Клеть подъемника спустилась в черные недра скалы и земли.
В самом низу шахта заканчивалась на выступе над естественной пропастью. Единственная красная флуоресцентная лампа проявляла признаки жизни, освещая выступ и и клеть, поскольку та уже спустилась по шахте. Двери сложились и Губва вышел, сопровождаемый несущими носилки Джексоном и Смитом.
— Опустите её, — сказал Губва, его голос отзывался эхом в невидимом, но, судя по всему, необъятном подземелье, где тусклый свет красной флуоресцентной лампы окрашивал их целиком своим румяным светом. Он стоял лицом к краю выступа у стороны носилок, противоположной обрыву. — Встаньте там, — указал он, — и там.
Смит был белым, немного старше, чем его темнокожий коллега. Он ничем не запятнал свою совесть, чтобы бояться, и незамедлительно повиновался, Джексон двигался немного медленнее. Они встали, как было приказано, напротив Губвы и спинами к пропасти. Губва сцепил свои пальцы, предплечья расположились горизонтально перед ним. Он опустил голову, и копна его белых волос, закрыв лоб, легла на кончики пальцев. Джексон и Смит обменялись озадаченными и вопрошающими взглядами.
— Мы пришли, — произнёс Губва намеренно замогильным голосом, не поднимая головы, — чтобы проводить эту бедную девушку к месту её последнего упокоения. Она это заслужила. Она была верной слугой.
Он опустил руки, поднял голову, выпрямился и кивнул.
Затем приказал:
— Просуньте руки между её телом и носилками и поднимите её. Они сделали, как он велел, держа труп девушки перед собой, как некую страшную жертву. Она была на удивление лёгкой.
— Хорошо! — сказал Губва, возвышаясь над мужчинами и мёртвой девушкой. Затем снова склонил голову, потянулся через пустые носилки и положил одну большую ладонь на бедро девушки, другую на плечо. Это выглядело так, словно он собирался благословить её.
Возможно, в этот момент Джексон и Смит — особенно Джексон — почувствовали приближение гибели; но спасаться было уже поздно.
— Покойтесь с миром, дети мои, — замогильным голосом произнёс Губва, слегка подчеркнув последние слова. И с этими словами толкнул всей массой своего громадного тела.
Двое мужчин были вынуждены сделать шаг назад и, потеряв равновесие, испуганно вскрикнули. Они замахали руками, их крики превратились в вопли. Край пропасти рассыпался у них под ногами…
Вместе с телом девушки они полетели вниз. Осталось лишь постепенно замирающее эхо, повторяющее их крики.
Несколько секунд спустя раздался грохот осыпавшихся камней и обломков породы, за которым последовали три отдельных всплеска и звуки падения кусков скалы в глубокий водоём. Потом наступила тишина.
Губва некоторое время постоял минутку над обрывом, затем нагнулся и затащил носилки в подъёмник. На его лице не было никакого выражения. Двери клети закрылись за ним, и подъёмник пополз вверх по шахте. Красная флуоресцентная лампа внизу погасла…
В то время как Харон Губва поднимался сквозь вековые толщи осадочных пород, подъёмник в другой шахте тоже двигался, поднимая Гарднера и шесть оставшихся членов его команды. Вторая клеть двигалась медленно, ей требовалось пятнадцать минут, чтобы пройти двести семьдесят футов шахты — но вовсе не из-за слабого двигателя.
Наоборот, медленная работа подъёмника была необходима для работы организации Харона Губвы с полной отдачей. Эти пятнадцать минут были минимальной продолжительностью, нужной для «разбора полётов», который происходил всякий раз, когда его люди покидали Замок, а то, что «разбор полётов» был как раз в разгаре, прекрасно синхронизировалось с монотонно ползущей клетью.
В клети царил мрак, едва разгоняемый регулярной пульсацией единственного потолочного светильника цвета электрик.[10] И в этой странной, почти эфирной атмосфере, семь человек прислонились к стене и слушали глубокий, ровный, звучный гипнотический голос Губвы. Хотя это была всего лишь запись, всё равно, этот голос не был каким-либо образом игнорирован или отрицаем, Губва был гипнотизёром не имеющим себе равных, и его слова лишь подтверждали и усиливали предыдущие установки.
Семь человек слушали эти установки в третий и последний на сегодня раз, поскольку подъёмник, постепенно замедляясь, уже приближался к поверхности. «Ваша работа на сегодня закончена, — вновь повторял свой монолог голос Губвы, — и вы можете быть свободны. Вы явитесь на работу точно в то время, которое указано в графике дежурств. Этому может помешать только серьёзное заболевание, и в этом случае ваш непосредственный начальник должен быть оповещён заранее. О работе, которую вы здесь выполняли и о том, что вы здесь видели, вы ничего не вспомните. Вы ничего не вынесете из Замка, ни предметов, ни памяти о нём. Когда вы вернётесь в Замок, вы не будете иметь ни личных вещей при себе, ни собственных целей. Вашей единственной целью будет служить мне.
Вы будете знать только то, что я требую, чтобы вы знали. Вашими ответами на вопросы о себе, моей организации, устройстве Замка и обо всём, что касается работы, которую вы выполняете для меня, будут лишь те ответы, которые я приказал вам запомнить.
