человеческой душе.[39]
Юнг рассматривал современную кульминацию зла как типичную для исторических катастроф, которые имеют тенденцию сопровождать великие переходы от одной эры к другой, в нашем случае конец эры Рыб и начало эры Водолея. В действительности мы даже находимся под угрозой полного исчезновения жизни на нашей земле, как постепенной, вследствие разрушения окружающей среды, так и по причине глобальной войны. Ухудшение криминогенной обстановки, возникновение холокостов и т.д., являются первым предупреждением. Все говорят об этих проблемах в наши дни, и никто не знает, что должно быть сделано. Апеллировать к разуму — значит остаться неуслышанным. Как показывает цитата выше, у Юнга также не было простого ответа, но он был убеждён, что каждый человек, который берёт на себя обязательства договориться со злом в себе, сделает больший вклад в спасение мира, нежели любые идеалистичные внешние манипуляции. Здесь мы говорим о большем, нежели просто понимание личной тени; мы говорим также о борьбе с тёмной стороной Бога (или Самости), с которой человек не может столкнуться лицом к лицу, хотя и должен, как сделал Иов.
Мифу в конечном счёте придётся прийти к монотеизму, отказавшись от деизма, официально отвергнутого, но и поныне хранящего верность некоему вечному тёмного антагонисту всемогущего бога. <…> Лишь таким образом бог может сохранить целостность и единство. Ведь природа символов такова, что они способны соединять противоположности, чтобы те не противоречили друг другу, а, напротив, дополняли один одного и придавали жизни смысл, поэтому неоднозначность представлений о боге-Природе и боге-Творце уже не выглядит столь затруднительной. Более того, миф о неизбежном вочеловечивании бога, составляющий основу христианского учения, теперь может быть истолкован как творческая борьба противоположностей в человеке, их синтез в самости, индивидуальной целостности. В сознании личности присутствует уже не прежняя оппозиция «бог» — «человек» — она преодолена, противоречия заключены в самом богообразе. И это станет смыслом «богослужения» — свет, возникающий из тьмы, Творец, осознающий своё творение, и человек, осознающий самого себя.[40]
Поэтому абсолютное зло также представляет божественную тайну, также некую форму опыта нуминозного, даже проблески которого оставляют нас безмолвными. Когда однажды студенты Юнга спросили его, можно ли избежать третьей (и, вероятно, наиболее устрашающей) мировой войны, он ответил, что это зависит от того, как много людей смогут примирить противоположности внутри себя.
В анализе мы часто сталкивается со снами о глобальной катастрофе (подобно тому, что описана выше); поэтому нам не следует сходу отвергать возможность того, что бессознательное, т.е., сама природа, стремится к уничтожению человечества. Юнг принимал в расчёт такую возможность, но его оптимизм давал ему надежду, что мы можем быть способны всего лишь с трудом выжить в критический момент и избегнуть полного уничтожения земли.
В письме он зашёл настолько далеко, что сказал: «Отказ от божественного, как кажется, универсально понимается как наибольший и самый основной грех».[41] Однако он указывает в другом месте в том же письме, что нет ничего, что не могло бы быть в то или иное время названо злом, и поэтому добро и зло — это только относительные человеческие оценочные суждения. Критический момент всегда в том, является или нет человек сознательным в отношении своего конфликта и проживает ли его сознательно; но человеку не следует впадать в иллюзию, что даже таким образом зло устраняется. Юнг указывает, что
мы не знаем, есть ли больше добра, чем зла, или является ли добро сильнее. Мы можем только надеяться, что добро будет господствовать. Если добро идентифицируется с конструктивностью, с тенденцией к сознанию, тогда есть некоторая вероятность, что жизнь будет продолжаться в более или менее приемлемой форме; но если бы превалировало деструктивное, мир несомненно довёл бы себя до смерти уже очень давно. <…> Отсюда и оптимистичное предположение психотерапии, что сознательная реализация подчёркивает добро более чем уводит в тень зло. Становление сознательным объединяет противоположности и таким образом создаёт высшее третье.[42]
Так как зло — это, по большей части, отступление от божественного, это также означает, что повторные отступления такого рода неизбежны, и конфликт между поворотом спиной к божественному и поворотом лицом к нему является долгосрочным, если даже не продолжительностью во всю жизнь. Образ распятия является поэтому вечной правдой, и поэтому также аналитик не обещает пациенту счастья, но может только освободить его от невротической стагнации в его жизни, но не от его подлинного страдания.
