Бесспорно, человек замечает только колючую стерню бренности и упускает из виду полные житницы прошлого, в которых раз и навсегда остаются его дела, радости и страдания. Ничто нельзя отменить и ни от чего нельзя избавиться; когда-то свершившееся – это все еще форма бытия, и более того – самая надежная его форма.
Я считаю, что логотерапевтическое отношение к прошлому подразумевает и активность, и оптимизм. Человек призван наилучшим образом использовать каждый миг своей жизни и делать правильный выбор в любой момент времени: предполагается, что он знает, как поступить, кого любить или как страдать.
Примерно две тысячи лет назад еврейский мудрец Гилель сказал: «Если я не займусь этой работой, то кто? И если я не приступлю к ней прямо сейчас, то когда? Но если я выполню ее только для себя, кем я тогда буду?» Первые две части этого высказывания предполагают, что каждый человек и его жизнь уникальны; каждый человек незаменим, и каждая человеческая жизнь неповторима. И сама эта уникальность каждого человеческого существа, как и его бытия, а также неповторимость каждого момента, наполненного особым и конкретным смыслом, взывающим к реализации, требуют от человека ответственности, в которой логотерапия видит сущность его бытия. Третья часть изречения Гилеля связана с тем фактом, что самотрансценденция есть главная, первостепенная особенность бытия, поскольку жизнь человека всегда указывает на нечто существующее за его пределами. Самотрансценденция всегда направлена на реализацию смысла, а не на самореализацию или на развитие потенциала человека.
Это означает активность. Что же касается оптимизма, то напомню вам слова Лао-цзы: «Исполнить свою судьбу – значит познать извечное». Я бы сказал, что это относится не только к выполнению задач, но и к нашим переживаниям и, что не менее важно, к страданиям, требующим мужества.
Сделанное невозможно отменить. Поскольку человек отвечает за свои действия, он не волен аннулировать совершённое им. Как правило, быть человеком означает быть свободным и ответственным. Исключение составляет переживание вины, когда человек продолжает нести ответственность, но он уже более не свободен. Если произвол есть свобода без ответственности, то вина есть ответственность без свободы, за исключением свободы выбора правильного отношения к вине. Благодаря правильному отношению неотвратимое страдание превращается в героическое и победоносное достижение. Точно так же и человек, потерпевший неудачу, не может изменить того, что было сделано, но раскаянием и покаянием может изменить себя. Все зависит от правильного отношения точно так же, как и в случае страданий. Разница в том, что правильное отношение – это правильная установка по отношению к самому себе. Профессор Фарнсворт из Гарвардского университета сказал в обращении к Американской медицинской ассоциации, что «перед современной медициной стоит задача расширения своей функции… По необходимости врачи должны обращаться к философии». Действительно, сегодня к врачам приходят те, кто в прежние времена направился бы к пастору, священнику или раввину. Люди сталкиваются скорее с философскими проблемами, чем с эмоциональными конфликтами. Более того, пациенты часто отказываются от общения со священниками.
Я бы сказал, что в тех случаях, когда врач имеет дело с неизлечимым заболеванием, он должен помочь пациенту выбрать правильное отношение к ситуации. Вполне может быть, что таким образом больной получит утешение. Логотерапевт с радостью и готовностью пойдет на этот риск. Я понимаю, что твердолобые психоаналитики протестуют против того, чтоб считать свою работу чем-то приносящим утешение. В то же самое время логотерапевт понимает свою задачу иначе. При необходимости, когда пациент беспомощен и находится в безвыходном положении, он не откажет больному в праве на утешение. Однако при этом логотерапевт не станет подменять свою медицинскую ответственность пасторскими функциями. Запрос на утешение превышает сугубо пасторскую заботу. «Проповедники уже не пастыри душ, скорее, таковыми стали врачи», – говорил Кьеркегор[137]. Более того, преодоление отчаяния пациента перед лицом неизлечимой болезни также становится вызовом для врача, и уже к нему обращены слова: «Утешайте, утешайте народ Мой» (Ис. 40: 1).
Как это происходит на практике, может показать следующий фрагмент из стенограммы интервью с пациенткой, записанного во время его демонстрации моим студентам. Пациентка восьмидесяти лет страдала от рака, давшего метастазы, так что ей нельзя было помочь хирургическим путем. Понимая это, она впала в глубокую депрессию.
Доктор Франкл. О чем вы думаете, когда оглядываетесь на свою жизнь? Была ли она стоящей?
Пациентка. Что ж, доктор, я должна сказать, что прожила хорошую жизнь. На самом деле прекрасную жизнь. Я должна благодарить Господа за то, что он дал мне. Я ходила в театры, на концерты и так далее. Видите ли, доктор, бывала там с семьей, в доме которой я много десятилетий служила горничной, сначала в Праге, а потом в Вене. И за радость всех этих чудесных переживаний я благодарна Господу.
