Этот сон сразу дал мне полезный практический сигнал. Я посоветовала сновидице, как и сказано во сне, просто лежать всё время в кровати и вставать только на короткое время для сессий анализа. В остальном я просто продолжала интерпретировать её сны в соответствии с обычными принципами. Это решение показало свою пользу; поток снов подошёл к концу без того, чтобы сновидица свалилась от болезни или потеряла связь с бессознательным. Долгие часы в постели обеспечили ей хороший отдых и привели в мирное, медитативное настроение. Как я узнала только впоследствии, под влиянием своего деспотично послушного долгу анимуса, она постоянно силой склоняла себя к чрезмерным усилиям; таким образом этот отдых в кровати был также неожиданно очень полезным в деле освобождения от этого вызванного анимусом чрезмерного напряжения.
Кроме того, этот сон мне кажется впечатляющим, практически классическим воплощением таинственного процесса, который возникает, когда аспект бессознательного становится сознательным.
Дело в том, что мы «объясняем» бессознательное с помощью символов и концепций, которые и сами произошли из всё той же первоосновы — ignotum per ignotius,[58] как говорят алхимики и на что неоднократно указывал Юнг. Символические образы, которые поднимаются из бессознательного, по самой своей сути относятся к материалу, который также преимущественно бессознателен,[59] и поэтому «каждая интерпретация остаётся гипотетической».[60] Каждая интерпретация — это только «приближенное описание и характеристика бессознательного зерна смысла»,[61] и таким образом сама по себе «новое облачение мифа». Однако этот процесс должен быть осуществлён, чтобы сохранить контакт культурного сознания с инстинктивной почвой бессознательного.15 «Профессор» очевидно представляет собой интеллектуальный подход, который пытается усвоить содержания бессознательного (тогда как человек в железной маске олицетворяет дух глубин, порождённый мифом). Временное переключение ролей с одной стороны показывает естественную близость этих двоих, но, с другой, это также может быть интерпретировано с точки зрения опасности магии. Если дух бессознательного поглотит интерпретирующий дух, результатом будет высокомерно-мистическая псевдо-интерпретация и интуитивно двусмысленное «провозглашение» «нового» мифа. Такого рода вещи в последнее время были в почёте у многих студентов, изучающих мифологию, так же как и у полу-мистических «движений», игнорирующих сознательный человеческий подход и сознательный человеческий способ смотреть на вещи. Разница между профессором и духом состоит именно в том факте, что один из них человек, а другой частично не человек.
Даже в академической среде исследователей мифологии сегодня развивается тенденция в очередной раз позволить символам говорить самим за себя, порождая больше символов без какой либо связи с фундаментальными аспектами глубинной психологии. Я имею в виду такие исследования, как в Symbolon или в журнале Antaios Мирчи Элиаде, J. Schwabe и др. Эти исследования рискуют потерять себя в неограниченной амплификации, в которой практически всё является практически всем и в то же самое время ничем. Чего не хватает, так это определённых рамок и Архимедовой точки опоры за пределами символической системы. Этими рамками может быть только отдельный человек, так как это именно в его или её душе возникают символы. Поэтому мне кажется, что исследование символов, которое не учитывает психологию бессознательного, является бессмысленным занятием. Оно обязательно приводит к том, что исследователь оказывается одержим символами, становится холодным и хаотичным вследствие утраты индивидуального человека как «фундаментального структурирующего элемента» для материала.
Кроме того, сегодня новые Розенкрейцеры, антропософские и «магические» движения стремятся вернуть жизнеспособность наших отношений с символом без учёта глубинной психологии — которую они отвергают — потому что это позволяет им интуитивно и интеллектуально играть с этими содержаниями без каких-либо личных последствий.
Сновидица симпатизировала такому подходу к символам, потому что в этом случае она могла бежать от страданий её реальной жизни в мифический мир магии, где не надо принимать никаких этических решений или каких-либо вообще решений, если уж на то пошло. Она равнодушно относилась к моим попытками относить все толкования сновидений к текущему состоянию её собственной жизни, и временное превосходство, полученное человеком с железным лицом, показывает, что она иногда позволяет себе индульгировать в своих аффектах и образах. Но, слава богу, в её сне преимущество было только временным, и «профессор» был в состоянии снова занять господствующее положение.
Тем не менее, затем у нас появляется угроза затопления бессознательным, содержания которого, как сон говорит нам, должны быть направлены «в город Рим», другими словами, в религиозный внутренний центр.[62] Это не эго предназначено наслаждаться восторгом от этого вырвавшегося из глубин богатства; скорее это внутренний центр, Самость, будет оживлён им.
