Зрение тоже относится к тому, о чем я писала выше. Вы можете по-настоящему увидеть другого человека лишь с расстояния двух-трех метров. Если отойдете чуть дальше, то увидите только очертания, без деталей. На расстоянии трех метров вы все увидите гораздо лучше, а приблизившись на полтора метра, и вовсе сможете заметить любую, даже самую незначительную деталь. Я хочу находиться там, где меня видят и слышат. Процесс сближения во многом напоминает процесс единения – это происходит медленно, неспешно. Не думайте, как будет правильно, – прислушивайтесь к собственным ощущениям. Некоторые из тех, кто наблюдал за моей работой, говорили: «Ага! Понятно! Нужно прикасаться к пациентам!» Но я бы сказала, что обращаться с людьми нужно так же осторожно, как раскаленной плитой.
Вы в буквальном смысле почувствуете, что нужно делать. Вот одна из причин, по которым я провожу тренинги для своих будущих коллег, помогая им развить такую чувствительность. Например, когда людей охватывает ярость, внимание к собственным ощущениям позволяет занимать позицию помощника, а не наблюдателя. Не думаю, что в подобной ситуации от прикосновений была бы какая-то польза – напротив, иногда в ответ на прикосновение к разъяренному человеку можно нарваться на физическую агрессию. Но он поступает так не потому, что хочет вас убить (хотя в этот момент он вполне на это способен), а потому, что он ощущает нарушение своих личных границ.
После разговора с отцом я задумалась, о чем же мечтают остальные члены этой семьи, и мы немного поговорили о несбывшихся мечтах. Жена мечтала о том, чтобы ее отношения с мужем изменились. Она сказала, что в начале семейной жизни пыталась во всем угодить супругу – так ее воспитали. А теперь она устала от этого. Тогда я поинтересовалась, не согласится ли она помочь мне создать небольшую картину, и она согласилась. Я попросила ее опуститься на колени и посмотреть на мужа с этой позиции, супругу же я предложила забраться на табуретку и оттуда взглянуть на жену. После этого я поинтересовалась у супруги, знакомы ли ей ощущения, которые она испытывает сейчас. Она ответила утвердительно и заявила, что больше ничего подобного испытывать не хочет. Потом я спросила у мужа, комфортно ли ему в занимаемой позиции, и он ответил, что ему не нравится, когда жена сидит внизу, а он возвышается над ней. Затем я предложила супругам расположиться так, как им будет удобно. Конечно, в результате они сели друг напротив друга, глядя друг другу в глаза. И тут выражения их лиц изменились – в них читалось нечто похожее на надежду.
Я хочу напомнить, что, когда слышу, как человек реагирует на все суперрационально, я подстраиваюсь под его стремление к рассудительности, но стараюсь, чтобы он почувствовал, что его слышат и видят. Если я переключаюсь на человека, который, как жена из все той же семьи, ведет себя заискивающе, я пытаюсь узнать о ее надеждах и подвести к тому, чтобы она рассказала о своих тоске и одиночестве. Жена из той семьи так и сделала, но только потому, что я предложила ей сделать это.
В работе с обвинителями – а такой была старшая дочь – я стараюсь выявить их заветное желание установить связь с окружающими. Именно так я и поступила, когда вместо того, чтобы разбираться с чувством ненависти, мы занялись собственными чувствами девочки по отношению к себе и ее желанием наладить отношения с матерью. В каждом конкретном случае я старалась помочь человеку найти равновесие, баланс. Иногда я для этого прикасаюсь к клиенту, иногда предлагаю ему просто спокойно посидеть, чтобы тот мог собраться с мыслями.
Это очень важная информация, которой я хотела обязательно с вами поделиться. Потому что во время общения с семьей на приеме мои телесные ощущения во многом помогают мне понять, кто эти люди и каковы их личные границы. Например, у сверхрассудительного человека такие границы довольно узкие. Возможно, именно поэтому про таких людей говорят: до них не достучаться. У обвинителя граница рваная, неровная, а у дистанцирующегося человека границ практически нет – их очень трудно обнаружить. Угождатель – очень примечательная личность. Его границы довольно «текучие», напоминают тающие взбитые сливки – они есть, но прикоснуться к ним не получается. Это очень образное представление о личных границах, но, повторюсь, я ощущаю их и отношусь к ним с уважением. Если говорить о границах более поэтично, то можно выразиться так: это то, что вы чувствуете в любой момент времени, то, о чем вы хотите рассказать, но что умирает на кончике вашего языка до того, как вы озвучите это, то, что вы скрываете за многочисленными защитами и страхами. Если вы хотите вступить в контакт с этими чувствами, вам следует их уважать.
