Процесс завершения почти всегда сопровождается углубленным и напряженным вниманием пациента к терапевтической работе. Материал, который не появлялся на поверхности в прошлом, теперь может выйти на первый план. В знаменитом случае Вольфсманна терапевтический процесс пошел с нужной скоростью только тогда, когда Фрейд, потеряв терпение, установил дату завершения терапии. Именно в последний год анализа на поверхность вышло большое количество наиболее важного материала. В главе 12 мы отметим, как в сновидениях этого периода будет отражаться проделанная или непроделанная терапевтическая работа. Эти сны являются ценным источником ярких визуальных образов, суммирующих всю терапевтическую работу.
Некоторые терапевты сообщают, что они сознательно стремятся изменить и перестроить свой подход на конечной фазе терапии. Действуя в унисон со стремлением пациента найти разрешение своим чувствам, сопровождающим перенос, они свободнее оперируют фактами, относящимися к своей жизни, не так строго придерживаются техники и в каком-то смысле ослабляют свою терапевтическую «хватку». Они хотят, чтобы пациент закончил лечение с ясным ощущением своего равенства с терапевтом.
Другие терапевты строго сохраняют свою нейтральность и профессиональную позицию на завершающей стадии терапевтического процесса. Лично я могу откровенно сказать, что не следую никакой заданной заранее или определенной линии. И опять же мое поведение соответствует тому, что каждый пациент хочет получить от меня. По отношению к некоторым из них я веду себя более или менее одинаково до самого окончания терапии. В их поведении существует нечто подкрепляющее мое мнение, что подобная последовательность и стабильность является для них полезной и максимально безопасной. Кроме того, у меня сохраняется возможность оставаться их терапевтом в будущем, ибо я не отступил от своей особой роли. Возможно, это и определяет мою позицию: я чувствую, что могу понадобиться им снова. Всем своим пациентам я внушаю уверенность в том, что, несмотря на завершение терапии, в будущем они всегда смогут, если захотят, прийти ко мне на консультацию. Более того, если пациент этим не интересуется, то мне обычно хочется узнать, почему именно.
Даже если мы работали с пациентом много лет, прошли длительную завершающую стадию и думали, что ничего нового уже не может произойти, на самом деле мы никогда не можем быть в этом уверены. Например:
После почти шестилетнего интенсивного лечения казалось, что женщина отдавалась терапии с полной добросовестностью. Она была открытой, насколько могла, избавилась от многих тревог и симптомов, но ее решение закончить терапию было принято прежде всего потому, что она почувствовала, что в своей основе она никак не меняется. После стольких лет работы, принимая во внимание, что в ее жизни не было никаких явных терзаний – наоборот, много счастливых моментов, – я исследовал высказанные ею резоны, не подвергая их сомнению. Завершение терапии проходило без особой печали и без переживания глубокой потери.
Через два года эта женщина вернулась ко мне. За это время она развелась с мужем, серьезно и страстно влюбилась в мужчину, который казался ей полностью подходящим. Удивительно, но у нее прекратились всяческие фобии и исчезли многие внутренние затруднения, которые мы пытались устранить в течение многих лет.
Она рассказала мне, что чувствовала мое неодобрение ее развода с мужем и по этой причине имела постоянное внутреннее ощущение, что терапия ей не поможет. Я стал протестовать, заметив, что я делал интерпретации в этом направлении, однако она всегда пропускала их мимо ушей. Пациентка засмеялась, но не могла вспомнить, что я говорил ей что-то про это. Я сделал вывод, что для нее было очень важно, прежде всего из-за ее сверхопекающих родителей, чтобы она могла оставить мужа сама.
Но теперь появилась возможность обсуждать с ней подобные вещи. Она казалась более открытой и доступной, чем раньше, и наша терапевтическая работа продолжалась еще около полутора лет.
Фактически в первый раз эта женщина не завершила терапии окончательно. Совершенно бессознательно она сделала «перерыв» в лечении. Все это время она желала быть самостоятельной (заново переживая подростковый возраст), чтобы затем вернуться к сотрудничеству на более взрослом уровне. В следующий раз, когда мы заканчивали лечение, ее реакция на потерю меня как терапевта действительно выражала потерю и содержала в себе печаль.
