Это правда. Таких немало.
Лида (с прежним ожесточением). Не русский он – грузин. Говорили мне, ты этим грузинам веры не давай и спать с ним не ложись, да я-то, дура, верила, он пусть и грузин, но не такой. Он старый, ему, считай, под сорок, я думала, нагулялся, кобелина грузинский, со мной теперь будет. Да что я видела в жизни этой? Курейку видела да реку, и ничего больше. А он толковал, скоро-де все переменится, увезу я тебя. Ага, увез. Привез он мне (хлопает себя по животу). Иона, старший мой брат, я бы, говорит, башку ему проломил и в Енисей его. И меня честит на чем свет. Ты, говорит, бл…дь малолетняя, что с ним спала. А мне что сказать? Одни слезы.
Мастема (указывая на Сталина). Посмотри на этого человека. Это он?
Лида (кричит). Он, он! Только старый. (Подходит к нему.) Об-манул?! Сбежал?! Двух рублей за все время не прислал. Сердца у тебя нет, рябой ты черт! Да как ты врал мне бессовестно! И женюсь, и уедем, и жить будем в большом доме… Не помнишь? А ты вспомни!
Сталин (примирительно). Зачэм кричишь? Нэ кричи. Родишь, вырастет советский человек. Кто там его отец, товарищ Сталин или Иванов-Петров, нэ имеет значения. Сын страны. Дочь Отчизны.
Офицер (выступая вперед). Я вырос, отец. Я тебя люблю и как отца, и как Верховного главнокомандующего. Как товарища Сталина, вождя прогрессивного человечества.
Сталин (одобрительно). Молодец. Как зовут?
Офицер. Александр.
Сталин. Молодец, Саша. Но я хочу тэбе сказать, тэбе и вот этой (указывает на Лиду). Ты знаешь, кто твой отец, и это хорошо. Но об этом лучше тэбе будет молчать, а то совсем будет нехорошо.
Александр (послушно). Никогда никому, папа… товарищ Сталин.
Сталин (Лиде). Видишь, какого тэбе умного сына Бог послал. (Смеется.) Бог и товарищ Сталин. Живи тихо, и Родина (смеется) тэбя не забудет. Я правду говорю. Твой дом в Курейке, где я жил, не только сберегли. Вокруг него пантеон построили. Музей товарища Сталина. И статую товарища Сталина в десять метров высотой поставили. И ты гордись, что от меня ребенка ждешь. У нас, в Москве, на демонстрациях первого мая и седьмого ноября женщины кричат – хочу ребенка от Сталина! Они хотят, а досталось тэбе. (Смеется.)
Александр (поколебавшись). Разрешите доложить, товарищ Сталин!
Сталин (кивая). Докладывай.
Александр. Вашу статую в декабре шестьдесят первого сняли с пьедестала и утопили в проруби на Енисее.
Сталин мрачнеет. Кто-то из присяжных, кажется, Варлам, громко шепчет – рыб только пугать этим истуканом.
Александр. Музей сгорел.
Сталин (с ненавистью). Это все Никита… Шени гамздели па-трони мовтхан![65]
Апостол Петр (с силой ударив молотком). Опять?! Отвратительное ругательство. Последнее тебе предупреждение. Свидетели свободны. Защитник, ты готов?
Амалиэль (в некоторой растерянности). Подсудимый известил меня, что отказывается от защитника. Вот что он пишет (читает). Ввиду необъективности суда считаю защиту бесполезной. Намерен обжаловать приговор в высшей судебной инстанции.
Апостол Петр (неодобрительно качает головой). Какая высшая? Выше только Бог. Еще заседатели своего слова не сказали, а он уже знает, что суд необъективен. (Ссожалением.) Когда-то он познал пути правды, но, познав, пренебрег переданной ему святой заповедью. Что думают присяжные?
Дитрих (сдержанно). Пока мы слышали доводы и свидетельства со стороны обвинения. Они убедительны. Но, возможно, у защиты есть свои доводы и свои свидетельства, которые покажут нам подсудимого с другой, лучшей стороны. У меня в гитлеровском трибунале был судья, был прокурор, оба эсэсовцы, но не было защитника, хотя его присутствие не повлияло бы на приговор. Ночью меня судили, утром казнили. Но здесь уже звучало слово «процедура», и я хотел бы, чтобы она была соблюдена безо всяких исключений. Даже самый последний злодей надеется на милосердие. Почему ж мы откажем ему (указывает на Сталина) в этой надежде?
Сталин презрительно усмехается.
Вениамин (тихо). У меня был замечательный адвокат, Гурович Яков Самуилович. Он сделал что мог, и даже больше того. Иное дело, что спасти меня было невозможно – власти нужна была жертва. Но я знаю, сколь многое может сделать защитник.
Варлам (ожесточенно). Не хочет и не надо. Меня три раза судили сталинским судом безо всяких адвокатов и отправили погибать на Колыму. Я выжил тогда вопреки всему. (Указывает на Сталина.) Он миллионы погубил. Нерон в сравнении с ним – приготовишка. И ему – защитника? Это было бы несправедливо по отношению к тем, кого он убил.
Федор Петрович (негромко). Но мы же не мстить ему собрались здесь. Die Rache ist mein; Ich will vergelten, spricht der Herr[66].
Варлам (твердо). Справедливость кончается там, где убивают невинных.
