Многие терапевты заявляют, что у пациентов не будет достаточной мотивации к лечению, если они не платят за него. Я никогда не считал такие утверждения правильными, пока работал в клинике в те времена, когда оплаты третьей стороной практически не существовало. Некоторые мои пациенты платили, например, пятьдесят центов за сеанс, и можно было бы только мечтать, чтобы таким простым фактором как деньги можно было объяснять успех или неудачу терапевтического лечения. К сожалению, разнообразные несчастливые обстоятельства человеческих жизней оказывают значительно большее влияние на успех лечения, чем чувствительная и мотивирующая пациента сумма оплаты.
Фрейд изменил свой взгляд на мотивационную значимость денег, когда были проведены первые исследования в клинике Берлинского психоаналитического института (Eissler, 1974). Он заметил, что пациенты, которые платят мало, вполне успешно проходят курс лечения. Фактором, считавшимся более важным, чем оплата лечения, была длительность лечения; действительно, лечение мало платящих пациентов проходило дольше, чем обычно. Кроме того, оказалось, что эти пациенты чаще опаздывают и пропускают сеансы. Очень возможно, что анакликтически зависимые и чрезвычайно симбиотически привязанные пациенты будут дольше проходить терапию при низкой ее оплате. Однако я должен сказать, что, исходя из опыта собственной клинической практики, я пришел к выводу, что главными факторами, определяющими длительность лечения, являются природа переноса, способность его проработки, а также состояние контрпереноса. Конечно, если бы продолжительность лечения зависела только от денег, то понять взаимоотношения терапевта и пациента было бы гораздо проще.
Так как значительная часть негативного переноса может быть скрыта в установке пациента и его поведении, связанном с деньгами, терапевт дает разъяснения, четко рассказывая об основных правилах, касающихся порядка и формы оплаты, а также оплаты пропущенных сеансов. Отслеживая все отклонения от правил, можно увидеть, что за поведением в финансовых вопросах скрываются чувства. Политика терапевта в отношении оплаты пропущенных сеансов может меняться в зависимости от его финансового положения, общей финансовой политики коллег, его загруженности терапевтической работой и желаниями данного конкретного пациента. Однако здесь должны существовать и определенные стандарты. Когда ситуация чересчур открыта, появляется слишком большое пространство для отыгрывания вовне не только у пациента, но и у терапевта. Когда финансовые отношения прозрачны, то и терапевту, и пациенту сразу становится ясно, если что-то идет не так. Ощущение вины и дискомфорта в отношении оплаты за услугу, основанную на любви и эмоциональной привязанности, заставляет многих психотерапевтов прятать свои финансовые дела «под ковер» своего Супер-Эго. Связанный с оплатой гнев пациента частично исходит из тех же источников. Когда на ранних этапах жизни человек получал любовь и заботливое внимание только от матери, то вопросы, связанные с оплатой, не входили в сферу его жизненного опыта. Бессознательное ожидание в переносе состоит в том, что терапевт будет играть роль, сходную с материнской, и при этом пациент чувствует злость, что за такие отношения надо платить.
Некоторые терапевты утверждают, что они берут плату за пропущенные сеансы только тогда, когда пациент что-то отыгрывает вовне. Такая позиция терапевта налагает на него роль всевидящего и всемогущего судьи. В подобном случае отыгрывание рассматривается как ненормативный акт, не способствующий пробуждению переноса при регрессивном направлении лечения, а пациенту отводится пассивная роль. Такая установка работает против совместной работы. Многим пациентам плата за пропущенные сеансы дает ощущение свободы: можно пропускать сеансы, не чувствуя при этом особой вины. Они думают, что могут не ходить на сеансы столько, сколько считают необходимым. При этом у них не возникает мысли, что они наносят терапевту финансовый ущерб. Эта идея может показаться им бессмысленной, если ее высказать так открыто. Зачем мне посещать сеансы, пока я не буду достаточно к этому мотивирован? Действительно, есть люди, которые вступают в отношения только «задом наперед». Они говорят «здравствуйте», говоря «до свидания». Без такого лавирования они, возможно, не смогут перенести жар тесных отношений трансферентно-ориентированной терапии.
В психотерапии деньги можно сравнить с молчанием. И то, и другое обладает способностью обострять осознание терапевтом своих чувств по отношению к пациенту. Неприятные элементы контрпереноса становятся неизбежными, бросая вызов способности терапевта к пониманию и умению превратить это понимание в технику общения. Практическая ясность в отношении финансовой политики повышает его шансы извлекать преимущества из этого уникального источника переноса.
