Спецотдел. 1921–1938 годы
За долгие семнадцать лет созданную Бокием структуру именовали по-всякому — но знающие люди говорили всегда попросту: «Спецотдел» — так, словно пишется это слово с большой буквы.
Официальных же названий было множество. С мая 1921 года, с момента возникновения, и до февраля 1922-го — восьмой спецотдел при коллегии ВЧК. Затем, до ноября 1923-го — спецотдел при ГПУ, уже не имеющий номера. Затем, почти одиннадцать лет, до июля 1934-го — спецотдел при ОГПУ, — эти годы оказались лучшими для Спецотдела, и для его бессменного руководителя Глеба Бокия.
В 1934-м ОГПУ трансформировалось в НКВД, а Спецотдел перешёл в ведение главного управления государственной безопасности — где вскоре для него начались нелёгкие времена. Уже в конце 1936 отдел утерял приставку «спец-», став просто девятым отделом ГУГБ — а такая потеря, на вид пустячная, влекла за собой ощутимый удар по статусу и привилегиям. На сотрудников Бокия стали косо поглядывать в коридорах Лубянки.
Впрочем, косо поглядывали на них всегда. Ещё в двадцать первом году член коллегии ВЧК Вася Фомин — здоровенный как бык бывший пролетарий (пудовые кулаки, неизменная косоворотка, бритый наголо череп) не раз басил: «Что за спецотдел такой? Я как понимаю: собрались у Бокия спецы всякие — да и отделилась. От народа отделилась, от партии, от товарищей боевых своих…».
Глеб Бокий, потомственный дворянин и сын действительного статского советника, обучавшийся в Петербургском Горном институте, в споры с бывшим молотобойцем предпочитал не вступать. Да и боевым товарищем его не считал.
По злой иронии судьбы, расстреляли их с Фоминым одновременно — в 1938-м. Тогда же прекратил существование и Спецотдел. Прекратил существование в самом буквальном смысле: не был вновь переименован или расформирован — сотрудников физически уничтожили. Всех. До последнего человека.
А началось всё не в двадцать первом, и даже не в семнадцатом — значительно раньше, когда юный студент Глеб Бокий (многие приятели ещё звали его по детской привычке Глебчиком) познакомился с очень интересными людьми. Свой первый сеанс инвольтации — не слишком-то веря, считая разновидностью салонной игры — он провёл раньше, чем узнал вкус спиртного. Провёл под руководством Павла Мокиевского, известного гипнотизёра и мартиниста. Инвольтация, к великому удивлению Глебчика, увенчалась полным успехом…
Потом было многое — увлечение марксистскими идеями, и вступление в партию, и двенадцать арестов, и полтора года в одиночке… И — после пятнадцати лет жизни, отданных ни на йоту не приблизившейся революции — глубокое разочарование в скучной подпольной возне и в трескучих архиреволюционных фразах; потом революция таки грянула, нежданно и негаданно, и забросила многих на самый верх, и тридцатисемилетний Глеб попал в их число: заседал в коллегии ВЧК, рядом с Дзержинским и Лацисом, Менжинским и Аграновым, Фоминым и Артузовым… Что тоже стало увлечением, и тоже недолгим: оказаться среди тех, от чьих имён многие испуганно вздрагивают — да и не считают их человеческими именами, словно Дзержинский или Агранов никак не могут быть людьми, сотворёнными из слабой и смертной плоти — но алчными демонами, выброшенными кровавой волной из своей преисподней… И его тоже считали демоном, и при звуке его имени тоже вздрагивали… Потом прошла и эта увлечённость — началась работа, тяжёлая, изматывающая, он стал грамотным профессионалом, и руководил многими контрразведывательными операциями — иные из них вошли в учебники, по которым учат в школах, не украшенных вывесками. Потом его именем называли улицы и корабли, колхозы и школы… Потом была смерть — страшная в своей нелепости.
Но всегда, до самого конца, до выщербленной пулями подвальной стены, Глеб Иванович Бокий оставался верен своей юношеской страсти — познанию тайных, с трудом постигаемых разумом искусств и умений. Работа в руководстве ВЧК-ОГПУ давала много возможностей — и Бокий сумел использовать их в полной мере.
Его звёздным часом стал доклад на заседании ЦК суженного состава — в ноябре 21-го.
