Апостол Петр (вздыхая). Потом объясню. Мастема, ты готов?
Мастема (встает). Доселе не встречался мне человек, вся жизнь которого – за малым исключением – была бы чередой ужасных преступлений.
Сталин (смеется). Хе-хе.
Публика в зале, мужчины и женщины в белых одеждах, возмущенно зашумела.
Апостол Петр (стучит молотком). Тишина в зале!
Мастема. Со всем тщанием рассмотрел я жизнь подсудимого, подчас сам себе напоминая ученого, разглядывающего в микроскоп одну из малейших тварей, созданных Господом Богом для нашего вразумления. Что я искал? – спросите вы. Доброту. Сострадание. Милосердие. Но напрасно. Даже такое самое естественное человеческое чувство, как жалость, неведомо было ему. Тогда я решил найти смягчающие обстоятельства вроде тяжелого детства, гнета нужды, непосильного для ребенка труда, ранних забот о хлебе насущном. Ничего похожего я не обнаружил. Я увидел лишь безграничную материнскую любовь, стремящуюся оградить единственного сына от житейских невзгод. Благодаря матери он смог учиться – сначала в духовном училище, затем в семинарии. Она мечтала о сыне – священнике.
Сталин (с усмешкой). И чуть было не стал. Но кое-чему научился. (Поет приятным баритоном). Ми-и-и-ром Го-о-споду-у помолимся-я-я…
Апостол Петр (осуждающе). И это все, чему ты научился?
Сталин. У попов я научился главному – понимать человека.
Мастема. Лучше бы он стал сапожником, как его непутевый отец. Крови бы пролилось на земле меньше.
Сталин (назидательно). Многие бы хотели, чтобы товарищ Сталин прожил жизнь сапожником Джугашвили. Что я могу на это сказать? Я умэю шить сапоги; но лучше всего я умэю сражаться на политическом поприще. Я умэю не только поднимать народ на борьбу, но умэю также защищать его завоевания. Товарищ Сталин нужен был, чтобы встать во главе партии, продолжить дело великого Лэнина и построить первое в мире социалистическое государство. Атиллу называли бичом Божьим. Товарища Сталина – мечом. Рубил поганые головы троцкистов, правых уклонистов, шпионов, врэдитэлей и прочих врагов народа. И был в стране порядок. А сэй-час? Эх (машет рукой).
Мастема. Видите – он не испытывает раскаяния.
Апостол Петр (кивает). Сердце каменное.
Мастема. Если и было в нем нечто человеческое, то оно довольно скоро исчезло – словно в нем от рождения поселился хищный червь, истребляющий все добрые движения души. Имели ли для него значение отношения родства? дружбы? любви? Все было сожжено в нем чудовищной жаждой власти. К матери он относился равнодушно. Рядом с ним тихо угасла его первая жена, оставившая ему сына, к которому он если и проявил нечто похожее на отцовское чувство, то лишь тогда, когда узнал о его гибели в немецком концлагере. Вторая жена пустила себе пулю в сердце – и когда мы спрашивали ее, зачем ты, Надя, это сделала, она отвечала, что устала от его равнодушия, грубости и себялюбия. В жизни ему важен был лишь он сам. Люди для него – всего лишь средство, подсобный материал, который он использовал, чтобы достичь своих целей.
Сталин (восклицает). В этом мире, с этими людьми нэльзя иначе!
Мастема (стараясь говорить спокойно). Его политическая борьба – это, прежде всего, ужасающая жестокость. Здесь, в беспристрастном судебном заседании, мы не должны давать волю чувствам скорби и гнева, вполне, впрочем, естественным при соприкосновении со злодеяниями невиданных в мировой истории масштабов. Но вообразим отчаяние человека, безо всякой вины брошенного в тюрьму, подвергшегося безжалостным пыткам, отправленного в бараки ГУЛАГа, замерзавшего на Колыме, умиравшего от голода, выслушавшего смертный приговор и в конце своего крестного пути расстрелянного на Бутовском полигоне и перед смертью с невыразимой мукой вопившего к Небу: за что?! Разве не достигал нашего слуха этот вопль? Разве не сострадали мы несчастным жертвам? И разве не припадали к стопам Владыки мира с мольбой пощадить невинных и покарать их убийцу?
Сталин (с насмешкой). Напрасно старался.
Мастема (гневно). Но твой час все-таки пришел, и Бог дал нам право судить тебя. И мы предъявляем тебе обвинения.
В бандитском нападении на карету с банковскими деньгами в Тифлисе, которым ты руководил и при котором погибло не менее сорока человек. Таким было твое начало.
В истреблении всех, в ком ты видел угрозу твоей единоличной власти.
В создании концентрационных лагерей, образовавших империю уничтожения человека под названием ГУЛАГ, навечно связанную с твоим именем. За колючей проволокой, которой ты окружил половину страны, страдали миллионы и погибали сотни тысяч человек.
В насильственной коллективизации, разрушившей крестьянскую Россию и погубившей тысячи и тысячи потомственных земледельцев, их жен и детей.
В голодоморе, опустошившем Украину, Россию, Казахстан и унесшем миллионы жизней. (Обращаясь к апостолу Петру.) Я хочу, чтобы все услышали из первых уст…
Апостол Петр (секретарю). Пригласите свидетеля.
Входит седая женщина в темном платке; она держит за руку удивительно похожую на нее девочку лет десяти.
