Она кивает, сдерживая слезы.
– Ну, миленькая, ну, Кинди, – говорит он, привлекая ее к себе. – Вы разумные дети, вы должны понимать, что заключенные – это одно, а мы – совсем, совсем другое. Это Пупи придумала?
Кинди молча кивает.
– Знаешь, – говорит он, – эта звезда для евреев. Они хитрые и злые и нас ненавидят. А мы не евреи. Мы немцы, мы сильные, благородные и справедливые.
– Мы лучше?
– Мы лучше всех. А самая лучшая – это ты. Хочешь в бассейн?
Она прыгает и хлопает в ладоши.
– А Пупи? Клаусу? Им тоже? И Берлингу?
– Всех зови. И маму. Маленькая спит?
– Спит! – на бегу отвечает Кинди. – Я всех позову!
Несколько минут спустя все собираются возле бассейна. Марк видит миловидную женщину с грудным ребенком на руках. Это Хенсель, по-домашнему Мутц, жена Гесса, а на руках у нее малышка Аннегрет, родившаяся здесь, в Освенциме. Крепкий подросток Клаус, его младший брат Ганс-Рудольф, по-домашнему Берлинг, проказница Инге-Бриджит, семейное имя Пупи, – все семейство в сборе. Мутц садится рядом с Гессом. Он смотрит на спящую девочку.
– Ты ее покормила?
Хенсель кивает.
– Да, милый.
– И какой у нас аппетит?
Хенсель смеется.
– Как у тебя после рюмки шнапса.
Гесс улыбается и нежно прикасается губами к щеке жены.
– Ты моя дорогая. А это, – он проводит пальцем по лобику малютки, – мое сокровище.
Хенсель прижимается плечом к плечу Гесса.
– У нас здесь рай…
– И денек славный, – откликается Гесс.
Страшный вопль раздается. Кричат купающиеся дети. Марк видит: вода в бассейне вскипела и стала алой, как кровь. Кинди захлебывается. Клаус пытается удержать ее на поверхности, но волна алой воды накрывает его с головой. Захлебывается и зовет на помощь Берлинг. Кричит Пупи:
– Па-а-а-па!!!
Вода кипит и дымится. Не снимая формы, Гесс бросается в бассейн. Вынырнув, кричит Клаус:
– Это кровь!
Гесс черпает ладонью воду и пробует ее. Горячая, алая, густая. Кровь. Он проводит ладонью по лицу, оставляя на лбу и щеках кровавые полосы. Беспомощно оглядывается. Хенсель исчезла, оставив малышку в кресле. Огромная черная птица кружит над участком – и, сложив крылья, камнем падает вниз, хватает завернутую в одеяло малютку и взмывает вверх. Марк смотрит ей вслед. Рядом с Гессом никого. Он стоит по грудь в крови. Кровь дымится. Он зовет в отчаянии:
– Дети! Мутц! Аннегрет!!
Тишина. Даже птицы не поют. Он хочет выбраться из бассейна, но тут на его краю появляется пожилая женщина, в которой с трудом можно узнать маленькую Пупи. Она в темном платье с непокрытой седой головой.
– Бриджит, – говорит он. – Пупи, это ты? Как ты выросла. А где остальные? Где мама? Ты знаешь, большая птица, черная, только что унесла Аннегрет, маленькую мою, твою сестричку. Где она? Ты не знаешь?
– Ты весь в крови, – отвечает Пупи. – Тебе известно, чья это кровь?
– Знать не желаю, – с внезапной злобой произносит он и, взявшись за поручни, выходит из бассейна.
Кровь стекает с него и окрашивает траву в алый цвет.
