Но месть может быть направлена жертвой и на самое себя. Например, ненависть к собственному телу, которое подвело в травматической ситуации, стало источником боли и унижения. Когда «голова» мстит телу сознательно и бессознательно. В измененных состояниях сознания истерического или интоксикационного генеза острым предметом могут наноситься насечки на тело, чаще – на предплечья или запястья. Другой вариант – повышенная травматичность человека. Просто так, на «ровном месте» тяжелые травмы возникают далеко не всегда (у меня тоже причинно-следственное мышление).
Чрезмерная защита себя – это разные способы восстановления чувства безопасности. В первую очередь, реакция недоверия, описанная выше. Сознательное сужение своей активности (сидеть дома и никуда не ходить); укрепление дома с помощью крепких дверей, замков и т. п.; вооружение (может сочетаться с идеей мести); практика боевых искусств. Здесь все зависит от степени выраженности. Шестнадцатилетняя девочка, жертва группового изнасилования, стала выходить из дома, пряча в складках одежды 6–8 лезвий, как «ниндзя». Человек, переживший разбойное нападение в собственном доме, заводит волкодава или огнестрельное оружие. Мальчик, избитый и униженный сверстниками, идет заниматься в секцию бокса, карате или рукопашного боя. Ношение оружия, железные двери, собака и занятия восточными единоборствами создают иллюзию личной безопасности. Но именно эта иллюзия чаще всего восстанавливает базовое чувство безопасности. После восстановления вышеперечисленные способы, как правило, предаются забвению или сохраняются в минимальном виде.
Опека близких – чаще всего проекция на них собственной тревоги и страха. Сочетается с навязчивыми мыслями и разными действиями контролирующего и запрещающего характера. Развивается созависимость со всеми вытекающими последствиями. Мать троих детей, потерявшая одного ребенка в результате дорожно-транспортного происшествия, оставшихся двоих не отпускала от себя буквально ни на шаг. Реагируя панически на любые самостоятельные действия детей, она в итоге сформировала у них стойкие тревожно-депрессивные расстройства.
«Каждый человек нуждается в чувстве контроля над собственной жизнью» (М. Япко). Для человека, пережившего нечто ужасное, мысль о том, что миром правит его величество случай, может стать серьезной проблемой. «Человек не просто смертен, он внезапно смертен» (М. Булгаков). Некоторые люди, пережившие психическую травму, начинают «судорожно придерживаться убеждений, дающих чувство присутствия во всем смысла и помогающих удержать иллюзию контролирования действительности» (М. Япко).
В принципе, стремление к контролю нельзя назвать патологическим, ведь оно необходимо для выживания. Проблемы возникают, когда желаемая степень контроля становится неэффективной или деструктивной. Возможны два проблемных варианта – чрезмерная потребность в контроле над миром и, наоборот, ослабление контроля, так называемая усвоенная беспомощность.
Потребность в усиленном контроле над миром может приводить к двойному стрессу: человеку, перенесшему психическую травму, жизненно важно контролировать все вокруг, но в действительности он не может этого сделать и в результате не справляется и с тем, что на самом деле происходит. При отсутствии выбора человек приходит к выводу, что он был недостаточно усерден и нужно еще усилить контроль. Такая двойная связка постепенно загоняет человека в запредельный стресс, что может стать причиной множества проблем, в том числе развития психосоматических заболеваний, чаще со стороны сердечно-сосудистой системы и желудочно-кишечного тракта.
Недоверие к людям способно привести к стремлению все делать самостоятельно. Трудоголизм – тоже проявление потребности в усиленном контроле и одновременно – в заполнении внутренней «пустоты» деятельностью, суетой, некими ощущениями существования.
Усвоенная беспомощность – убеждение, что любые усилия по контролю за окружающим миром бесполезны. Оказавшись в ситуации, когда можно предпринять какие-либо действия, чтобы избежать негативных последствий, человек с усвоенной беспомощностью опускает руки и ничего не делает. Развитие механизма такого поведения иллюстрируют эксперименты М. Селигмана (1973). Их смысл сводился к следующему.
Добровольцы подвергались воздействию негативных импульсов, от которых любая защита бесполезна. Через некоторое время участники эксперимента получали возможность избежать негативного воздействия, но продолжали бездействовать, основываясь на ранее возникшем убеждении, что любые усилия бесполезны. У некоторой части жертв насилия, особенно многократно повторяющегося, может формироваться усвоенная беспомощность. Создается впечатление, что раз не удалось ничего сделать с травматическим событием, ничего не сделать и с другими событиями в жизни. Происходит генерализация, или обобщение, одного или нескольких событий на все другие. Теряется способность реально осмысливать собственные действия в контексте окружающего мира. Такие люди уверены, что они не осуществляют контроля и не имеют власти над собственной жизнью и соответственно любые их усилия для удовлетворения потребностей будут бесполезными.
