригубив раз, потом другой, а затем и осушив стопку «Белой березы золотой», промолвила, вот это по мне. Она очень быстро поняла, что от нее требуется, вошла в роль домоправительницы, звонила в офис Карандина и сообщала о его внезапной тяжелой болезни, отвергала помощь и пресекала визиты, сказав, что возможно заражение. На резонный вопрос, а как же вы, смиренно отвечала, мы как-нибудь по-родственному Господь не без милости. Затеянную племянником игру в похороны она, рассудив, одобрила. А что поделаешь, высказалась Наталья Васильевна, от этого разбойника только в могиле и спрячешься. К свалившимся на нее от щедрот Карандина квартирам, дачам и прочему движимому и недвижимому она отнеслась наподобие какого-нибудь перипатетика. То не было ничего, то привалило. И тогда не горевали, и сейчас плясать не будем. У меня три дочки и семь внуков – они разберутся. Когда Карандин исчез, Наталья Васильевна позвонила его заместителю и правой руке Борису Натановичу Милыптейну и, придав голосу скорбное выражение (что у нее, отметим, получилось превосходно), сказала, все, ушел мой племянничек нынче под утро. Она всхлипнула. Милыптейн принес соболезнования, промолвил, вспомнив православное пожелание, Царство ему Небесное, и добавил, что, само собой, мы все сделаем. Не волнуйся, Борис Натанович, шумно сморкаясь, ответила она, кладбище есть, могилка есть, и гроб тоже есть. Похороны послезавтра. И завертелось: соболезнования от Союза промышленников и предпринимателей, Ассоциации российского бизнеса, ВТБ-банка, Налоговой инспекции… Марк читал некролог в «Известиях»: «Сергей Лаврентьевич Карандин обладал всеми качествами современного предпринимателя: быстрым умом, деловой хваткой, умением определить главное направление своего бизнеса. Выстроенная им система давала отличные результаты. Мы потеряли друга, соратника и единомышленника. Он ушел из жизни в расцвете сил и таланта» – читал и усмехался, думая, с каким интересом читает это сам Карандин.
Теплым августовским полднем к воротам кладбища съехались десятка два машин; один за другим подъехали три автобуса; полчаса спустя прибыл катафалк, в котором возле наглухо завинченного гроба в черном платке и черном платье сидела Наталья Васильевна, а рядом с водителем – похоронный агент, Марк Питовранов. Ворота открыли. Сияя на солнце черным лакированным кузовом, тронулся и пополз катафалк. Весь прибывший на похороны народ с венками и цветами пешим ходом двинулся за ним. Борис Натанович вполголоса говорил начальнику департамента безопасности Бекбулатову не нравится что-то мне все это, а, Рашид? Бекбулатов задумчиво кивал и отвечал, что и его многое здесь удивляет. Почему, например, на этом кладбище, а не на Троекуровском? – спросил он и глянул на Милыптейна зоркими азиатскими глазами. Тот пожал плечами. А я знаю? Я ей звонил, его тетке, давайте, говорю, мы все организуем. Она отказалась. Все есть, и кладбище есть, и могила. Какой-то агент похоронный, он все устроил. Что за агент, продолжил свои сомнения Бекбулатов. Откуда взялся? И почему прощания не было? Надо было на Тимошенко все делать. А то не похороны, а цирк какой-то, честное слово. А главное – что за болезнь у него была? Так быстро – три-четыре дня, и в ящик. Желтая лихорадка, сказал Милыптейн. Приятель из Африки приехал, он с ним повидался, и привет. Смертельная штука. И заразная. И потому, подхватил Бекбулатов, гроб закрыли. А ты этого приятеля знаешь? Откуда, пожал плечами Борис Натанович. Чепуха какая-то, Бекбулатов сказал. Что-то здесь не то. Но я разберусь. Не только Милыптейн и Бекбулатов обратили внимание на странности в похоронах Карандина. Царственного вида дама средних лет, директор центральной, неподалеку от Калужской площади, «Лавочки», говорила моложавому чернявому мужчине, директору «Лавочки», что на Юго-Западе, не кажется ли тебе, Эдуард, что от хозяина нашего хотят избавиться как можно скорее? Я бывала на многих похоронах, есть с чем сравнить. Не мучайтесь понапрасну, Татьяна Петровна, отвечал Эдуард. Сейчас похороним. Кто-то что-то скажет. Священника пригласили, он «вечную память» пропоет. А потом поминки. Г