– Ссохся. Погоды жаркие, – извинилась она за шкаф. – Ну, вы уж тут сами… Вот и телевизор есть! – на ободранном столе высился громоздкий ламповый монстр отечественного производства.
«Это уже не хлам. Это – антиквариат!»
– Антенку наладите – и смотрите что хотите. Ну что, вас устраивает?
Сашка посмотрела на тётку-агента.
– Цена-то нормальная! За такую ничего лучше не найдёте.
– Я ещё подумаю.
– Будете долго думать – сдам кому-нибудь другому. Мне срочно, – вклинилась хозяйка. – Я тут вымою, и даже дороже сдам! – тут же обиженно добавила следом.
– Ну, значит, не судьба! – с облегчением выдохнула Сашка.
Под ворчание собственницы однокомнатного ужаса, Сашка с тёткой покинули помещение.
– Фуф! – выдохнула агент на улице. – Это ещё не самая плохая квартира за эти деньги, уверяю вас.
– Ну, знаете, в подъезде вообще можно бесплатно ночевать. И вшей с чесоточным клещом меньше шансов подцепить, спя в обнимку с бездомной собакой, чем на этом… ложе.
– Саша, давайте я вам поищу что-нибудь за МКАД. В Железнодорожном. Или в Одинцово. Время добираться – примерно такое же, а цена – значительно ниже. Вам же, как я поняла, не срочно?
– Не срочно, конечно. Но чем быстрее, тем лучше.
«Это же просто место для бегства, да, Санечка? «Своя», так сказать, берлога. А берлога и должна быть ЗА!»
– Да, пожалуй, вы правы.
– Вот и отлично. Подберу варианты – и завтра же вам позвоню.
– Хорошо. Только встречу давайте назначим на послезавтра, как бы «срочно» не сдавались «берлоги». Завтра я занята.
Агент улыбнулась. Сашка улыбнулась в ответ. Они попрощались и разошлись в разные стороны.
«Нормальная баба. И не такого, видимо, навидалась. Вся такая из себя разодетая Санечка, в штанишках за страшно сказать сколько у.е., ищет угол ценой в пакет кефира. И ни одного лишнего вопроса. И никаких денег в залог трудов. Надо будет ей просто Вовины духи подарить…»
Завтра Санечка никак не могла рассматривать опустевшие островки чужих жизней. Завтра у неё был Митя. Митя, Митенька, Митюша. Чудный, чудесный, мужчина-мужчина-мужчина. А она опять идиот. С той самой первой встречи – идиот-идиот-идиот. Уже вторую неделю идиот.
В ту густую августовскую ночь они просто бродили по городу, взявшись за руки. Он водил её «своими» маршрутами, целовал в закоулках и на скамейках, они пили кофе с виски в каком-то ресторанчике. Он рассказывал-рассказывал-рассказывал. И Сашке было так интересно слушать… Но он рассказывал не то, что обычно рассказывали ей мужчины. Дмитрий Югов относился к той породе, представителям которой вряд ли когда-нибудь потребуется помощь психолога. Он был здоровый – во всех смыслах, живой подвижный человек. А не чурка в костюме Адама, нашпигованная заученными правилами, но забывшая момент обретения души. Напрочь забывшая и потому не умеющая его вновь и вновь вызвать к жизни. Ему – не надо было вызывать. Он и был этим моментом.
О чём он рассказывал? Разве Сашка могла забыть? Например, о том, как в двадцать лет отрастил себе длинный «конский» хвост, выкрасился в чёрный цвет, таскал на голове широкополую шляпу, за тульей которой была монетка. Вырисовывалась чёрная шляпа
С монеткою в десять центов.
Театр теней? Но если бы…
Сверху у шляпы розовый парус
Из розы заката лепесток алый
Он выгибается в потоках лунного света,
Дующих в спину,
И гонит меж рифами чёрных ветвистых скелетов
Берёз и осин
Мою шляпу,
С монеткою в десять центов,
К центру вселенной…
А в центре вселенной – всё. И осень, и ветер, и электрички… Выходишь на платформу
Изжёванного Мягкого Снега
с ночной электрички
в жёлтых разводах —
как если бы
вдруг
загорелась лампочка
в пыльных и липких углах
коммуналки…
Эта картинка —
кусочек афиши,
шелестя, отслаивается
от тумбы моего тёмного знания,
и глаза прилипают
к очертаниям зданий,
и ветер разносит по ним
обрывки вчерашних людей
в ритме джаза,
и я, имитируя
движения кошки,
ловлю среди них
последний увядший лист…
Мы становимся бисером,
танцующих капель
безводного океана,
все бывшие интересы
теряют смысл,
разбросанные клочками
газетных строчек…
Пустое говорить нам,
что это не то всё,
что на самом деле,
было бы более точным
слушать
из положения ниц…
[– Представляешь, он так и сказал: «И совсем другая музыка…» Или вот: «Все мои корабли сожгли те, кто считает себя моими врагами…» Ирка, он такой, как ты. Он – танцует.
– Мужчина не может быть таким, как я. Такой, как я, мужчина – это демон. Даже не крупный бес. А реальный страшный такой демон. Так что пусть он лучше будет просто мужчина-мужчина-мужчина.
– Мужчинский мужчина!
– Это не всегда хорошо… Так вы так ничем таким женско-мужским и не занимались?