– Убийца, – сухим, ломким голосом говорит Пупи. – Так ты не знаешь, чья это кровь? Мне рассказали люди, у которых я работала, они евреи, муж и жена, они бежали из Германии в тридцать девятом. И я наконец поняла, что это были за трубы, которые я видела со второго этажа, из окна моей комнаты. Они дымили непрестанно, эти трубы, серым дымом, я даже ночью видела его на темном небе. Я тебя спросила, помнишь? – и ты ответил, это фабрика игрушек. Игрушек?! – Она холодно рассмеялась. – Это был крематорий. Ты сначала травил людей газом, а потом сжигал. Ты убийца, каких еще свет не видел. Будь ты проклят!
Появляется обрюзглый мужчина с мутным взглядом и красным носом алкоголика. Он в тапочках на босу ногу, пиджаке с полуоторванным рукавом и мятых брюках на подтяжках. На голове у него новенькая соломенная шляпа. Он снимает ее и раскланивается.
– Здравствуй, сестричка! Здравствуй, папочка!
Это старший сын Гесса Клаус. Он пьян.
– Я слышал, – хихикает Клаус, – ты назвала папочку «убийцей». Папочка! Что же ты натворил? Скажи нам, своим детям.
– Я солдат, – отвечает Гесс, стараясь говорить твердо. – Я присягал фюреру и выполнял свой долг. Но сам я никого не убивал.
– Два с половиной миллиона евреев! – яростно кричит Пупи. – Ты никогда не смоешь с себя их кровь!
– Это… это их кровь? – Гесс протягивает окровавленные руки.
– Папочка! – восклицает Клаус. – Да ты монстр! Мой отец – монстр. Гореть тебе в Аду, папа.
Он достает из кармана брюк бутылку, вытягивает зубами пробку и делает большой звучный глоток.
– Я всегда чувствовал, – говорит он, утирая рот, – во мне что-то не так. Какая-то во мне гадость. Всю жизнь. Это от тебя, – тычет он пальцем в Гесса. – Зачем ты живешь? Умри. – Он запрокидывает голову и пьет. Затем с сожалением вертит в руках опустевшую бутылку и, замахнувшись и едва не упав, швыряет ее в кусты. – И всем… – с долгими паузами продолжает Клаус, – станет… легче… дышать.
– Я не виноват! – кричит Гесс. – Ты, пьяница, молчи! И ты, сумасшедшая баба!
Он делает шаг. Земля под ногами у него хлюпает, словно он наступил в еще не просохшую лужу. Он с ужасом видит, что его ноги по щиколотку в крови.
Раздается голос сверху:
– Папа!
Все поднимают головы. Огромная черная птица кружит над ними. На ней сидит маленькая Аннегрет.
Гесс простирает к ней руки.
– Сокровище мое! Иди ко мне!
– Нет, папа, я не могу. У тебя руки в крови. И лицо. И сапоги твои промокли от крови. Ты должен пройти сквозь очистительный огонь.
– Боже! – в отчаянии восклицает Гесс. – Дети мои. Почему вы так беспощадны к своему отцу? Я встану перед вами на колени.
Он опускается на колени.
– Я тебя никогда не прощу, – безжалостно говорит Бриджит. – А если Бог простит тебя, значит, Его подменили.
Появляется молодой человек в черном костюме, белой рубашке, повязанной черным галстуком. Темные волосы гладко зачесаны назад; он чисто выбрит и пахнет хорошим одеколоном. В руках у него Библия. Это Ганс-Рудольф, или Берлинг.
– Кто это? – не узнавая его, спрашивает Гесс. – Священник? Зачем? Перед казнью? – вырывается у него.
– Не узнаешь? – говорит Ганс. – Неужели я так изменился?
– Ах, – облегченно вздыхает Гесс. – Это ты, Берлинг. Давно я тебя не видел. Ты какой-то другой.
– Да, папа, – отвечает Ганс. – Я изменился. Я нашел Бога. Или Он нашел меня.
Гесс одобрительно кивает.
– Это хорошо. В юности я тоже верил в Бога. И молился утром и вечером, и читал Библию. Мой отец видел меня священником. Я и сам был не прочь.
