В зале шум. Переговариваются и присяжные.
Апостол Петр (стукнув молотком). Прошу тишины!
Блохин (в недоумении пожимая плечами). Такая работа. Привели, я выстрелил. Мне какая разница кто. У меня и Бабель был, писатель, и Кольцов, журналист. Мелкие такие еврейчики. И Мейерхольд был знаменитый. Он покрупнее. Я привык. И другим сотрудникам пример подавал. Я учил стрелять в шею, а ствол держать косо вверх. (Он вытягивает правую руку, чуть поднимая крепко сжатый кулак.) Скажем, вот так. (Прерывает себя.) Да, может, это не надо… Неинтересно.
Мастема (сдавленным голосом). Продолжай.
Блохин. Тогда пуля выйдет через глаз или через рот. И крови меньше. А стрелять прямо в затылок, крови много. Больше литра. Если в помещении, с уборкой замучаешься.
Мастема. Спишь хорошо?
Блохин (недоумевая). У меня сон всегда крепкий. Кому они снятся, а мне никогда. После работы помылся, протерся одеколоном как следует, чтобы запах отбить, а то ведь (он улыбается) кровью несет, порохом… Собачки даже боятся. Чая стакан – и спать. Другие водку пили, а мне не надо.
Мастема. Тебя наградили?
Блохин (довольно улыбается). Генерала мне дали и наград много. Орден Ленина, три Красного Знамени, Отечественной войны, золотые часы…
Мастема (перебивает). За расстрел поляков что дали?
Блохин. Наград не было. Была премия – месячный оклад, и патефон я получил. (После недолгого молчания.) Мне идти?
Мастема. Посиди здесь (указывает на стул рядом со Сталиным). Еще свидетель.
Секретарь суда отправляется за свидетелем.
Сталин (открыв глаза и покосившись на сидящего рядом Блохина. Тот хочет встать). Сиди, если посадили. (Обращаясь к апостолу Петру.) Хочу тэбе сказать, что нэ было такого государства, как Польша, в одна тысяча девятьсот сороковом году. Нэ существовало. Товарищ Сталин полагал, что и впредь этой Польши не будет. Нэсколько ошибся. Но Польша социалистическая, наша Польша нас устраиваэт. Пусть будет.
Входит юноша с чистым, бледным прекрасным лицом, с курчавой бородкой, синеглазый. Он растерянно оглядывается.
Мастема (мягко). Скажи, как тебя зовут, откуда ты, сколько тебе лет.
Юноша. Казимеж… Казимеж Анджеевский… Я из Кракова. Мне девятнадцать, я подхорунжий запаса. Был…
Он умолкает и вопросительно смотрит на Мастему.
Мастема (кивает). Продолжай.
Казимеж. Я был на сборах, когда началось. С одной стороны – германцы, с другой – русские. Русские пришли, забрали нас и посадили в тюрьму. Мне было так тяжело в те три месяца, пока я был в тюрьме. У меня невеста в Кракове, Анеля. И мы должны были пожениться. Я ей писал. Кохана моя, как больно мне без тебя. У меня сердце падает в пустоту, когда я думаю, что еще не скоро увижу тебя. Думаешь ли ты обо мне? Ждешь ли меня? Вчера был солнечный день, в маленькое окошко нашей камеры пробился солнечный луч, и я подумал, это ты шлешь мне привет. И во сне ты ко мне приходила, радостная и такая красивая, что у меня щемило сердце. Ты меня звала. Пойдем, Казимеж, пойдем, что ты медлишь! Счастье мое, это не я медлю, это меня к тебе не отпускают. Не знаю, что со мной, со всеми нами будет. В маленькой камере нас двадцать человек. Пан Александрович, капеллан, он говорит, чтобы мы не теряли веру в Бога. Если даже случится самое худшее, и нас убьют, это будет означать всего лишь окончание нашего земного существования. И начнется великая, не омраченная жизнь у Бога. Но я не хочу жить без тебя, кохана моя. Зачем, для чего мне такая пустая жизнь?! Если правду говорят люди, что человек ищет свою половину, чтобы стать цельным и не мучиться раздвоенностью, и что далеко не всем это удается, отчего люди так страдают, то мы с тобой счастливые, мы нашли друг друга, нашли свою половину. Нам предназначено быть вместе, потому что мы – одно целое. Какая замечательная будет у нас с тобой жизнь! Я буду работать, я буду учителем в школе, и буду учить детей нашей горестной и трагической и великой истории, и, узнав ее, они полюбят нашу Польшу нерушимой любовью – и дивный Краков, и Мазуры с их прозрачными озерами, и причудливый Мошненский замок – всю прекрасную нашу, родную землю. И знаешь? Ты разве не слышишь, как зовет тебя Анеля, наша дочь, чтобы ты взглянула на ее новый рисунок; и как Рышард, наш сын, возвращается домой с футбола, счастливый одержанной победой, но с двумя ссадинами – по одной на каждую ногу. Анеля моя! Мое сердце, моя любовь, моя жизнь! Мне так трудно. Увижу ли я тебя?
Голос его прервался, он замолчал.
Мастема (осторожно). Расскажи все-таки, что было дальше.