Апостол Петр. А почему двое?
Мастема. Это Мария Дмитриевна, а девочка – это она же, семьдесят лет назад. Расскажи, Мария Дмитриевна, и ты, Маша, что ты помнишь о том времени. (Обращаясь к апостолу Петру.) Страшный тридцать второй год. Слушайте.
Мария Дмитриевна (смущенно). У меня сестра родная робила у Харькове и тамо как могла сбирала нам поисты, ну, може, хлиба кусочки, картопля, перловку, кто ни доел, а когда и косточки з останками мяса…
Маша (быстро). И кусочки цукора были три раза, я помню. И сухарики, и буряк. С буряка живот сильно пучило.
Мария Дмитриевна (кивает головой). Да, и цукор… Батька к ней ездил и нам привозил.
Маша. И пока до дому ни приидет, вин в рот ничого не брал. Все нам – дитям. И мамка сувала, ишьте, дитки мои, а сама ничого…
Мария Дмитриевна (вытирает слезы концом платка). Вмерла мамка з голоду. Она весной, а батька зимой вмер. Я опухла вся, ходити тяжко, як старой, и думала, помру.
Маша (тихо). Ночь така тиха. Собаки не брешут, кишки не няв-кают. Всих свили. Я колоски збирала на поле, меня за это батигом постегали до крови.
Мария Дмитриевна. По весне травка зелена, лобода, кропива. Сбирали и ели.
Маша. Тетка Поля, сусидка наша, ничого сбирать не могла. Руки у ней не слухались. Вмерла. Их, и живых еще, но совсем плохих, и вмерших в одну яму валили.
Мария Дмитриевна. Я малая была (кладет руку на голову Маши), но всё хотила зрозуметь, отчего така бида. Люди повинны, але Бог? А если Бог, тоди зачем? Зачем Вин прибрал мамку и батьку, и тетку Полю? Зачем мир так страждает? Шептали, бо Сталин повинен. Весь хлиб позабирал, народ голодной смертью вмер.
Маша. И я думала, прийду к нему аж в самый Кремль, где вин сидит, и скажу ему в очи, лиходей ты, проклятий ти людина, чтоб ти подох, як пес!
Мастема (указывает на Сталина). А вот он.
Мария Дмитриевна и Маша подходят к Сталину. Он пренебрежительно машет рукой.
Сталин (раздраженно). Убэрите от мэня этих вшивых.
Мария Дмитриевна и Маша долго смотрят ему в лицо.
Сталин (кричит). Зачем смотришь?! Тэбе что надо? Глупая баба, что ты смыслишь! Заводы надо было строить! Крэпить мощь страны!
Мария Дмитриевна. Краина – это я. Это родители мои. Это вси люди, которых ты вбил. Кат.
Она плюет Сталину в лицо.
Сталин (в бешенстве). Охрана! Власик, куда смотришь! Рас-стрэлять!
Апостол Петр (усмехаясь). Напрасно зовешь. Нет Власика. Ты его в ссылку отправил на десять лет.
Сталин (твердит слабым голосом). Расстрэлять… расстрэлять…
Мастема. Тебе также предъявляется обвинение в расстреле двадцати двух тысяч поляков, офицеров и представителей интеллигенции, в 1940 году.
Сталин (злобно). Товарищ Сталин нэ имеет к этому отношения. Это дэло рук нэмецко-фашистских захватчиков. Они в сорок первом расстрэляли этих поляков. Комиссия установила. Бурденко, акадэмик, Толстой Алексей, писатель, лауреат, и даже митрополит был Николай и другие акадэмики и профессора. Есть докумэнт.
Мастема. Я предъявлю суду документы весны сорокового года, опровергающие его (указывает на Сталина) фальшивку, – постановление Политбюро, секретный приказ о награждении палачей. Но лучше выслушать свидетелей.
Апостол Петр (секретарю). Пригласите.
Входит человек среднего роста в длинном кожаном плаще. На голове у него кожаная фуражка, на руках длинные, выше локтя, кожаные перчатки. Все – коричневого цвета. У него светлые глаза, широкий лоб, прямой нос – открытое русское лицо. Это Василий Михайлович Блохин – главный палач НКВД. Он видит Сталина, строевым шагом подходит к нему, отдает честь и докладывает.
Блохин (громко). Товарищ Сталин, задание партии выполнено! Список исполнен, условия соблюдены.
Сталин (раздраженно). Шени траки лапораки![63] Ну, что ты орешь. Всэ слышат.
Блохин (громким шепотом). Виноват, товарищ Сталин!
Апостол Петр (Блохину) Когда ты говоришь, задание выполнено, список исполнен – что это значит?
Блохин (смотрит на Сталина, словно спрашивая, как надо отвечать. Сталин не видит; он закрыл глаза). Ну, было задание…
Мастема. Какое? Да отвечай же, тебя Небесный суд спрашивает!
Блохин (покосившись на Сталина и вздохнув). Расстрелять поляков.
Мастема. И?
Блохин. И расстреляли. В тюрьме стреляли. В лесу.
Мастема. Ты стрелял?
Блохин (едва заметно усмехнувшись). Это работа моя. Стрелял из немецкого, из вальтера. Он не так греется, как наши. А приходилось и по двести пятьдесят исполнять, и по триста…
Мастема (сдерживая рвущийся крик). Ты хочешь сказать, что убивал в день триста человек?!