Вы постоянно будете держать свой разум открытым и восприимчивым для моего. Вы будете подчиняться без вопросов и колебаний любой моей команде, отданной устно или телепатически, кроме тех случаев, когда это может причинить мне вред. При возникновении описанной проблемы вы должны дать объяснение, и я буду искать решение.
Находясь вне Замка, вы не станете замышлять преступлений и будете подчиняться общим законам государства, не будете ни привлекать к себе нежелательного внимания, ни вести себя скрытно или каким-либо иным образом вызывать подозрения. Короче говоря, вы должны жить, как обычные люди, благодаря моему великодушию, и радоваться жизни.
В случае, если вы будете скомпрометированы и любой из моих врагов попытается завербовать вас или вытянуть из вас сведения, разглашение которых я запретил, и в дальнейшем вы окажетесь неспособными отказаться выдать эту информацию — вы просто перестанете функционировать. Вы умрёте.
Это слова Харона Губвы. Как я сказал, так и будет…»
Подъёмник мягко остановился и пульсирующий синий свет погас. Двери открылись и зомби Губвы вышли. Они были в темном подвальном помещении. Двери за ними закрылись, и лифт скрылся из виду.
Гарднер достал ключи, подошел к единственной металлической двери, открыл её сдвоенный замок. Он и другие перешагнули порог и заперли за собой дверь.
Теперь они очутились в месте похожем на подземную автостоянку, покрытую густым слоем пыли, без припаркованных машин. Откуда-то сверху доносился глухой гул транспорта. Шаги отдавались эхом, пока семеро шли по бетонному полу и входили в другой лифт, Гарднер нажал его единственную кнопку. Тремя уровнями выше они вышли на солнечный свет, в толпу на улице, полной интенсивного движения. Двери лифта за ними автоматически закрылись. Наружная дверь закрыла внутреннюю. Табличка над внешней дверью сообщала: НЕ ДЛЯ ОБЩЕСТВЕННОГО ПОЛЬЗОВАНИЯ.
А под ногами, на глубине более трех сотен футов, затаился Замок, загадочный и… забытый. По крайней мере ими.
Притихшие до поры люди Губвы зевнули, заморгали глазами в свете дня, кивнули на прощание и пошли по своим делам. Как бы там ни было, они были обычными гражданами со своими делами, одетыми в обычную одежду и занятыми обычной повседневной жизнью.
Путь Гарднера пролегал через пару улиц, куда ему нужно было ехать на автобусе.
Ожидая на остановке он прикурил сигарету и заговорил с потной толстой дамой в шляпке с перьями. Прямо через дорогу, указатель на углу здания гласил:
Оксфорд-Стрит W1.
Глава 8
Девяноста минутами ранее, в Линдосе, Вики Малер проснулась, потянулась и посмотрела на часы: 10:30 утра.
Было 10:30 утра по местному времени, и солнце стояло высоко в небе, ярко сияя над крутой скалой Акрополя. Вики зевнула, снова потянулась. Она проспала сколько — шесть, шесть с половиной часов? То же самое и Ричард. Пожалуй, пора разбудить его. Хотя ему не особенно нравилось, когда его будят, как, впрочем, и позволять себе спать слишком долго. Он в последнее время начал жаловаться, что жизнь проходит мимо, когда он спит.
В любом случае, сейчас это будет разумным и полезным. Ему снова снились кошмары, и он начал стонать. Она слышала, как он упоминал Шредера и Кениха, и как один или два раза выругался. Его температура повысилась, капли пота поблёскивали на лбу и в ямке между ключиц; он мотал головой из стороны в сторону, как будто пытаясь найти выход из какой-то ужасной ситуации. Да, она должна разбудить его. В конце концов, это он разбудил её, когда метался во сне.
— Это ложь! — вдруг вырвалось у него сквозь зубы, словно бы он отрицал последнюю мысль Вики. Затем:
— Я падаю! Падаю!
Она быстро к нему подошла и положила руку на плечо. Но поскольку его безумные рывки и метания стали еще более выраженными, она закричала:
— Ричард! Ричард, проснись! Все хорошо!
Он моментально проснулся, его золотой глаз замигал, тело рывком поднялось, он сел вертикально на высокой деревянной кровати. Руки взлетели перед лицом и грудью, как в оборонительной стойке, поэтому Вики быстро отпрянула подальше от него. Потом… его расширенные, цвета расплавленного золота глаза моргнули, сфокусировались, и он увидел её.
Он облизал сухие как кость губы, лег на спину, дрожа.
— Боже, как плохо! — Он повернул голову, чтобы увидеть её, сдерживая судорожный смех. — Прекрасно!
— Не удивительно, — ответила она. — Ты кричал.
— Да? Что я кричал?
— Что-то о лжи — и падении? — Она сознательно умолчала о других ругательствах, о Шредере и Кенихе.
— Падение? Ну, да, — он нахмурился. — Я помню это. Или что-то такое. Но ложь? — Он покачал головой.
— Ещё что-то помнишь? — спросила она.
Он встал с постели, его всё ещё трясло. Он обвил её руками, затем отпустил, распахнул её халат и снова обнял. Она тоже крепко обняла его, чувствуя, как прежняя любовь к нему разливается по всем жилам её тела.