Казимеж (глубоко вздохнув). А дальше… Рано утром нас вывезли в лес. Нам связали за спиной руки и поставили на край рва. Потемневший песок перемешался с еще не растаявшим снегом. Я помню, меня знобило, и я думал, скорей бы. Нас было пятеро, и пан Александрович с нами. Он молился. Ave, Maria, gratia plena; Dominus tecum: benedicta tu. In mulieribus, etbenedictus fructus ventris tui lesus. Sancia Maria, Mater Dei, ora pro nobis peccatoribus, nunc et in bora mortis nostrae[64]. Он сказал: Amen, и его убили. Он упал в ров. Рядом со мной стоял пан Адамский, поручик, у него двое детей, две девочки, он показывал их фото. Они похожи были на него. Ему набросили на голову полы его шинели и застрелили. Я успел обернуться и посмотреть, кто стрелял. Он одет был в пальто, длинное кожаное коричневое, кожаные коричневые перчатки выше локтя были у него на руках и фуражка кожаная коричневая. Он на меня взглянул. Светлые, пустые, страшные были у него глаза.
Мастема (указывая на Блохина). Посмотри на этого человека.
Казимеж (долго смотрит на Блохина). Я узнаю, узнаю… Какой холод, Боже мой! И одет он так же. Я его знаю! Я запомнил. Глаза его я запомнил. Анеля, жизнь моя, это он меня убил. (Кричит.) За что?! Не на поле боя… (захлебывается в крике). Мы не воевали… я не воевал… Почему ты меня убил?! Почему ты убил других… всех ты убил. Но почему?!
Блохин (с пренебрежением). Чего ты кричишь, почему, почему… Слово такое знаешь – приказ? Мне приказали, я исполнил.
Казимеж (в отчаянии). Зачем?! Зачем ты это сделал?! Убил хороших людей… Жизнь у меня отнял. У меня невеста была…
Блохин (усмехается). На тебе, парень, свет клином не сошелся. Погоревала и другого нашла.
Казимеж (кричит). Неправда! Лжешь ты, негодяй… убийца!
Апостол Петр. Свидетели свободны.
Уводят Блохина. Уводят Казимежа. Его плечи вздрагивают от рыданий.
Сталин (с вызовом). А я могу покинуть этот так называемый суд?
Апостол Петр. Нет. Суд продолжается. (Обращаясь к Мастеме.) Твое слово.
Мастема. Я не буду задерживать ваше внимание (указывает на присяжных заседателей) на других подробностях жизни Сталина-Джугашвили, хотя есть в их числе весьма занимательные.
Сотрудничество с царской полицией, к примеру, иными словами, предательство, которое можно считать вполне доказанным…
Сталин (вне себя от ярости). Клэвета! Где твои доказательства? Где свидетели?
Мастема (не обращая внимания).…поэтому предложу другую историю. Была в Туруханском крае, у самого полярного круга, крохотная, в пять домов, деревушка под названием Курейка. Ее определили местом ссылки подсудимого…
Сталин (презрительно). A-а, ты вот куда мэтишь. Ну-ну.
Мастема (продолжает). Он поселился в избе Перепрыгиных, где жили пять братьев и сестра их Лида. Родители умерли. Лиде было четырнадцать, подсудимому тридцать семь. И этот взрослый мужчина совратил девочку. Она забеременела, родила, но младенец умер вскоре после родов. Сталина хотели было отдать под суд за совращение малолетней, но он дал слово на ней жениться, как только Лиде исполнится шестнадцать. Между тем Лида забеременела снова и на сей раз благополучно родила мальчика, которого назвали Александром. Сталин в это время был уже в Петрограде. Лиду он с тех пор не видел, но знал, что у него есть сын. Его он никогда не видел и не проявлял ни малейшего интереса к его жизни.
Сталин (нервно). Врэмя было такое… революционное. Гражданская война была, дела комиссариата. Враги кругом. Я себя забывал.
Женский голос из зала (гневно). Девочку совращать – тоже себя забыл?
Сталин (бормочет). Поживи-ка ты в этой Курейке…
Мастема (апостолу Петру). Пригласим свидетелей?
Апостол Петр (стучит молотком). Пригласите.
Входит девица темноволосая, с карими глазами, прямыми бровями и несколько длинноватым, прямым носом. Она беременна. Вслед за ней появляется подтянутый офицер с орденами и медалями на кителе. При желании в нем можно разглядеть сходство со Сталиным.
Мастема (обращаясь к девице). Назовите себя.
Она (слезливо). Перепрыгина я, Лидия Платоновна.
Мастема. А лет тебе сколько?
Лида (всхлипывая). Пятнадцать.
Мастема. И уже ребенка ждешь?
Лида (достает платок не первой свежести, вытирает слезы и сморкается). Да второй уже! Первый-то помер с год назад. Мальчик был.
Мастема (укоризненно). Что-то ты рано принялась за это дело. Тебе еще в куклы играть, а ты детей заводишь.
Лида (машет рукой). Дура я была, ему поверила. Он такой веселый был, пел на вечерниках, пел и плясал. А первый-то раз, когда случилось, я выпила малость, да, видать, больше, чем надо бы, а он шепчет, уедем, я тебя в столицы отвезу, все у тебя будет, что скажешь. И целует, и милует, и обещания дает. Тут я совсем закружилась, ноги-то раздвинула – и прощай, девка.
Мастема (осторожно). Значит, ты беременна, а он уехал?
Лида (ожесточенно). Только его и видели. Оставил меня с брюхом, и поминай как звали. Жениться обещал. Да не мне одной он, небось, сладко пел.
Мастема (кивает).