Вторая характерная черта усвоенной беспомощности – состояние пассивности и невовлеченности. Такие люди не имеют личных обязательств в чем-либо или перед кем-либо, выказывают равнодушие к карьере, семье и т. д.
Третья характерная черта беспомощности – затруднено планирование собственных дел не только на неделю вперед, но даже на день. Нерегулярные приемы пищи, нарушения ритма сна, заинтересованность в сексе и прочих естественных удовольствиях жизни тоже может нарушаться.
Четвертая черта усвоенной беспомощности – социальная изоляция. Общий результат беспомощности – инвалидизирующая депрессия, которая длится годами, замаскированная каким-либо соматическим диагнозом.
Но не всякое поведение, кажущееся беспомощным, в действительности является усвоенной беспомощностью (Фленери, Харвей, 1991). Некоторые демонстрируют бессилие лишь в контексте продолжающихся травматических событий. Так слабая собака подставляет открытое горло более сильной. Или принимать насилие на себя как способ защитить других людей. Так женщина принимает побои мужа на себя, чтобы спасти детей; девочка терпит инцестное насилие, чтобы уберечь более младшего ребенка.
Наиболее тяжелый симптомокомплекс – так называемая вина выжившего, которая с течением времени может усугубляться и приводить к суицидальным попыткам. Симптом вины – это целый «коктейль» переживаний, в основе которого может лежать конфликт субличностей. С одной стороны, подавляемое своеобразное «удовлетворение» оставшегося в живых (инстинкт самосохранения любого живого существа), с другой – комплекс убеждений, характеризующих долг, дружбу и т. д. Данный конфликт выражается в депрессивной окраске последующей жизни. Как можно чему-то радоваться, если твой товарищ погиб вместо тебя? Еще одной причиной этого симптома может быть убеждение «Я уже умер», то есть ассоциация себя с погибшими.
Например, офицер проходил службу рядовым на Афганской войне. Он служил в спецназе и участвовал в разных операциях. Однажды не пошел в рейд, потому что в этот день у него был день рождения, – вместо него отправился друг. Участники этого рейда попали в засаду, друг погиб. Мысль о том, что он сам жив, а друг – нет, хотя должно быть наоборот, преследовала офицера следующие 16 лет, усиливаясь в праздники и любые субъективно приятные моменты.
Комплекс вины – это типичная синестезия с обязательным наличием визуального и кинестетического компонентов. Часто к ним добавляется аудиально-дигитальная модальность. Еще «вину выжившего» можно назвать убеждением-вирусом, который через некоторое время замыкается сам на себя и при каждой прокрутке усиливает негативное кинестетическое чувство. Поэтому работать с такими людьми очень сложно. На уровне логики: «Это так, потому что так».
Приведу пример из практики. Во время первой Чеченской кампании солдат-срочник служил механиком-водителем на танке. Когда в канун Нового года наши стратеги завели танковую колонну в узкие улицы Грозного и боевики в упор расстреливали наших ребят, он сумел вывести подбитый танк в арку и спасти часть экипажа. При этом командиру танка выжгло глаза, а другой солдат лишился слуха. Мой клиент, сам получивший ранение в том бою, все время повторял: «Я виноват, что они получили увечья, потому что не смог им помочь. Я цел, а они – нет». Хотя, если бы не его героические действия, погибли бы все – и он в том числе. Но понять это и принять он не смог.
Другой психологической проблемой может стать вина за собственные действия: убийство мирных жителей, женщин, детей и т. п. Данный вариант чаще всего проявляется с возрастом, когда происходит переоценка травматического происшествия. Когда человек понимает, что был лишь орудием в руках других людей, возникают долго сохраняющиеся идеи негативной самооценки.
Другой психологический способ восстановления контроля – самообвинение. Человек с ПТСР обвиняет себя в том, что, если бы он поступил иначе, травматический эпизод не произошел бы или его последствия были бы более приемлемыми. Затем он длительное время визуализирует варианты возможного течения травматического события, «примеряя» разнообразные «если бы».
Любое психотравматическое событие сопровождается потерей, вплоть до потери себя, а также реакцией горя. Мало того – человек теряет себя прежнего. «Горюющий человек часто может быть поглощен мыслями об умершем или о своей собственной смерти» (Линдеманн, 1944). Данные проведенных в США исследований более чем 300 овдовевших людей свидетельствуют – симптомы реакции горя укладываются в отдельный синдром, заслуживающий статуса диагноза. Американцы изучали группы, состоящие исключительно из лиц, перенесших тяжелую утрату. Полученные в ходе исследования данные наглядно демонстрируют, что симптомы травматической реакции горя:
а) составляют фактор, который отличается от симптомов депрессии и тревоги (Bierhals et al., 1996; Prigerson et al., 1995; 1996);