Едина чистая и непорочная Дево, вздрагивающим от преизбытка чувств голосом произнес отец Александр, Бога без семени рождшая, моли спастися душе его. Господи, вопрошает Богородица, но кто тогда в гробу? Несчастный Николай, которого хоронят, думая, что в гробу Сергий. Неслыханное дело! – восклицает Дева Мария. Зачем?! С возмущением спрашивает преподобный Иосиф Волоцкий, кто посмел устроить богомерзкую подмену? Господь отвечает: Марк, похоронный агент. Он сейчас стоит под сосной и, затаив дыхание, ждет, когда гроб опустят в могилу. Страшится он разоблаченья. Обман его, сурово говорит Иосиф Волоцкий, да откроется! И заслуженная кара да постигнет его! Года на три могут посадить, замечает Господь. Иосиф Волоцкий непреклонен. Урок ему. Впредь не кощунствуй. Пресвятая Дева Мария обращается к Господу. Чадо Мое! Нельзя ли без тюрьмы. Наверное, что-то заставило его решиться на такую подмену. Раз виновен, упорствует Иосиф Волоцкий, пусть понесет заслуженное наказание. Да, со вздохом соглашается Господь, он виновен. Но в человеческой жизни так все переплетено, так перемешено, что порой утомишься искать причину и отделять добро от зла. У этого Марка есть возлюбленная, раба Наша, Ольга, в высшей степени достойная девица, верующая в Нас и почитающая Нашу Церковь. Возлюбленная? – строго спрашивает Иов Почаевский, полжизни проживший в пещере. Не означает ли это, что они находятся в греховном сожительстве? Господь улыбается. Они чисты. Но Ольгу, рабу Мою, овечку невинную, девицу скромную и добрую, оклеветали, и следователь, человек подлый и корыстолюбивый, какие сейчас – увы – во множестве расплодились в России, хищный зверь, нападающий на Мое стадо, потребовал от нее взятку неслыханного для скромной рабы Нашей размера. Сурового наказания он достоин! – высказал согласное мнение преподобных Андрей Ослябя, в земном своем прошлом бившийся до смерти на поле Куликовом славный воин. Мы над этим работаем, отвечает Господь. А рабу Нашу Ольгу спас от уз сей Марк, который сейчас взывает к Нам, дабы подмена не была обнаружена. Странные существа эти люди. Большинство из них далеки от веры и в глубине души все еще отрицают Наше существование или безразличны к Нам, несмотря на внешние признаки принадлежности к Церкви. Но едва их припечет, едва – как они выражаются – начнет их клевать в одно место жареный петух – Мы, кстати, не понимаем, как петух, побывавший на сковороде или в печке, способен кого-то клевать, – сразу же, едва над ними сгустятся тучи, взывают к Нам. Боже, помоги мне! Боже, избави меня от врагов моих! Боже, смилуйся надо мной! Вчера еще был слеп и глух, но стоит коснуться плоти его и кости его, как он начинает верить, что Я есмь. Но при дороге упало это семя. Господь печально улыбается. И Марк таков же? – спрашивает Пресвятая Дева. Нет, отвечает Господь. Он из тех, кому осталось сделать один шаг. Было бы лучше, чтобы он поспешил. Во блаженном успении вечный покой подаждь, Господи, усопшему рабу Твоему Сергию, и сотвори ему ве-е-ечную память, слабым голосом произнес нараспев отец Александр. Вечная память. Вечная память Вечная память.
В тот день сразу после похорон Марк приехал к Оле и, обняв ее, промолвил, как же мне тяжело, любовь моя! Она отстранилась и посмотрела на него с тревогой. Не заболел ли? И она коснулась губами его лба. Он покачал головой. Я здоров. Но мне так тяжело. Как жаль мне людей, что они до самого конца своего не сознают, что жизнь коротка. И наполняют ее всяческим вздором, и проживают впустую, и стремятся совсем не к тому, к чему одному следовало бы стремиться. И безо всякого перехода сказал, не знаю, что бы я делал без тебя. А теперь положи меня спать и посиди рядом со мной, как мама моя сидела возле меня в раннем моем детстве, и я засыпал в уверенности, что она не позволит совершиться чему-нибудь плохому. А есть ты не будешь? – спросила Оля. Я борщ сварила. Все потом, отвечал ей Марк. И борщ, и котлеты. У тебя ведь котлеты на второе? Она кивнула. Котлеты. Я их запах учуял. Потом. Постели мне.
