Несмотря на почти патологическую степень самокритичности, пациентка была довольна своими последними работами. Она снова почувствовала в себе способности. Иногда она сама делала упражнения на расслабление; когда ее спросили о ее личных установках, она предложила следующую формулу самовнушения: «Все надо отпустить – пусть мои наиболее личные переживания цвета и формы станут осознанными, и пусть я смогу перенести их на холст».
Теперь, когда пациентка могла работать полноценно, выявилась другая проблема, доселе скрытая. Теперь логотерапия должна была выйти за пределы этапа, которого лечение достигло на данный момент. Если до сих пор терапия была чем-то вроде повивальной бабки и требовалась для рождения художника, то теперь она должна была явить на свет дух пациентки. Ибо теперь задачей логотерапии стало прояснить религиозные проблемы, которые совершенно спонтанно развивались у пациентки в этот период, и, возможно, оказать ей помощь в борьбе с ними. Прогресс в лечении на тот момент можно было бы сформулировать следующим образом: из хорошо известного бенедиктинского девиза – молиться и трудиться (ora et labora) – вторая часть была исполнена, но первая оставалась нереализованной.
В записях пациентки того периода есть такой отрывок: «Сегодня на рассвете, после глубокого сна, я неожиданно полностью пробудилась. Первая мысль: Бог бросает меня на колени. В очередной раз переживаю потерю мужа и понимаю, как мне его не хватает. Я и раньше об этом смутно догадывалась, но только теперь я могу покаяться. Сегодня Бог пробудил меня. Утром я пошла в церковь миноритов… Не буду рассказывать, что происходило со мной в этот час – разве что мне вдруг пришло в голову, что четыре года назад (после известия о гибели мужа на войне) я тоже пошла в эту церковь. Тогда я горячо молила Бога о смерти. Сегодня я хочу жить! Сколько всего мне предстоит искупить».
Много недель спустя пациентка сделала в своем дневнике такую запись: «Я тщетно пытаюсь справиться со скрытой виной, которую смутно ощущала годами, но не могла принять. Ибо за все это время я не позволяла себе никакой веры (вера, особенно в Бога, есть не добродетель, а блаженство, благодать). Что я делала? Почему я наказывала себя? Я должна это выяснить». Таким образом, женщина предполагала, что она сама себе преградила путь к вере. Затем по совету врача она приступила к упражнениям, в которых установка формулировалась следующим образом: сегодня ночью мне приснится, в чем моя вина. Однако в ее отчете указывалось, что она не смогла добиться положительного результата. Примечательно, что в то же время на том же листе бумаги она просит доктора растолковать давний сон – со времен войны, – который «до сих пор ее сильно волновал». В связи с этим вспомним известный и важный совет Фрейда: давать психологическую оценку детским воспоминаниям независимо от того, являются ли они истинными воспоминаниями о чем-то, что действительно произошло, или лишь установками, спроецированными в прошлое из бессознательного, – ложными воспоминаниями. В нашем случае не имело большого значения, что сон не явился желаемым ответом на вопрос ее бессознательного. Аналитическое значение заключалось в том, что это старое сновидение было представлено терапевту впервые в связи с проблемой, над решением которой билась пациентка.
Содержание сна: больная через окно коридора наблюдает за дверью своей квартиры и видит, как туда входит молодая женщина. Она сразу понимает, что это она сама. «Одно Я смотрит на другое Я, – описала она ситуацию. – Второе Я отпирает дверь и входит в большую комнату, затем поворачивает налево – теперь стены становятся прозрачными – в маленькую комнату (сейчас это моя студия) и направляется в угол с печкой. Там на соломе лежит немецкий солдат. Второе Я наклоняется над ним и убивает его. Потом я просыпаюсь». Мы не ошибемся, если в этом сновидении из прошлого увидим ответ на вопрос, поставленный перед пациенткой доктором намного позже. Можно предположить, что больная, решив описать свой сон именно в этот момент, ответила на свой же вопрос для врача и для себя.
Постоянная борьба художницы с собой продолжалась без передышки из-за ее чрезмерной склонности к самокопанию и самокритике. Но вновь и вновь высвобожденная творческая сила прорывалась и «заставляла» больную работать, невзирая на ее самокритичность. Она сообщала: «Натюрморт готов. То ли очень плох, то ли довольно хорош – не могу сказать; я начала писать не задумываясь. Наконец я должна была заметить, что идея моя собственная. Я продолжаю выполнять упражнения Шульца. Они действуют нормально – я даже ощущаю тепло. Но самое главное: я снова могу молиться! Уже несколько недель. Все время начинаю молиться спонтанно – почти против воли. Иногда мне трудно вернуться к живописи».
Эти заметки, видимо, доказывают, что пациентка ведет настоящую внутреннюю борьбу за приход к честной религиозной вере: «Снова и снова Бог становится недоступным, неосязаемым… Лишь молитва помогает мне приблизиться к Богу. Вновь и вновь я должна пытаться создавать своего Бога. Кажется, что это часть человеческого бытия, но, вероятно, именно такими Бог хотел нас сотворить. Часто я предпочитаю молитву живописи; писать намного сложнее. Но это греховно в любом случае». Она продолжает: «Я нахожу Бога только в радости. Но затем я чувствую экстаз. Я еще не совсем готова страдать. Тем не менее каждый день я узнаю немного, чтобы научиться жертвовать своим Исааком… Бог чего-то хочет от меня, я точно не знаю чего; мне предстоит это узнать. Иногда мне хочется кричать от радости: жизнь прекрасна, прекрасна, прекрасна!»