У сновидицы есть ассоциация с чернокожими — «работать как негр», и это именно то, что они делают во сне. Они подчиняются профессору и воплощают собой ещё раз ту простую скромную преданность внутреннему миру, которая всегда вызывается добросовестной, серьёзной работой над собой, работой, в которой ищется не только интуитивное дуновение содержаний бессознательного, но и интеграция их в их основополагающем виде.
Но наиболее важным символом в этом наборе связей является симпатичный зелёный контейнер, который подруга сновидицы, Альберта, использует для вычерпывания воды. Сновидица относится к интровертному интуитивному типу,[63] и её ощущение, другими словами, её функция реальности, была — как это часто случается в подобных случаях — примитивно интенсивной, но при этом ограниченной и обособленной и функционировала автономно. Таким образом, у неё были хорошие отношения, даже слишком хорошие, с вопросами денег и одежды, но она пренебрегала своим телом, когда нужно было есть и спать, и она никогда не обустраивала комфортно своё жильё. То, как с трудом и нерешительно обычно действует подчинённая функция по отношению к внешнему, особенно ценно в отношениях с бессознательным, потому что она по-прежнему обладает той примитивной стихийностью, которая полезна в усвоении содержаний бессознательного. Человек, который приносит контейнер, Альберта, также указывает это направление, так как она, согласно сновидице, простая, «реалистичная» женщина. Среди прочего, контейнер отсылает нас к символизму Святого Грааля[64] и представляет Самость в её функции высшего феминного символа, того элемента психики, который способен к постижению божественного принципа. Таким образом, сновидице было ясно сказано привести её эго в состояние медитативного спокойствия и затем позволить чему-то простому и естественному в ней спонтанно доносить до неё содержания бессознательного.
Человек в железной маске или с железным лицом, безусловно, заслуживает более внимательного рассмотрения. Это архетипический мотив, который можно найти как в алхимии, так и в сказке братьев Гримм «Железный Ганс». Как человек из железа, он появляется в алхимии как персонификация Марса или Ареса, и он рассматривался учеником Парацельса Адамом фон Боденштайном как natura prima rerum (первичная природа вещей), в то время как Руландус связывал его с Археусом Парацельса, который, как показал Юнг, является персонификацией бессознательного.[65] Согласно Руландусу Арес является формообразователем идивидуума, другими словами, как говорит Юнг, the principium individuationis sensu strictiori (принцип индивидуации в строгом смысле).[66] Парацельс описывает его в своей De vita longa следующим образом:
Он исходит от звезды, от corpora supracoelestia, ибо свойства и природа наднебесных тел таковы, что они прямо из ничего производят телесную фантазию (Imaginationem corporalem), принимаемую нами за плотное тело. Такого рода Арес: случись кому, скажем, подумать о волке, волк и появляется. Этот мир подобен созданиям, сложенным из четырёх элементов. Из элементов возникают вещи, совсем непохожие на свои первоистоки, но тем не менее Арес всё это носит в себе.
Таким образом Арес возникает (как Юнг говорит в интерпретации этого фрагмента) как предсознательная творческая формообразующая сила. Johannes Braceschius von Brixen, примерно современник Парацельса, уподобляет Ареса Демогоргону, говоря, что он предшественник всех языческих богов. «Он бог земли, ужасный бог, а также железо». Астрологически Марс представляет естественные побуждения и аффективность людей.[67] Их приручение и преобразование в философский камень и является целью алхимической работы.
В случае сновидицы также сильные эмоции и аффекты были констеллированы за застенчивой, мягкой наружностью. Это была не в последнюю очередь, как мы увидим в связи со следующими снами, проблема, связанная с творчеством. Мощная творческая сила её «Ареса» была связана с магией, также как мы находим это ясно выраженным в цитате из Парацельса.
В «Железном Гансе» мы находим сходную фигуру. Там он скрытый в водоёме «дикий человек» или демон, который на самом деле является старым королём, связанным заклинанием и ждущим спасения. В лесу он обладает источником, который окрашивает в золото всё, что погружено в него. Как «старый король» он представляет духовный принцип, который ранее был у власти, но тем или иным образом был свергнут с престола и понижен до уровня злого природного духа. Здесь есть связь не только с алхимией, но также и с дохристианскими германскими религиозными традициями и в особенности с Вотаном. Как хранитель золотого источника, однако, Железный Ганс является также волшебным духом природы в смысле алхимической философии природы,