– Нет. Представляешь? Даже не хотелось. Нет, ну, не то чтобы не хотелось. Но всё было так… Не смейся! Так эфирно, так воздушно.
– Ага. «Я летаю. Я в раю!»
– Не кривляйся. Всё было именно так! Он самый чудесный из всех, кого я знала.
– Наконец-то ты влюбилась…
– Всё не так просто, Ир.
– Ну, начинается. Всё проще простого на самом деле. Но ты так завралась… Не людям. Не этим своим мужичкам. Ты завралась самой себе. Так у многих происходит. Я бы сказала – у большинства… Сперва ты выдумываешь маленькую ложь. Ну, например, про то, что ты боишься темноты. Ты так долго и упорно твердишь эту ложь, что из темноты начинает проступать что-то. Или кто-то. И вот ты уже веришь в эту тобой же придуманную ложь. И со временем ты настолько проникаешься ею, пропитываешься насквозь, что она становится частью тебя самой – неотъемлемой частью! Неправ был наш любимый Карл Густав Юнг. Психоз – это не затопление индивидуального сознания архетипическими бессознательными содержаниями. Психоз на самом-то деле – это борьба сознания с архетипом. Заканчивающаяся полной и безоговорочной победой сознания. Что мешало тебе сказать этому мужику такое простое слово – «люблю»? Это рвётся из тебя. Но нет. Сознание не дало. «Мы первый день знакомы!», «Да у него куча баб была!», «Он вообще мальчишка – какие-то тридцать пять! Мне подавай мудоносца постарше, попотрёпаннее – моё сознательное к этому привыкло, мне другое не подходит!». Что приуныла?
– Ты права. Я даже рифмы эти свои ему не смогла рассказать… Вдруг рассмеётся?
– С другими тебя это не заботило.
– Меня другие не заботили.
– Ладно, он тоже хорош. Полюбилась баба – хватай и беги. Смирение – самая паскудная форма тщеславия. Особенно – мужского.
– Не передёргивай старика Ларошфуко. У него была скромность. И точно не было слова «паскудная».
– Это потому, что наверняка неправильно перевели… Ни о чём тебя так и не спросил твой Митя?
– Нет. Было такое ощущение, что слова уже близко, но… Вдруг как посмотрит в глаза – и весь мир кружится… И просто молчит. Отчаянно так молчит. Возьмёт себя в руки – и снова… танцует.
– А потом?..]
А потом, когда Сашка включила телефон, пришло сразу несколько сообщений. От просто Вовы: «Где ты шляешься?» и «Дрянь, если опять «командировка» – пеняй на себя!» И от дяди Серёжи: «Детка, я так соскучился, завтра прилетаю, очень хочу тебя видеть. Целую». А я… смеясь, брожу ПОД
И НАД
И лабиринт нам не сват и не брат.
Бояться встречи с Минотавром
И умереть от голода —
Было бы забавно,
И летучих мышей увидеть отраду,
Когда порвется нить Ариадны.
Интересен был бы, наверное, также,
Укус змеи.
Все мои корабли
Сожгли те, кто считает
Себя моими врагами.
Что ж, остаётся только
Пойти сквозь стены.
Ведь для того, чтобы летать по воздуху,
Нужен простор
И совсем другая музыка…
Владимиру Викторовичу Сашка настрочила: «Ночую у Ирки. Ожидая тебя, можно сдохнуть, воскреснуть и снова сдохнуть». Сергею Валентиновичу просто послала смайлик. Дмитрий Югов тактично отошёл в сторонку.
«Ну да. Захочет – сама расскажет. Всё правильно. Наверное…»
– Я предпочитаю не знать, чем бешено ревновать. Захочешь – сама расскажешь. Решаешь ты, – он легко поднял её на руки. – Куда вас отнести, юная леди? К дому упрямой старухи Юговой, ко второму подъезду?.. У тебя испортилось настроение, Сашенька? Прости, кажется, это именно я его тебе испортил.
В такси они ехали молча. Но её руку он не выпускал.
Проводил ровно до подъезда.
– Завтра я позвоню.
– Я буду ждать…
А на круглой бордельной постели никого не ждал просто Вова. И просто храпел. Сашке было некуда идти. Дмитрий Югов той ночью ей ничего не предложил. А она, как и положено любой уважающей себя психованной суке, утопила архетип ясности в глубокой мути сознания.
«Все уважающие себя психованные суки больше смерти боятся отказов. Чего ещё? Например, выглядеть глупо. А как ты сейчас выглядишь? Глупее некуда. Крепко спящий просто Вова и тупая дура Санечка… Здра-авствуйте, Василий Пименович!»
Сашка вышла на балкон и, прикуривая одну от одной, встретила рассвет. Было прохладно. Погода, взглянув на календарь, опомнилась. Сентябрьские ночи. Ранняя осень.
«Раненая. В голову… Ах, Василий Пименович, если умирать – так умирать до морозов. Потом закапывать тяжело. Впрочем, на всякий случай надо написать завещание с указанием меня, Александру Ларионову, кремировать. Надеюсь, к тому моменту, как моя телесная оболочка покинет этот бренный мир, мне будет что завещать, кроме пепла. И – главное – кому. Пожалуй, сегодня впервые я захотела ребёнка. Не вообще ребёнка. А ребёнка от Мити Югова… Забудь. Он мог бы и…»