Максимилиан (с неменьшей твердостью). У справедливости нет границ.
Мать Мария (как бы про себя). И разбойник на кресте покаялся…
Варлам (почти кричит). Нет! К нему это неприменимо!
Апостол Петр (рассудительно). Мы для того и собрались здесь, дабы решить: окончательно ли отправить его в мрак вечной тьмы или, выслушав защитника, принять другое решение.
Амалиэль (решительно). Сразу, чтобы покончить… Да, право на защиту имеет каждый. И добросовестный защитник – какой был, к примеру, у владыки Вениамина – должен приложить все силы, чтобы найти в жизни подзащитного какие-то привлекательные светлые стороны. (Потирает лоб.) Впрочем, об этом уже говорили… (После короткого молчания.) Или отыскать нечто, что хотя бы объяснит нам причины, по которым он действовал именно так, а не иначе… Я взял так называемое «дело врачей», рассудив, что, возможно, кто-нибудь действительно назначал своим высокопоставленным пациентам неправильное лечение – пусть не по умыслу, а просто по ошибке. Но с кем бы из светил медицины я ни советовался – все отвечали, что лечение назначено было абсолютно правильно. Но представьте себе… (замолкает и обводит зал вопрошающим взглядом) представьте, если бы его (кивает в сторону Сталина) не забрала смерть, в Москве, на Красной площади, повесили бы врачей, большинство из которых были евреи. И в стране, и без того больной антисемитизмом, начались бы погромы. (После повисшего в зале тяжелого молчания.) Я не вижу возможности его защищать.
Шум в зале. Амалиэль стоит, опустив голову. Ты правильно поступил, кричат ему. Но оказались в зале и приверженцы права, говорившие, что он пренебрег своим долгом.
Сталин (злобно). Жалкий лэпет. Кишка тонка. Ты нэ мужчина.
Мастема (показывает какую-то бумагу с черной печатью внизу). Только что принесли заключение из канцелярии Сатаны.
Апостол Петр. Читай.
Мастема (читает). Мы получили ваш запрос за номером 4345848, адресованный его милости, господину и князю Люциферу. Ознакомившись с ним, его милость и князь изволили сказать, бывают же такие недоумки, как этот… (прервав чтение, Мастема взглядывает на апостола Петра). Дальше обо мне. Читать?
Апостол Петр. Читай все.
Мастема (со вздохом).…как этот тупой ангел Мастема, которому надо разжевать и в рот положить. (Смешок в зале.) Последнему болвану понятно, что Сталин, урожденный Джугашвили, прошел соответствующую инициацию, будучи еще в материнской утробе. Ваш посланец несколько запоздал со своими дарами, а мы были уже на месте, в Грузии, в городке Гори, в доме сапожника Бесо Джугашвили и его жены Екатерины, находившейся уже на восьмом месяце беременности. Мы вселили в имеющего родиться младенца неутолимую жажду власти, свирепую жестокость, коварство и мстительность – иными словами, все качества выдающегося своими дарованиями тирана. Ваш припозднившийся ангел пытался оспорить наше первенство, но мы не уступили ему ни пяди души младенца Джугашвили, будущего Сталина. С тех пор мы вели его – вплоть до того дня, когда в его глазах померк свет, и он ушел из жизни в грязном состоянии, мокрый от собственной мочи и запачканный собственными испражнениями. При осмотре трупа были обнаружены сросшиеся на его левой ноге второй и третий палец. Никто из его ближайшего окружения и производивших вскрытие медиков не придал этому особенного значения, сочтя всего лишь врожденным дефектом, насмешкой природы или ее нечаянной ошибкой. Но вам, без сомнения, известно, что это знак, который мы оставляем на человеке, являющемся нашей неотъемлемой собственностью. О чем и сообщаем в уверенности, что Сталин-Джугашвили будет направлен в особый режим подведомственного нам Ада. (Подняв глаза.) Это все.
В зале – глубокая тишина.
Апостол Петр (негромко). Лицо Господа против делающих зло, чтобы истребить их с земли. (Помолчав.) Присяжные, прошу определиться с вашим мнением.
Через некоторое время Дитрих подает ему записку, в которой указано, как проголосовали заседатели.
Апостол Петр (прочитав). Единогласно: виновен и не заслуживает снисхождения.
Сталин (презрительно). Вы полагаете, товарищ Сталин будет умолять вас о милосэрдии? Ползать у вас в ногах? Будете ждать до второго пришествия. Но ничего. Народ меня любит и с годами будет любить еще больше, еще крепче, еще вернее. Народ увидит, в какое отхожее место превратилась страна. И вздохнет, вот если бы товарищ Сталин был жив. Один памятник снесут – дэсять появятся. Еще вспомните мэня.
Апостол Петр (встает; встают все, кроме Сталина). Бессрочное болото.
Марк стоит на опушке леса, еще не так давно горевшего в большом пожаре. Черные стволы, черные сухие сучья с пробившимися кое-где маленькими зелеными листьями. Прямо перед собой он видит две карликовые почерневшие березы, а за ними – бескрайнее, едва колеблющееся болото, покрытое зеленым мхом с прогалинами черной воды. Кое-где видны кусты вереска. Ни малейшего ветерка. Душно. Вдруг он слышит плеск воды и видит показавшегося на ее поверхности и отчаянно взмахивающего руками человека. Помогит