Положив сомкнутые ладони под голову, он заснул. Во сне явилась к нему Анна Федоровна с вороном Иванушкой на правом плече. Пойдем, произнесла она и ледяной рукой взяла его за руку. Он нахмурился. Куда? Ты знаешь, сказала она. Ворон Иванушка глядел на него холодными глазами.
Обозревая все вышеизложенное, мы, разумеется, понимаем, что читатель может быть несколько обескуражен странностью повествования, занятием Марка Питовранова, его необычайным даром и вообще – склонностью ввести смерть в обиход, так сказать, самой жизни. Скажем в оправдание или – точнее – в пояснение, что человек, не чуждый попыткам приблизиться к тайне бытия, будет осторожен в рассуждениях о жизни и смерти. Несмотря на, казалось бы, несомненную черту, с неоспоримой наглядностью отделяющую мертвого человека от еще живых, – вспомним хотя бы то непередаваемое чувство скорби, ужаса и тоскливого недоумения, с каким в прощальном поцелуе мы прикасаемся губами к ледяному лбу, и, вероятно, только тогда понимаем, что брат наш ушел от нас навсегда, – не дает нам покоя едва слышный вопрос: вправду ли непереходима эта черта? И, может быть, не так уж был неправ древний философ, подозревавший, что смерть есть начало истинной жизни, а то, что была жизнь, был лишь сон, от которого мы пробуждаемся уже в ином мире? В некотором смысле это напоминает сокровенную нашу надежду о загробной жизни. Мы умрем – и оживем, и, глядя на оставленные нами на земле следы нашего пребывания, взвешивая наши добрые и злые дела, принимая во внимание нашу способность к покаянию или ее огорчительное отсутствие, Божественное правосудие решит, в какую область потустороннего мира выписать нам направление. Поселят ли нас в Рай с возможностью бесконечно радовать сердце близостью Создателя или отправят в ад, где трещат в вечных кострах вечные дрова, кипит, не выкипит в котлах черная смола, свисают цепи, веревки, крючья, бегают озабоченные черти и веселые чертенята, где слышен вой бездны и где плач, и стон, и скрежет зубовный. Жутко, братья и сестры; жутко; оторопь берет, губы немеют, и лишь в робком сердце теплится крохотный огонечек надежды, что, быть может, не совсем, не до предела закоснели мы в своей мерзости, что не до конца исчерпали милосердие Неба и что – подай, Господи! – удостоимся если не Рая, то хотя бы Чистилища.
Но тут слуха нашего достигают гневные голоса из-за стен все-православной святыни, дорогой нам Троице-Сергиевой лавры, где собраны лучшие наши молитвенники, где подрастают всеведущие старцы и где на железной двери в южный придел Троицкого собора видна круглая дыра от польского ядра, отметина 1608 года, из которой тянет знобящим сквознячком столетий. Отчего вы гневаетесь, отцы и братья? Медный твой лоб, слышим мы, в который тебе раз изъяснять, что нет никакого Чистилища, а есть Рай и Ад, а желаешь Чистилища, ступай в католики и вместе с ними гореть будешь в геенне огненной. С псами-рыцарями немецкой крови, которые с мечом пришли и от меча и погибли. С поляками, которые явились нашу святыню разрушить. С французишками, желавшими погубить православное наше Отечество. Ученый и ничему не научившийся, ты еще и вторить будешь католикам, что Дух Святый не исходит от Сына, а только от Отца. Вот тебе, бл…дин сын, Чистилище; вот тебе, Иуда, кривое исхождение; вот тебе, порождение ехиднино, твое вольнодумство! Ступай на свою блевотину. Горько нам. Обидно до слез. За что?! Только тогда жива мысль, когда она свободна. Разве можно доподлинно узнать, есть ли Чистилище или его нет? Если Данте описал Чистилище в таких подробностях, какие доступны лишь побывавшему там человеку, то отчего не довериться его свидетельству? Поэт – любимое дитя Бога, которое Он возносит в такие выси и которому открывает такие бездны, о каких не по силам даже помыслить рядовому уму. В конце концов, никто из побывавших там – даже Лазарь, вообще не проронивший ни слова о том, что он повидал за гробом, с кем беседовал, кого встретил – или онемел он от ужаса? – не сообщил после благополучного возвращения, есть ли Чистилище или его нет; как, впрочем, нет неопровержимых данных о существовании Рая.
