Мэри снова постучала, теперь уже рукоятью фонарика. На этот раз ее услышали, потому что голоса внезапно умолкли, раздались чьи-то мягкие шаги. Через несколько секунд она увидела, как к ней спускается мистер Бейтс. Он подошел к двери и открыл ее, жестом пригласив Мэри войти.
— Извините, — произнес он. — Я тут укладывал Маму на ночь. С ней иногда приходится трудно.
— Вы сказали, что она больна. Мне бы не хотелось тревожить…
— Да нет, вы никого не потревожите. Она наверняка заснет сном младенца. — Мистер Бейтс повернул голову, бросил быстрый взгляд на лестницу и продолжил приглушенным голосом: — Она ведь здорова, физически здорова, понимаете? Но иногда на нее находит… — Он порывисто кивнул, затем улыбнулся. — Давайте-ка ваш плащ, сейчас мы его повесим. Вот так. А теперь сюда, пожалуйста…
Она последовала за ним по проходу под лестницей.
— Надеюсь, вы не будете против ужина на кухне, — прошептал он. — Я там для нас двоих все приготовил как надо. Ну вот, садитесь, сейчас я налью вам кофе.
Кухня была украшением этого дома — застекленные шкафчики от пола до потолка, окаймлявшие старомодную раковину с рукомойником. В углу раскорячилась большая печь. Но от нее шло благодатное тепло, а длинный деревянный стол радовал взгляд обилием закусок — колбасы, сыра, огурцов домашнего засола в стеклянных тарелках, расставленных на скатерти в красную и белую клетку. Мэри теперь не казалась смешной причудливая обстановка, и даже это неизменное, вышитое гладью изречение на стене не вызывало у нее раздражения.
Господи, благослови сей дом.
Что ж, ладно. Это намного лучше, чем сидеть в одиночестве в какой-нибудь убогой забегаловке провинциального городка.
Мистер Бейтс поставил перед ней полную тарелку.
— Ну вот, кушайте, не стесняйтесь! Вы, должно быть, проголодались.
Проголодалась — ну еще бы! Она не заставила просить себя дважды и набросилась на еду, не обратив внимания на то, как мало ест он сам. Заметив это, Мэри ощутила легкое смущение.
— Но вы сами ни до чего не дотронулись! Вы наверняка поужинали раньше.
— Нет. Мне просто сейчас не хочется есть. — Он снова наполнил ее чашку. — Видите ли, Мама меня иногда здорово выводит из себя. — Он опять понизил голос, и опять прозвучали эти извиняющиеся нотки. — Наверное, я сам виноват — не очень-то хорошо ухаживаю за ней.
— Вы живете здесь совсем одни? Только вы и мать?
— Да. Больше никого. Так было всегда.
— Должно быть, вам тяжело приходится.
— Я не жалуюсь. Не поймите меня превратно. — Он поправил очки. — Отец ушел от нас, когда я был еще маленьким. Мама одна обо мне заботилась. Как я понимаю, у нее оставалось достаточно средств, чтобы как-то содержать нас, пока я не вырасту. Потом она заложила дом, продала участок и построила этот мотель. Мы здесь работали вместе, и дела шли неплохо, пока новое шоссе не отрезало нас от мира. Но на самом деле она начала сдавать задолго до этого. Пришла пора мне о ней заботиться, как она когда-то заботилась обо мне. Но иногда приходится непросто.
— А других родственников нет?
— Никого.
— И вы никогда не были женаты?
Он сразу покраснел и опустил глаза на клетчатую скатерть.
Мэри прикусила губу.
— Извините. Я не хотела лезть в чужие дела.
— Ничего, все в порядке. — Его голос был едва слышен. — У меня никогда не было жены. Мама… у нее были смешные представления… об этом. Я… я даже никогда раньше не сидел за одним столом с такой девушкой, как вы.
— Но…
— Звучит как-то странно, правда, сейчас, в наше время? Я это знаю. Но ничего не поделаешь. Я каждый раз повторяю себе, что без меня она будет беспомощной, но, может быть, на самом деле я сам буду еще более беспомощным без нее.
Мэри допила кофе, достала из сумочки сигареты и протянула пачку Бейтсу.
— Нет, спасибо. Я не курю.
— Вы не против, если закурю я?
— Нет, нет, пожалуйста. — Он замялся. — Я бы предложил вам что-нибудь выпить, но, видите ли, Мама не терпит спиртного в своем доме.
Мэри откинулась на стуле, глубоко затянулась. Она вдруг ощутила прилив сил, уверенность в себе. Удивительно, что могут сделать с человеком немного тепла, покоя и вкусной еды. Час назад она чувствовала себя одинокой, жалкой, заброшенной, испуганной и неуверенной. Сейчас все было по-другому. Может быть, ее настроение изменилось, когда она слушала Бейтса. На самом деле это он был одиноким, заброшенным и испуганным. Она чувствовала себя выше его на две головы. Именно это заставило ее заговорить.
— Вам запрещено курить. Вам запрещено пить. Вам запрещено встречаться с девушками. Что же вы делаете, кроме того что управляете мотелем и ухаживаете за своей матерью?
Очевидно, он не заметил ее тона.
— О, мне есть чем заняться, правда. Я очень много читаю. И у меня есть другие хобби. — Он поглядел вверх на полку, и Мэри перехватила его взгляд. Оттуда посверкивала глазами-бусинами белка. Чучело белки.
— Охота?
— Да нет. Просто набиваю чучела. Джордж Блаунт дал мне эту белку. Он застрелил ее. Мама не хочет, чтобы я вертел в руках всякое оружие.