В работе мне очень помогают руки. А также мое тело и моя кожа, когда я чувствую, что происходит, и мои глаза, когда я вижу, и еще связи, которые мне удается образовать в процессе. Но руки безумно важны! Вот почему я помогаю людям тренировать их. Когда у меня устанавливаются доверительные отношения с человеком, я помогаю ему учиться понимать свое тело и прислушиваться к нему, а также ориентироваться в пространстве и соблюдать личные границы. Я глубоко убеждена, что именно в этом и заключается умение устанавливать контакт. Все, о чем я только что рассказала, и есть, с моей точки зрения, доверительные и близкие отношения. Это просто свобода уважать личное пространство каждого – входить туда, только когда есть приглашение, и не вторгаться за эти границы, когда его нет. Это и есть настоящая близость.
Меня часто спрашивают, сколько длится одна сессия. Ровно столько, сколько нужно для того, чтобы у людей появилась возможность открыть для себя что-то новое. Прием может продолжаться два или три часа. Я больше не занимаюсь терапией в кабинете, но когда проводила ее там, то на первую встречу выделяла около трех часов. Мне хотелось, чтобы после первого интервью со мной люди уже вынесли для себя что-то важное и могли попробовать как-то внедрить это в свою жизнь. Это значит, что они уходят с моего приема, переосмыслив что-то, что может повлиять на их нынешнюю ситуацию. Это может быть как что-то глобальное, так и какая-то мелочь, но это определенно вселяет в человека надежду – надежду на то, что теперь он может что-то изменить и его жизнь потечет совершенно иначе.
Я планировала следующий прием так, чтобы люди приходили на него, будучи готовыми. Здесь нет жестких правил. Я считаю, что каждый психотерапевтический сеанс существует сам по себе. Мы не обязательно должны встречаться раз в неделю или постоянно быть на связи. Каждый прием для меня это новая возможность поработать с семьей, и в конце мы всегда добиваемся определенных результатов. Это не значит, что вся наша работа завершена – такого никогда не бывает, потому что мы постоянно развиваемся, – это означает лишь то, что к концу приема мы уже научились чему-то новому.
Например, в конце приема с вышеупомянутой семьей я сказала этим людям, что мне приятно было стать частью их жизни на эти два часа. Я также сказала им, что мне хотелось бы продолжить наше общение, но мой график этого не позволяет, и если бы мы снова встретились, я была бы безумно рада. Самое главное, чтобы каждый прием оставался целостным, а на следующем уже происходило что-то другое. Потому что если вы действительно развиваетесь, на каждой сессии с вами происходит что-то новое. И эти люди, и психотерапевт к моменту следующей встречи уже будут находиться совершенно на другом уровне. По крайней мере, я так считаю.
Я обещаю своим клиентам рассказать и показать все, что смогу, но не вселяю в них надежду на то, что расскажу им абсолютно все. Потому что ни один человек на свете не может знать всего – я могу лишь поделиться тем, что узнала сама. Многие из тех, кто читает эту книгу, могут найти в ней то, чего я как автор в нее не вкладывала, но это вовсе не значит, что такого в ней не может быть. Я надеюсь, что в процессе работы с этим текстом вы тоже открыли для себя что-то новое. Для вас, как и для той семьи, о которой я рассказывала, я постаралась распахнуть двери в новую жизнь. Надеюсь, что вам это будет полезно.
Часть пятая. Расширение границ
В прошлом году (1981) в моей жизни произошли вдохновляющие события, благодаря которым мне удалось найти более комплексный подход к работе над изменениями, чем тот, который я описывала ранее. У меня появилась возможность выйти за рамки традиционной семейной психотерапии и существенно расширить охват своей аудитории.
Институт исследования семьи штата Вирджиния (под руководством магистра социологии Джоан Винтер) совместно с Департаментом общественной безопасности и исправительных учреждений штата Вирджиния запустили масштабный проект для изучения эффективности семейной терапии в работе с несовершеннолетними правонарушителями. Были выбраны три выдающихся психотерапевта[21], представляющих разные направления семейной терапии. Перед каждым из нас стояла задача разработать программу лечения, вовлечь в нее специалистов, которых мы подготовили, и затем наблюдать за эффективностью выполнения составленных программ. В каждой из трех программ получили помощь по 60 семей, также отдельно была создана контрольная группа.
Вот некоторые из вопросов, на которые было необходимо ответить в рамках этого эксперимента:
1. Может ли семейная психотерапия быть эффективной при работе с антисоциальными подростками? Если да, то каким образом?
2. Различались ли принципы работы у психотерапевтов, отобранных для участия в программе? Иными словами, различались ли принципы и методы работы представителей разных школ психотерапии?
3. Какой вклад каждое из трех направлений может внести в лечение несовершеннолетних правонарушителей и их семей?
4. Получилось ли у психотерапевтов выполнить намеченные цели? (Поскольку велась видеозапись всех психотерапевтических приемов, мы могли сопоставить сформулированные цели с полученным результатом.)
Поскольку в рамках таких проектов часто наблюдается высокий уровень конкуренции, я изначально предложила основное внимание уделять вкладу, который мы вносим. Департаменту общественной безопасности и исправительных учреждений было необходимо выяснить, какие методы работы с правонарушителями окажутся максимально эффективными. Кроме того, я сочла, что это прекрасная возможность выйти на новый профессиональный уровень и взглянуть на свою работу под другим углом.