– Священник?! – пьяно смеется Клаус. – Было бы очень мило. Но, впрочем… – он лезет в карман брюк и извлекает непочатую бутылку. – А вы думали… вы думали, у меня нет запаса? Плохо вы обо мне думали. Хотел быть священником, а стал, – он разводит руки, не забывая при этом хлебнуть из бутылки, – стал – палачом. Папочка! Да по тебе виселица плачет!
Ганс открывает Библию. Читает:
– Нечестивому не будет добра и, подобно тени, недолго продержится тот, кто не благоговеет перед Богом. И еще.
Листает Библию.
– Вот сказано в псалме. Убьет грешника зло. Исайя говорит: Всем же отступникам и грешникам – погибель, и оставившие Господа истребятся. А ты, – обращается он к Гессу, – убивал братьев моих по вере, Свидетелей Иеговы, за их верность Богу.
Гесс кричит:
– Они отказывались служить в армии! Они не хотели защищать рейх! Они не почитали нашего фюрера! Они не вставали при звуках нашего гимна!
– Я – Свидетель Иеговы, – объявляет Ганс. – Ты меня тоже убьешь?
Гесс рыдает.
– Вы все ненавидите меня, вашего отца. Вы разрываете мне сердце. Как вы безжалостны!
Он по-прежнему стоит на коленях. Он весь в крови. Капли крови стекают ему на лоб.
– Я больше не могу, – хрипит Гесс. – Боже, я верил в Тебя когда-то. Пошли мне смерть, Боже, смилуйся надо мной.
– Не-ет, – со злой уверенностью говорит Бриджит. – Бог не даст тебе умереть своей смертью. Тебя повесят, вот увидишь.
Она смеется.
– И на том свете тебя окружат все замученные тобой евреи, все два с половиной миллиона, и будут молча смотреть на тебя. Вот пытка! Ты наконец узнаешь, что такое страдание.
– Да, папа, так надо, – доносится сверху голос Аннегрет.
Теперь она сидит на белом облаке. Черная птица с ней рядом и, свесив маленькую голову внимательно смотрит на Гесса круглыми блестящими глазами.
– Так надо, – подтверждает птица, кивая маленькой головой.
– Тогда, может быть, – говорит Аннегрет, – через тысячу лет ты получишь прощение.
– Через тысячу лет! – восклицает Гесс и падает лицом вниз.
Когда наконец он поднимает голову, то видит, что его обступили люди, множество людей – мужчины, женщины, дети, все в полосатой одежде узников концлагеря. На груди у всех – желтая звезда. Музыка звучит. Это Верди, хор пленных иудеев из оперы «Набукко».
– Что вам надо?! – в отчаянии кричит Гесс. – Кто это?! Зачем?!
Музыка обрывается. Великая тишина объемлет его. С усилием поднявшись, он подходит к обступившим его людям. Все стоят неподвижно и молча. Он трясет за плечи одного, потом другого. Они молчат. Лица у всех желты, глаза закрыты, губы сомкнуты.
– Ты, – кричит он, – как тебя зовут? Какой твой номер?!
Они все мертвы, понимает он. Ледяная рука сжимает его сердце, и он хрипит, надрывая грудь:
– Я всех убил…
Некоторое время спустя Марк видит длинную очередь к дверям помещения, внешним своим видом напоминающего склад. Женщины, мужчины, дети, старики, тихо переговариваясь, стоят друг за другом. Он замечает молодую женщину в бело-розовом платье. Темно-каштановые волосы спадают на ее обнаженные плечи. Она так выделяется из сонма людей с измученными лицами, что Марк думает, что ее, должно быть, схватили в светлую минуту жизни, когда, к примеру, она была дома, среди гостей, приглашенных порадоваться пятилетию ее дочери. Девочка, ее дочь, стоит с ней рядом, обеими руками обхватив ее руку, и спрашивает: «Мама, зачем мы здесь?» За ними переминается с ноги на ногу мужчина средних лет, в котором Марк узнает Гесса.