Я сама больше ничего не могу сказать об этой проблеме, кроме того, что мог сказать Юнг, за исключением того, что в моей работе я видела, что как минимум в индивидуальных случаях проблема зла может быть иногда (не всегда!) разрешена с Божьей помощью (то есть это Бог, противостоящий Богу!). Когда такой успех случается, это чудо, и один из наиболее глубоко затрагивающих опытов нуминозного. В религиозном образе божества, другими словами, Самости, оппозиции сосуществуют вместе; однако они не объединяются сознательно. Такое может произойти только с сознательными людьми, у которых обе стороны Самости, добро и зло, вместе работают в направлении воплощения. В воплощённой форме обе стороны ослабляются и смягчаются и, таким образом, при посредничестве человеческого сознания, способны установить контакт. Самоосознание или развитие сознания является, таким образом, ключевым фактором.
Четвёртая тема, которая постоянно возникает в снах современных людей, это coniunctio. Как это ясно из всего нашего обсуждения до этого, она неразрывно связана с уже упомянутыми тремя мотивами. Она возникает в снах американцев о необходимости порождения королевского coniunctio, в Declaratio Папы (Дева Мария входит в брачный чертог для свадьбы с Ангцем) и как ответ на проблему зла. Поверхность рябит, что выражается в виде постоянной дискуссии о сексуальности и отношениях между мужчиной и женщиной и указывает на штормовые волны в бессознательном. Однако продукты бессознательного связаны с чем-то, что лежит значительно глубже, с uniomystica с Самостью, которое переживается как объединение космических противоположностей. Оно [unio mystica] связано с отношением между мужчиной и женщиной постольку, поскольку все серьёзные любовные отношения более глубокого сорта в конечном счёте служат взаимной индивидуации, процессу, при помощи которого каждый партнёр становится цельным. Оно также очевидно является смыслом брака, воспринятого как таинство. Но это нечто, что констеллируется не только в браке, но также и в любых любовных отношениях, которые принимаются как обязательство. Этот опыт невозможно передать в сухих словах. Юнг в своих воспоминаниях описывал видение этого, которое он имел, когда приближался к смерти.[43] Но его можно найти у Мейстера Экхарта и в работах других мистиков, часто на языке Песней Соломона. Это тот опыт, которые освобождает человека в космическое пространство. В символизме алхимии это центральный мотив coniunctiosolisetlunae и всех других противоположностей.[44] Юнг посвятил свою великую работу поздних лет этому символу,[45] устно указывая, что он всё ещё обладает настолько большим значением, что он не может его выразить. Всего несколько человек в наши дни испытали такой уровень индивидуации, но coniunctio также движущий мотив, лежащий глубже как кратковременного поверхностного развития сознания, так и любого более глубокого анализа, в котором оно впервые проявится как проблема переноса и контрпереноса.
Так как у большинства современных людей до сих пор нет понимания такого опыта, Юнга в невыгодном свете представляли как мистика, пророка, основателя религии, и всё это со смущением «ненаучных» коннотаций. Если бы этих коннотаций не было, я бы даже частично согласилась с первыми двумя описаниями, потому что великая тайна христианской традиции (но также и даосизма и дзен-мастеров на востоке и святых в исламе) говорит, как и он, о первичном личном опыте нуминозного. И пророки (без негативных коннотаций) — это были люди, кто получил инсайты в архетипические предпосылки ситуации в их время в первичном опыте, который сделал их способными предвидеть будущие духовные развития и предупреждать против неверного понимания их времени. Третьим, основателем религии, Юнг никогда не был и никогда не хотел быть. Когда его студенты под давлением внешнего мира (преимущественно со стороны людей, регулирующих законы) организовали профессиональную ассоциацию, Юнг с большой неохотой согласился на это. Для него абсолютом было то, что разум должен быть свободен, чтобы следовать своим вдохновениям, которые не могут быть разлиты по бутылкам или законсервированы. Если мы ищем исторические параллели, то юнгианскую психологию наиболее точно можно сравнить с оригинальным даосизмом в Китае, мудростью, которая охватывает всю человеческую жизнь. Даосы также позднее собрались в организованные общества, но из-за этого они потеряли в значительной мере глубину понимания Пути (Дао), как указывал Лао-цзы или Чжуан-цзы. В сходстве даосов с алхимией мы находим другую параллель между двумя мирами.
Из-за их интереса к естественным наукам даосы не были отвергнуты маоистами, и здесь тоже есть некоторая параллель. Суть здесь в том, что это не вся правда, что юнгианская психология «не научна», как часто можно услышать. Многие её аспекты, вроде архетипов и их влияния, теории снов и понимания комплексов, определённо могут быть смело проверены «твёрдыми» методами естественных наук. И только исцеляющий опыт смысла, встреча с нуминозным из-за их развития и творческой уникальности, не могут быть схвачены статистическими методами. Они могут быть доказаны, только если ты напрямую им подвергнешься. И, более того, как указывал Юнг, даже тогда, хотя нечто может произойти, оно не обязательно произойдёт. В противном случае действие божественного принципа не было бы свободным; оно было бы связано законами природы. Но с точки зрения его сущностно творческой природы это не кажется основным. Юнг заш