Провести этих ничтожных людишек, ставших волею судьбы властителями огромной страны, оказалось проще простого. Потрясённые внезапным ударом, превратившим полного сил Старика в пускающие слюни слабоумную развалину — они были готовы поверить чему угодно и кому угодно. Достаточно оказалось втолковать им, сколько людей, посвятивших жизнь штудиям запретного знания, владеют тайнами — или обрывками, кусочками, фрагментами тайн. Тайнами незримого управления людскими телами и душами, тайнами, позволяющими прозревать будущее и изменять настоящее, тайнами чудесных исцелений и не менее чудесного уничтожения физически недоступных врагов…
И тайнами запредельного долголетия, даже бессмертия.
Пассаж про бессмертие он не стал выделять в ряду прочих загадок мироздания. И без того знал — клюнут. Сиделка в Горках, вытирающая Старику постоянно текущие слюни, — аргумент весомый. Мировая революция — процесс непростой и куда как длительный, руководить ей лучше всего, запасшись запредельным долголетием. А то и бессмертием…
Конечно, развивал свою мысль Бокий, в этом деле хватает как искренне ошибающихся, так и шарлатанов, выманивающих деньги у доверчивой публики. Хуже того, шарлатаны на виду, в центре внимания — а люди действительно серьёзные избегают ненужного любопытства толпы. Так кто же, как не ВЧК, может просеять страну мелким ситом? Отделить зерно от плевел, золото от пустой породы? Сложить в единую мозаику разрозненные кусочки тайн, зачастую принадлежащих людям, не знакомым друг с другом?
Конечно же они клюнули. В душе Бокий презирал их и смеялся над ними. Не за то, что поверили — его вера и убеждённость была не меньше. За то, что решили, будто найденные сокровища и в самом деле достанутся им…
Спецотдел, созданный поначалу на чистом энтузиазме Бокия, получил неограниченные права и самые широкие полномочия. Книги — самые редкие, самые уникальные — изъятые из разорённых библиотек и хранилищ. Оборудование, конфискованное в тайных лабораториях — заставлявшее порой изумлённо ахать профессоров и лучших инженеров. Ритуальные предметы самых экзотических религий, годами пылившиеся в запасниках музеев. И люди… Люди, попавшие под покровительство Спецотдела, могли как угодно относиться к Советской власти и коммунистическим идеям — им прощалось всё. Но горе было отказавшимся сотрудничать с Бокием и получившим клеймо «буржуазный мистик». Такие конкуренты не заживались.
Изредка всё же приходилось бросать косточку вождям мировой революции, алчущим бессмертия. Но они были согласны ждать долго — после того, как Бокий вернул способность к речи и движениям Старику, вернул при помощи секрета, выпытанного у умирающего Бадмаева.
С тех пор они не торопили и не подгоняли — даже после смерти Старика. Бокий прекрасно знал, что сотворивший недолгое чудо эликсир вскоре прикончит пациента, — но знал это и триумвират первых людей страны, давший согласие на эксперимент…
С тех пор они — включая и тех, кто раньше на словах демонстрировал скепсис — свято верили Бокию. В душе он смеялся над ними.
Профессор-нейрофизиолог и по совместительству писатель-мистик Александр Барченко считал революцию крушением всех идеалов и ценностей. Кровавым, как он выражался, кошмаром современности. Но сгинуть в этом кошмаре с клеймом «буржуазного мистика» не желал…
Он сам пришёл к Бокию в 1924-м.
Конвоиры дивились: впервые на их памяти арестант смеялся, спускаясь по лестнице расстрельного подвала. «С ума попятился», — говорили друг другу, не стараясь понизить голос. Без пяти минут трупу какая разница?
Глеб Бокий спускался в расстрельный подвал.
Смеясь…
Глава 9. ПУТЬ МЕСТИ — IVИрина, озеро Улим, 06 июля 1999 года
1
Вода неплохо проводит звук, и тихий призывный стук Ирина услышала издалека. Это звал Хозяин. Ирина медленно поплыла на зов. Слева и справа от неё пару раз мелькнули тени — не она одна услышала сигнал.
Пять русалок и старая лобаста собрались у подводной пещеры. Последней подплыла шестая, та самая темноволосая крепкая девушка, которую Ирина видела сегодня днём. Девушка еле сдерживала торжество. И, пожалуй, облегчение. Вынырнула рядом с Ириной, прошептала тихо, не разжимая губ:
— Расскажи девчонкам про дерево и про камень, чтоб зря не мучались…
Затем указала старухе на пещеру. Лобаста опустилась ниже, заглянула внутрь. Удовлетворённо кивнула. Сделала знак остальным. Ира догадалась, что именно она там увидит: мужика с глоткой, разодранной зубами. Но оказалось — не только его. Всё дно пещеры, как ей и говорил старик, было в костях. Одни еле виднелись, полузасыпанные илом, другие топорщились бесстыдно.