— Мистер Бейтс, простите, что говорю об этом, но сколько еще вы собираетесь вести такую жизнь? Вы взрослый мужчина. И конечно, понимаете, что нельзя поступать как маленький мальчик до конца дней. Простите за грубость, но…
— Я все понимаю. Я сознаю, какая у нас создалась ситуация. Я ведь уже говорил вам, я много читал. И знаю, что говорит о подобных вещах психиатрия. Но я должен исполнить свой долг в отношении Мамы.
— Но, может быть, мистер Бейтс, вы исполните этот долг перед ней и перед самим собой, если устроите так, чтобы ее поместили в… какое-нибудь заведение?
— Она не безумна!
Извиняющийся, тихий и мягкий голос исчез, эти слова он выкрикнул визгливым тенором. Теперь толстяк стоял перед ней, его руки смахнули чашку со стола. Она со звоном разбилась, но Мэри даже не повернула голову: она не могла оторвать взгляда от исказившегося до неузнаваемости лица.
— Она не безумна, — повторил он. — Что бы вы ни думали, что бы все они ни думали. Не важно, что говорится в книгах или что там скажут доктора в психбольнице. Я знаю, как это делается. Они быстренько запишут ее в сумасшедшие и запрут у себя, только дай им возможность, — мне стоит лишь вызвать их, и все. Но я не сделаю этого, потому что я ее знаю. Неужели так трудно понять? Я знаю, а они нет. Они не знают, как она заботилась обо мне долгие годы, когда всем вокруг было все равно, как она работала ради меня, чем она пожертвовала. Сейчас у нее, конечно, есть странности, но это моя вина, это я виноват. В тот раз, когда она пришла ко мне и сказала, что хочет снова выйти замуж, я заставил ее отказаться от этого. Да, я заставил ее, я виноват! И не надо говорить мне о ревности, о самодурстве: я тогда вел себя хуже, чем она сейчас. Если уж говорить о сумасшествии, я тогда был в десять раз хуже ее. Если бы они, эти доктора, знали, что я говорил и что делал в тот день, как вел себя, они моментально посадили бы в психушку меня. Ну что ж, в конце концов я смог преодолеть себя. А она не смогла. Но кто дал вам право определять, кого нужно изолировать, а кого нет? Мне кажется, временами каждый из нас бывает слегка не в себе.
Он остановился, но не потому, что ему не хватило слов, — просто чтобы перевести дыхание. Его лицо было очень красным, а толстые губы начали дрожать.
Мэри поднялась.
— Я… пожалуйста, простите меня, — тихо произнесла она. — Честное слово, я не хотела. Прошу вас извинить меня. Я не имела никакого права говорить такое.
— Да, я знаю. Не важно. Просто я как-то не привык говорить с кем-либо об этих вещах. Когда живешь вот так, в полном одиночестве, в тебе все копится, пока не вырвется, как пробка из бутылки. Как будто тебя превратили в бутылку или в чучело, вроде этой белки вон там. — Его лицо прояснилось, он попытался выдавить из себя улыбку. — Забавный малыш, правда? Мне часто хотелось иметь такого: я бы приручил его, мы бы жили вместе.
Мэри взяла сумочку.
— Ну, я пойду. Уже поздно.
— Пожалуйста, не уходите. Простите меня за эту дурацкую сцену.
— Вы тут ни при чем. Я действительно очень устала.
— Но, может быть, мы еще побеседуем? Я хотел рассказать вам о своих увлечениях. Я устроил что-то вроде мастерской у себя в подвале…
— Нет, с удовольствием бы вас послушала, но мне действительно необходим отдых.
— Ну что ж, хорошо. Я провожу вас. Мне надо закрыть контору. Не думаю, что сегодня ночью сюда еще кто-нибудь заедет.
Они прошли через холл, он помог ей надеть плащ. Бейтс был очень неловок, и Мэри почувствовала растущее раздражение, но потом осознала, в чем дело, и подавила это чувство. Он старался не дотрагиваться до нее. Бедняжка и в самом деле боялся женщин!
Он держал фонарик, и Мэри вслед за ним покинула дом и пошла по тропинке, которая вела к посыпанной гравием подъездной дорожке, опоясывавшей мотель. Дождь прекратился, но вокруг царил непроглядный мрак, ночь была беззвездной. Обогнув дом, Мэри оглянулась. Второй этаж все еще был ярко освещен. Интересно, легла ли уже его мать, подумала Мэри. Может быть, она не спала, слышала их разговор и завершивший его визгливый монолог сына?
Мистер Бейтс остановился перед дверью ее комнаты, подождал, пока она вставила в замок ключ и открыла ее.
— Спокойной ночи, — произнес он. — Приятных сновидений.
— Благодарю вас. Спасибо за гостеприимство.
Он открыл рот, затем отвернулся. И снова, в третий раз за вечер, она увидела, как его лицо залила краска.
Мэри захлопнула дверь и повернула ключ в замке. В коридоре послышались шаги, затем раздался щелчок, означавший, что он зашел в контору рядом с ее комнатой.
Она не услышала, как он вышел оттуда; надо было разложить вещи, и она целиком погрузилась в это занятие. Вытащила пижаму, шлепанцы, баночку с ночным кремом, зубную щетку и пасту. Потом перебрала одежду в чемодане в поисках платья, которое наденет завтра, когда ее увидит Сэм. Надо повесить его на вешалку сейчас, чтобы за ночь оно отвиселось. Завтра все должно быть идеально.