Тем не менее я чувствовал, что у нее есть сомнения, касающиеся реализации конечного смысла ее жизни в целом. И именно по этой причине я хотел провести ее через эти сомнения. Но сначала я должен был спровоцировать их, а затем начать с ними борьбу – сразиться с ними, подобно Иакову, который противостоял ангелу, пока не получил от него благословение. Вот так и я собирался бороться с подавленным и безотчетным экзистенциальным отчаянием моей пациентки, пока не наступит момент, когда она тоже наконец сможет «благословить» свою жизнь, сказать ей «да», несмотря ни на что. Поэтому моя задача состояла в том, чтобы заставить ее задуматься о смысле своей жизни на сознательном уровне, а не в том, чтобы подавить сомнения.
Доктор Франкл. Вы говорите о чудесных переживаниях; но всему этому теперь придет конец, не так ли?
Пациентка(задумчиво). Собственно, теперь все заканчивается…
Доктор Франкл. Неужели вы думаете, что все прекрасные вещи в вашей жизни могут быть уничтожены и обесценены, когда приближается ваш конец? (И она знала, что это так!)
Пациентка(еще более задумчиво). Все эти замечательные вещи…
Доктор Франкл. Но ответьте мне: думаете ли вы, что кто-то может разрушить счастье, которое вы испытали? Может ли кто-нибудь вычеркнуть это?
Пациентка(повернувшись ко мне). Вы правы, доктор; никто не может вычеркнуть это!
Доктор Франкл. Или кто-нибудь может стереть все то добро, что было в вашей жизни?
Пациентка(все больше вовлекаясь эмоционально). Это никому не под силу!
Доктор Франкл. То, чего вы достигли и что завершили…
Пациентка. …никому не стереть!
Доктор Франкл. Или то, что вы мужественно и честно пережили, – может ли кто-нибудь удалить это из мира, удалить из прошлого, в котором все это хранится?
Пациентка(растроганная до слез). Никто не может удалить это! (Пауза.) Правда, мне пришлось так много страдать, но я также старалась быть мужественной и стойкой, принимая удары жизни. Видите ли, доктор, я считала свои страдания наказанием. Я верю в Бога.
По сути, логотерапия – это светский подход к клиническим проблемам. Однако, когда пациент стоит на твердой почве религиозной веры[138], нет ничего плохого, чтобы добиться терапевтического эффекта, обращаясь к религиозным убеждениям пациента, и таким образом привлекать его духовные ресурсы. Для этого логотерапевт может попытаться поставить себя на место пациента. Именно это я и сделал.
Доктор Франкл. Но разве страдание иногда не может быть вызовом? Разве нельзя представить, что Бог хотел увидеть, как выдержит это Анастасия Котек? И возможно, он должен признать: «Да, она сделала это очень храбро». А теперь ответьте мне: может ли кто-нибудь удалить из мира такое достижение и свершение, фрау Котек?
Пациентка. Конечно, никто не может этого сделать!
Доктор Франкл. Все это останется, не так ли?
Пациентка. Да!
Доктор Франкл. Кстати, у вас не было детей, не так ли?
Пациентка. Действительно, у меня их не было.
Доктор Франкл. Вы думаете, что жизнь имеет смысл только тогда, когда у тебя есть дети?
Пациентка. Если это хорошие дети, почему бы им не стать благословением?
Доктор Франкл. Верно, но вы не должны забывать, что, например, у величайшего философа всех времен Иммануила Канта не было детей. Но кто осмелится усомниться в необычайной осмысленности его жизни? Я, скорее всего, думаю, что, если бы дети были единственным смыслом жизни, жизнь стала бы бессмысленной, потому что создание чего-то, что само по себе бессмысленно, было бы, естественно, самым бессмысленным делом. Что имеет значение и смысл в жизни, так это, скорее всего, достижения и завершение чего-то. И именно это вы сделали. Самого лучшего в своей жизни вы достигли через страдания. То, как вы их принимаете, стало примером для наших пациентов. Поздравляю вас с этим достижением и свершением, а также поздравляю ваших соседей по палате, которые имеют возможность наблюдать за вами и быть свидетелями вашей стойкости. (Обращаясь теперь к студентам.) Eссe homo![139] (Аудитория неожиданно взрывается аплодисментами.) Все хлопают вам, фрау Котек. (Теперь она плачет.) Эти аплодисменты посвящены вашей жизни, которая была большим свершением и настоящим достижением. Вы можете гордиться ею, фрау Котек. Немногие люди могли бы сказать о себе такое… Я считаю, ваша жизнь – это памятник. И никто не вправе лишить мир этого памятника.