Эта пациентка все еще может служить примером незаконченного лечения. Даже после вторичного окончания терапии она время от времени продолжает консультироваться у меня, и, по сути, мы можем так никогда и не закончить. Я остаюсь ее постоянным консультантом, что освободило ее мышление от излишней критичности и позволило принимать независимые решения. Она посещает меня несколько раз в год или даже с более чем годичным перерывом. Она с большой пользой использовала результаты нашей предшествующей совместной работы. Это хороший итог для терапевтической пары. Во время нашей долговременной психотерапии была проделана большая работа. Жизнь сложна и часто даже жестока на крутых поворотах человеческой судьбы, и человек счастлив иметь надежного терапевта, которому можно спокойно доверить свои спутанные мысли и душевную боль. Вместе с тем мы, терапевты, должны быть готовы к тому, что после окончания успешной терапии мы почти ничего не услышим о пациентах за исключением очень редких, «хватающих нас за живое» писем. Трудно расставаться с этим навсегда; естественно, нас весьма интересует, что же случилось после терапии.
Клинический перенос – как цветок, который начинается с бутона, затем вступает в период пышного расцвета и, наконец, прекращает свою жизнь, с грустью теряя аромат и лепестки. Как нет предела разнообразию цветов в природе, так невозможно определить и все качественные особенности индивидуального переноса. Я выделил описанные выше стадии не для того, чтобы ограничить индивидуальные особенности терапии, а для того, чтобы предложить некую общую схему. Внимание к человеческим отношениям, которые являются источником нашего терапевтического поиска и ключом к его успеху, помогает нам не утонуть в зыбких песках клинических деталей и симптомов.
Глава 11. Сны
«“Толкование сновидений”… содержит в себе, даже в соответствии с моим нынешним мнением, самое ценное среди всех открытий, которые благосклонная фортуна предоставила мне сделать. Подобное озарение выпадает на долю человека не более одного раза в жизни».
Сны – это нечто особенное. Один мимолетный образ сновидения может многое рассказать о жизни в прошлом, в настоящем и в переносе. Посредством сновидений даже самые непоэтичные и неискушенные в литературе люди создают волшебные истории, настолько глубоко выражающие человеческую природу, что они выходят за рамки личных проблем и приоткрывают универсальные истины. Туманные и смутные мотивы врываются в жизнь и обретают форму и материальность галлюцинации. Свободное и нестрогое течение сновидений несет информацию о том, чего можно ожидать от пациента во время аналитического сеанса, позволяя запрещенным темам войти в сознание и давая возможность как бы со стороны наблюдать за этим процессом. Если это не является контрпереносом от терапевта, то пациент, который никогда не рассказывает своих снов, обычно пассивно сопротивляется терапевтическому воздействию или сильно подавлен, или как-то по-иному недоступен. Использование сновидений в психотерапии затрагивает практически все технические и теоретические аспекты лечения. Терапевт, не умеющий работать с этим основным и ежедневным центром бессознательной коммуникации, очень много теряет как психоаналитический психотерапевт.
Изумительная черта сновидений заключается в их способности превращать идеи в визуальные образы. Скрытые мысли, нечеткие представления обретают живую конкретную форму в содержании сновидений.
Молодой человек видит во сне своего отца, стоящего на краю бассейна. Он обнажен, у него огромный, невероятных размеров пенис. Возникает совершенно новое видение отца.
Сновидец заявляет: «Теперь я понимаю, что мой отец невероятное ничтожество».
Женщине снится, что она взбирается на трубу своего дома. Она ощущает себя очень высоко над землей и далеко внизу замечает подростков. Они ей знакомы еще со школьных времен. Ей бы очень хотелось до них добраться, но она не может спуститься.
Сновидица, привыкшая описывать свои визуальные образы словами, говорит: «Когда я была в старших классах, я заносилась, чувствовала, что я выше всех остальных, а позже, когда я стала ощущать себя по-другому, я не знала, как это изменить, как выбраться из этой ситуации».
Способность к словесному описанию визуальных образов широко варьирует как у пациентов, так и у терапевтов. Некоторым из них это дается легко. Другие могут найти иные подходы к скрытому смыслу сновидений (мы их обсудим позже). Однако пристальное внимание к воссозданным пациентами картинам способно помочь терапевтам в понимании психологической драмы, разыгрываемой каждым пациентом. Фрейд сравнивал визуальные образы сновидений с египетскими иероглифами, придающими письменному языку динамизм и живость. Когда пациент рассказывает сон, терапевту полезно постараться наглядно представить образы, о которых идет речь, чтобы попытаться оказаться внутри сновидения. Естественно, такая попытка может вызвать ряд вопросов. Если пациент упомянул о дороге, как мы можем узнать, похожа ли та дорога, которую мы себе представляем, на дорогу, которую имел в виду пациент? Несколько позже, после того как пациент изложил материал сновидения, мы в процессе его интерпретации можем задать вопросы, направленные на уточнение его образов. По ходу визуального прояснения рассказ о сновидении расширяется. В какой-то степени сновидения используют и другие модальности ощущений, чтобы выразить замаскированные, скрытые мысли, но визуальная форма все равно преобладает.