Как правило, психотерапевты работают много и очень преданны своему делу. Страсть к работе благословенна, но при этом обязательно следует серьезно отнестись к возможному неумышленному перекосу, связанному со снижением внимания к личной жизни. Можно оказаться в положении, когда наносишь ущерб своей семье и самому себе, пренебрегая личной жизнью и проводя все время на работе, залечивая раны пациентов. Терапевту следует быть реалистичным в ограничении своего рабочего дня и общей нагрузки. Работа и только работа при отсутствии какой бы то ни было разрядки делают психотерапевтов не только скучными, но и склонными к депрессии людьми.
Конкретное расписание строится исходя из внутренних возможностей. Прием двух или максимум трех суицидальных пациентов является пределом для большинства терапевтов. Напряженность и сложность работы в таких случаях весьма высока; часто приходится тратить много времени на телефонные разговоры. Когда мы оказываемся в такой ситуации, не нужно делать ее совершенно невыносимой, записывая на прием еще одного суицидального пациента. Невозможно выдержать большую нагрузку. То же самое относится к импульсивным, отыгрывающим пограничным пациентам. Для каждого такого пациента требуется длительный период проработки, прежде чем возникнут стабильные отношения. Если спрашивать, стоит ли в этот период принимать других пациентов с такими же расстройствами, ответом будет «нет», их уже и так слишком много. Естественно, если работать с пограничными состояниями в условиях стационара, то у терапевта будет больше энергии и других человеческих ресурсов для лечения таких пациентов. Но даже в этих условиях хорошо бы обращать внимание на внутренний психический «термометр», показывающий терапевту, насколько он загружен. Терапевт по своей сути является человеческим терапевтическим инструментом и как таковой он обладает хрупкостью, свойственной человеку. Пренебрежение к своей личности оказывает отрицательное влияние на профессиональную эффективность терапевта.
Продолжительность сеанса обычно составляет 45–50 минут. Сомневаюсь, что более короткий сеанс будет эффективен для аналитической психотерапии. Всегда проходит несколько минут, прежде чем пациент в процессе беседы дойдет до более глубоких уровней своей проблемы. Это обычно занимает от 15 до 20 минут, хотя некоторые пациенты на определенных этапах лечения уже готовы и ждут не дождутся момента, когда можно будет войти в кабинет терапевта. Время дает возможность пациенту справиться с болезненным материалом. Слишком короткий сеанс, например, 30 минут, может вызвать у пациента ощущение, что терапевт не склонен к длительным и глубоким разговорам. Желательно оставаться в пределах «часа» и существенно не продлевать и не сокращать сеанс. Такое строгое соблюдение времени – еще один способ контроля за контрпереносом со стороны и терапевта, и пациента. Чаще всего возникающее у терапевта чувство вины за то, что пациент не получил терапевтической помощи и облегчения, заставляет терапевта регулярно продлевать сеансы для данного пациента. Такое мини-депрессивное поведение со стороны терапевта полезно пациенту не больше, чем воспитание матерью, подверженной чувству вины. С другой стороны, когда пациент находится в кризисе, начинает вытирать слезы в первый раз за месяцы или даже годы терапии, внезапно открывается с совершенно новой стороны или оказывается в середине бурного рассказа, – в таком случае необходимо продлить время сеанса. Это обычное проявление эмпатии.
Что касается времени, которое остается между сеансами… В самом начале практики я позволял себе между сеансами стандартные 10 минут. Вскоре я обнаружил, что мне нужно было сделать не так уж много телефонных звонков, чтобы специально выделять на них по часу или два в день, а мои записи не были настолько объемными и регулярными, чтобы поглощать много времени. Я ловил себя на том, что стою и жду, прохаживаясь по кабинету, своего следующего пациента, который обычно находился в таком же состоянии по другую сторону двери. Я стал работать в соответствии с реально сложившейся ситуацией и отошел от 10-минутного интервала между сеансами. Я получал наслаждение от своей работы и, заканчивая работу с одним пациентом, с нетерпением ожидал прихода следующего. Другие терапевты могут вести себя по-иному и восстанавливать силы во время перерыва. С практической точки зрения, поскольку пациенты нередко опаздывают или вообще пропускают сеансы, у меня хватает времени позвонить, ответить на необходимые звонки и сделать необходимые записи.
В последние несколько лет наши культурные установки в отношении курения изменились. Все меньше и меньше пепельниц видно в залах ожидания, особенно в клиниках, а теперь их не стало и в комнатах ожидания и приемных кабинетах многих психотерапевтов. Но курение по-прежнему остается важной темой. Для пациентов это один из общепринятых способов самоуспокоения и снятия напряжения, несмотря на то, что несет в себе потенциал саморазрушения. Разумеется, для некоторых этот аспект саморазрушения является сильной мотивацией к продолжению курения. В любом случае, многие пациенты будут спрашивать разрешения курить, есть или пить в кабинете терапевта.