Пациентка, кажется, так же скептически относится к своей живописи, как и к своей религиозности. «Некоторые вещи я нахожу довольно подозрительными. Например, что я обращаюсь к вам с этими проблемами. Женщины любят украшать себя Богом. С тем же успехом я могла бы побежать к священнику». Или: «Удивительно, что я только сейчас нахожу свой путь к Богу… Я не хочу становиться невестой Христа! Я не ищу никаких сделок с Богом! Я желаю Бога без налета эротизма и без надежды на справедливость». Или, в другой раз: «Я не хочу любить Бога только потому, что Н. Н. не любит меня. Если это то, о чем я молюсь, мне лучше открыть бордель! Для любви нужны мужчины, а для чего я хочу Бога – невозможно выразить словами. Вот как я это вижу: мне надо научиться правильно страдать. Я снова страдаю неправильно; но без благодати я, вероятно, не смогу страдать осмысленно».
Чтобы освободить пациентку от того, что ее угнетает, ее спросили, помнит ли она какие-либо пугающие религиозные переживания в детстве. Она рассказала, что ее воспитывали католичкой в классической манере. В возрасте 14 или 15 лет она пережила религиозный кризис. «Почему плоть считается греховной? Я не могла этого понять. Я обратилась в протестантизм. Это прежде всего означало для меня приятный пинок под зад авторитету. Не знаю, когда я молилась в последний раз; впервые, когда я снова молилась во сне, я смогла ощутить (намеренно говорю “ощутить”) в первый раз образ Божий: бесконечно светлый и невероятный, совсем не человеческий… Нет смысла просить Бога об услуге. Единственное, чего достоин Бог, – это любить Бога ради Него самого».
«Недавно, посреди ночи, я впервые осознанно помолилась. Желание пришло неожиданно, я его не искала. Это, безусловно, была первая настоящая молитва в моей жизни. Молитва о чем-то свершенном, а не просто выпрашивание чего-то».
Пациентка сама пришла к этому выводу: у нее не хватало смелости поверить. Врач посоветовал ей поставить перед собой во время «упражнения» такую установку на самовнушение: «Сегодня ночью мне приснится, что лежит в основе моих комплексов». На следующий день пациентка поведала свой сон: «Я отчаянно пытаюсь создать “картину”. Я не пишу ее – я живу ею!» Интерпретация понятна: «картина» – это вся ее жизнь, которую она хочет изменить. В образах сновидения сама жизнь стала картиной. Далее она продолжает: «Вижу отъезжающую карету». Во время сеанса она указала, что это был конный экипаж, на котором люди часто путешествовали во времена ее детства. Слева от картины, вспоминает она, располагалась странная форма, «которую я отчаянно хочу сохранить, но которая продолжает распадаться на части. Справа я вижу клин, идущий сверху вниз через всю картину». Отвечая на вопрос: «Что в вашей жизни нарушило ее целостность?» – она тут же произнесла: «Смерть мужа». (Мы видим, как замыкается круг. Ее ощущение, что жизнь разрушена, указывает в том же направлении, что и чувство вины, поколебавшее ее религиозную веру.) Еще до того, как врач помог ей истолковать этот сон, ей приснился другой, можно сказать, терапевтический сон вдобавок к диагностическому. Об этом втором сне она помнила только одно – чувство великой радости и голос, произнесший: «Пусть спит, пусть спит твоя старая боль!»
Однако кризис пока не был преодолен. Требовалось провести еще одно специальное упражнение со следующей установкой на самовнушение: «Сегодня ночью мне приснится причина моей враждебности к христианству – то, что меня отпугнуло. Затем я немедленно проснусь и запишу это».
Вот описание сна пациентки. Она в Вальдегге, где провела свое детство, ждет поезда на Вену. (При этом пациентка в своем сновидении подытоживает путь от своего прошлого к настоящему: сейчас она проживает в Вене.) Там живет доктор К. Н., и она хочет его видеть. (Доктор К. Н. – известный психотерапевт, друг семьи. Эта часть сна означает: нужна психотерапия.) Пациентка не знает адреса К. Н. Она спрашивает женщину, та отвечает: «Возле церкви». (Пациентка осознаёт, что ее излечение лежит в области религии.) В своем сновидении пациентка знает, что найдет церковь. (Она с оптимизмом смотрит на возвращение к своим религиозным убеждениям.) Но все вокруг выглядит по-другому. (Обратный путь к вере найти не легко и не просто для взрослого человека, прошедшего через ад жизни и сомнений.) Она гадает во сне, какую улицу выбрать. (Пациентка не уверена, какой путь выбрать для восстановления своей веры.) Она долго блуждает; она полна сомнений… (Во сне сомнения касаются правильности пути к доктору К. Н., на самом же деле это ее сомнения в Боге.) Вдруг перед ней появляется маленькая девочка, которая указывает направление. (Во время анализа сновидения пациентка сообщает, что маленькая девочка – это она сама в детстве. Ее спрашивают, знакома ли она с евангельским «быть как дети»