Академия. Подмосковье, осень 1927 годаПсковская область, деревня Лытино, лето 1892 года
1927 год…
До чего же они не походили на семинаристов, коим Алексею Николаевичу приходилось читать лекции четверть века назад. Те, давние его ученики, были шумные и непоседливые, порой озорные… Любили сбить с толку неожиданным, провокационным вопросом — уводящим далеко в сторону от предмета лекции.
Эти же…
Молчаливые — никакого постороннего шума в аудитории. Плечистые, коротко стриженные, очень серьёзные, на футболках — кимовские значки. И — ничему не удивляются. Вообще. Ни странным вещам, звучащим с кафедры, ни тому, что излагает их человек в сутане священника — да ещё и обращается к слушателям: «милостивые государи»… Сами же всегда называют отца Алексия «товарищем Соболёвым». Без какой-либо, впрочем, издёвки. Приказано изучить всё, что знает недобитый контрик, — изучают, слушают внимательнейшим образом, старательно записывают в тетради, вежливо задают вопросы — исключительно по существу.
Но Алексей Николаевич был уверен: прозвучит приказ увести его в подвал, поставить к стенке и расстрелять — уведут, поставят, расстреляют… Так же спокойно и уверенно, без лишних эмоций.
Наверное, для Инквизиции, — идеальные солдаты. И всё же порой отец Алексий сомневался — такими ли должны быть служители того, что он считал богоугодным делом…
Он поднялся на кафедру, привычно поприветствовал «милостивых государей», привычно обвёл аудиторию взглядом… И зацепился за лицо, которое никак не ожидал здесь увидеть. Богдан Буланский… Сидит в первом ряду, словно и впрямь приготовился внимательно слушать. Разве что перо и конспект не приготовил.
Что, интересно знать, привело начальника Оперативного управления в Академию, на самую заурядную лекцию?
Лекцию о русалках…
1892 год…
Приходилось ли вам, милостивые государи, сводить знакомство с трубочистом? Не с персонажем сказок Андерсена, норовящем жениться на принцессе, а с настоящим, реальным деревенским трубочистом? Алёше Соболеву не доводилось, по крайней мере, до этого лета. Родительский дом в Ржеве не был оборудован новомодным калорифером — старое доброе печное отопление — но коим образом удаляется накопившаяся в трубах сажа, Алёша не имел понятия. Как-то не задумывался над этой проблемой.
Лытинский трубочист звался Броней — с таким имечком к принцессам и в самом деле лучше не приближаться. Впрочем, по имени Броню в Лытино и окрестных деревнях называли редко, благо имелось у него прозвище, даже целых два.
Во-первых, звали трубочиста Банщиком — оно и понятно, с его работой или в баньку ходи чуть не каждый Божий день, или Арапом прозовут.
Второе же прозвище образовалось от названия главного Брониного орудия труда.
Представляло оно из себя короткую, с руку длиной, цепь, на один конец которой крепилась круглая гиря — весом фунтов двенадцать, а то и все пятнадцать. Чуть выше на той же цепи имелся «ёрш» — преизрядная кольцеобразная железная щётка. К другому же концу была привязана длинная верёвка.
Наверняка воспетые Андерсеном трубочисты называли предмет сей словом иностранным и благозвучным. Алёша подозревал, что и в российских столицах именуют его иначе, чем Броня. Но тот звал попросту — шурыга. И прозвище имел — Шурыган.
…Про встречу свою с русалками-берегинями Броня рассказывал, поминутно поминая любимую шурыгу… И, по обыкновению местных жителей, безбожно «чёкая».