Гм. Глубокая задумчивость охватывает нас. Неужто через две с лишним тысячи лет мы уподобимся Фоме и будем настаивать, чтобы нас хотя бы на пять минут допустили в Рай, дабы затем с чистой совестью свидетельствовать, что сад, река, райские птицы и проч. – все это существует и готово принять новых обитателей в неограниченном количестве. Разве мало слов Господа нашего, Иисуса Христа, с которыми, будучи на Кресте, Он обратился к Дисмасу, благоразумному разбойнику, распятому по правую от Него руку? Ныне же будешь со Мною в Раю, сказал Господь, и разве этого недостаточно, чтобы наличие Рая ни у кого и никогда не вызывало сомнений? А Павел, апостол, что говорит? Знаю, сообщает он, о таком человеке, что восхищен был в Рай и слышал неизреченные слова, которых человеку нельзя пересказать. Он не просто передает чей-то рассказ – сам он и был этим человеком и сам он побывал в Раю и теперь о том свидетельствует. А Иоанн в своем Откровении разве не говорит о древе жизни, которое посреди Рая Божия? И все наши великие подвижники, святые отцы, благочестивые наставники и прозорливые духовидцы разве не оставили нам свои умозаключения о Рае и даже подробное его описание? Взять хотя бы Андрея. Нет, это не тот Андрей, о котором вы, верно, подумали, – не апостол Господа, Андрей Первозванный, совершавший превосходящие всякое воображение чудеса наподобие воскрешения растерзанного голодными псами мальчика; не Андрей Критский, дивный поэт, автор Великого покаянного канона, от проникновенной силы которого сами собой бегут по щекам слезы; и не симбирский, Андрей Ильич Огородников, юродивый Христа ради, который мог безо всякого для себя вреда поцеловать кипящий самовар, взять в руки раскаленную подкову и безошибочно предсказать какому-нибудь рабу Божьему скорую кончину; речь о том Андрее, юродивом, в незапамятные времена проживавшем в граде Константинополе, который в одну лютую зиму, промерзнув до костей, приготовился отдать душу Богу, но вместо того восхищен был в Рай, где много замечательного увидел и, вернувшись, обо всем обстоятельно рассказал. Высокие деревья, река, бегущая посреди садов, множество птиц и в довершение всего встреча с Иисусом Христом – вот в очень кратком изложении его отчет о пребывании в Раю. Честно говорим, что смущает нас его избыточная красивость, некий чрезмерный восторг, преувеличенная сладость, от которой в конце концов становится нехорошо во рту. Скорее всего, язык, чувствуя свою немощь перед невообразимой реальностью Рая, поневоле прибегает к самым высоким степеням изображения прекрасного, чем вселяет некоторое недоверие даже у таких простецов, каковыми, несомненно, являемся мы. Гм. Но что же мы скажем в итоге? Есть или нет? И так ли уж нужны нам бесспорные доказательства? Не лучше ли и в некотором смысле не правильнее ли будет сказать о Рае, что это высшая мечта страждущего человечества, и мечта столь давняя и неразрушимая, что сама по себе стала второй действительностью, которая подчас бывает вернее первой. Что же касается Ада, то, по нашему мнению, всякие споры, догадки, столкновения мнений здесь излишни. Ад существует. Откуда такая уверенность? Из длительного изучения жизни. Человек зачастую являет нам такие примеры мерзости, злобы и лжи, что было бы несправедливо, если он избежит посмертного воздаяния.