Ирина заметила несколько детских скелетов — почти скелетов, не до конца растерявших остатки плоти. Под потолком пещеры скопился большой воздушный пузырь — там, на поверхности, плавали три раздувшихся трупа. Сочащаяся из них гниль медленно опускалась на дно. И четвёртый — свежий, сегодняшний.
Лобаста показала жестом: всплываем!
Вынырнув, первой заговорила темноволосая.
— Я сделала, сделала!
— Молодца, — скупо похвалила старуха. — Хозяин тобой доволен.
— Я могу уйти?
— Хоть сейчас, — отозвался мужской голос.
Ирина повернула голову и увидела Хозяина — стоял на берегу, невысокий, неприметный.
— Выходи, Марина, — сказал он.
Девушка оглянулась на своих товарок, подплыла к берегу и выбралась из водыю. Переход из одной среды в другую тяжело давался не только Ирине. Когда конвульсии стихли и потоки извергающейся воды иссякли, Хозяин присел рядом со скорчившейся Мариной. Похлопал по плечу. Она подняла голову и несколько минут они смотрели друг другу в глаза. Во взгляде Хозяина не было ни малейшего сексуального интереса. Лицо девушки утрачивало агрессивность и становилось всё более и более растерянным.
— Теперь иди, — сказал Хозяин. Марина встала на ноги. Её немного шатало.
— Туда иди, — мужчина показал рукой направление. — К утру выйдешь к Заполью. А завтра дома будешь. Поняла?
Марина улыбнулась. Кивнула. Скользнула затуманенным взглядом по озеру и медленно, заторможено пошла прочь. Скрылась между деревьями…
«Почему ей не вернули одежду и вещи? — удивилась Ира. — Уж я-то потребую обязательно. Если получу право требовать…»
2
Тёмные, проницательные глаза Хозяина упёрлись в Ирину, порождая странное ощущение — словно она опять школьница, а строгий учитель обводит взглядом класс, ища признаки неуверенности и страха на лицах тех, кто не выполнил домашнюю работу. Но её срок ещё не пришёл. Она не должна сегодня ничего… предъявить.
— Ты, — мужчина ткнул пальцем в одну из мавок. На голове девушки красовался венок из жёлтых кувшинок и белых водяных лилий. Возраст её определить было сложно. Взгляд взрослый, но лицо нежное, с пухлыми детскими губами.
«Была ли она такой? Или стала только здесь?» — подумала Ирина.
Девушка опустила глаза.
— Срок твой нынче, не запамятовала? До темна управиться должна.
— Я помню, — тихо сказала девушка. — Помню.
— Так не мешкай!
Помолчав, он добавил:
— Завтра две новеньких будут…
Только лобаста позволила себе хмыкнуть:
— Не обидим.
Старик молча кивнул головой и отступил от берега. Мгновение он смотрел на озеро, потом ушёл не оборачиваясь.
Послышались смешки.
— Давайте, давайте, все в разные стороны, — старая лобаста разгоняла сходку.
Девушка с венком поплыла к берегу. Ира, помедлив, направилась следом. Та взглянула на неё, но ничего не сказала.
— Тебя как зовут? — спросила Ирина.
— Юля, — быстро ответила девушка, оглядываясь на остальных. Но никого уже не было. Мавка выбралась на берег, села на траву, и заболтала ногами в воде.
— Слушай… Давай вместе, а? — спросила Ирина внезапно. — Есть идея…
Торопливыми словами она рассказала про дерево, про камень…
Юля затрясла головой.
— Нет, нет, самой нужно…
— Я сегодня попыталась… Боюсь, что не получится, так и не смогу никого ударить…
Девушка нервно оглянулась, потом зашептала:
— Не обязательно бить. Можно…
Она замолчала.
— Что можно?
— Ну… посмотри на себя… Ты красивая. Замани. Зацелуй… Но всё самой нужно делать… Уходи, ладно? — она снова оглянулась, тряхнула головой.
Упругие стебли в её венке расплелись и цветы рассыпались по земле и воде.
Ирина подобрала один цветок, пожала плечами.
— Как хочешь…