— А барыня-то у них, ясно дело, тока деньгами завсегда платит, чёб стаканчик, значить, поднести — ни в жисть. Ну чё, я, значить, тогда чуток крюка дал — к Ермолаичу забежал, значить. А к ему тем разом таку казённую привезли — ох, люта, прям будто шурыгой по голове бьёт! Ну чё — я, значить, стакашок хватанул, другой хватанул, дальше бреду, шурыгой, значить, помахиваю: ан тяжко шагается, косятся ноги чёй-то, в голове гудит-звенит — ну прям те благовест пасхальный! К Чугуйке, значить, вышел, малый чуток до моста не добрёл — тут и они! Как кто, барич? — берегини ж! Не то с-под бережку, не то прям с воды выскочимши! Штук семь, а то и вся дюжина! И голышом до единой, тока волоса срам и прикрывають! Ну всё, думаю, — пропадай душа христьянская… У моста омут-то глыбкий, уволокут — поминай как звали… А они, значить, вокруг вьются, смеются заливисто, руками манют — к нам, мол, иди! А я уж и не прочь — прям как тридцать лет скинул; парнем когда холостовал, по овинам да сеновалам с девками, значить, обжимался — и то запалу такого в портках не помню… Так ведь и пошедши к ним уже! И сгинул бы, да казённая, чё у Ермолаича откушал, выручила — заплелись ноги-то, шурыга с рук выскользнумши, по сапогу — хрясть! И охолонул, как пелену с очей смыло… Не дам, дочки сатанинские, душу на поругание! Шурыгу схватимши — и ей давай крестить их по чем придётся! По голове хрясть! — и нет головы! По ноге, значить, хрясть! — пополам нога! Да чё толку: всё зарастает, как было, прям на глазах же… Обессилемши я совсем, и пропал бы тут — да под горой Лытинской петух заорал. Будто ангел в трубу дунул — распылились враз чертовки, как и не было… Вот ведь каки чудны дела у нас случамши…
Алёша Соболев слушал рассказ Шурыгана и уже жалел о четвертинке казённой, тайком позаимствованной из тёткиной кладовой. Качал головой — не то, совсем не то…
1927 год…
— …Таким образом, — продолжал отец Алексий, — культ рыбохвостой богини Атаргатис, заимствованный в Сирии, в третьем веке от рождества Христова распространился практически по всей территории Римской империи…
Сидят, записывают… Ни единого возмущённого вопроса: да на хрена ж нам давно забытые боги давно рухнувшей империи?
Буланский тоже слушает внимательно. На удивление внимательно… Насколько известно Алексею Николаевичу, теоретические вопросы интересуют Богдана мало. Появится, дескать, новая нечисть — уничтожим, при чём тут рыбохвостые богини…
— …Чаще всего святилища Атаргатис располагались неподалёку от храмов родственного рыбьего бога Дагона, чей культ был позаимствовал у филистимлян…
Он мог многое рассказать по этому вопросу. Очень многое. Потому что начал изучать его ровно тридцать пять лет назад — задолго до того, как заинтересовался прочими персонажами русского фольклора.
1892 год…
Мать расстраивалась:
— Да что же Алешенька в библиотеке-то опять засел? Мало в своей семинарии над книгами горбился? Приехал раз в году отдохнуть, и опять книжной пылью дышит. Погулял бы на природе, развеялся…
Её младшая сестра Евдокия — всего-то на девять лет старше семинариста Алёши Соболева — улыбалась лукаво.
— Не волнуйся, Глаша, гуляет он на природе, ещё как гуляет… Да только на прогулки выбирается, когда мы с тобой уже спать ложимся. И сдаётся мне, по утрам у него губы не от комаров припухшие… А в библиотеке, думаю, отсыпается на диванчике.
Мать смотрела недоумённо, не верила… Для неё Алешенька и в семнадцать лет оставался ребёнком… Она ошибалась.
Но ошибалась и Евдокия. Алёша не отсыпался в библиотеке, он трудолюбиво разбирал старинный, с титлами, шрифт, делал выписки, переводя на современный язык наиболее архаичные выражения:
«…В ину пору корабль плывёт, хоша по обнаковенной воде, но зато по сторонам-то его бесперечь выныривают чудища: от головы до пояса человек, от пояса до ног — рыбий плёс. Вынырнет то чудище, встряхнёт длинными волосами, индо брызги на версту летят, да закричит глухим хриплым голосом: «Фараон!» Это фараоновы воины, что за Мысеим гнались, да потонули и сделались получеловеками…»
Алёша откладывал перо, задумчиво качал головой… Не то, совсем не то…
1927 год…
— А теперь слушаю ваши вопросы, милостивые государи, — привычной фразой завершил лекцию Алексей Николаевич.
И первым же прозвучал вопрос, которого он ожидал. И на который заготовил ответ — подробный, развёрнутый. Заготовил давно, когда только ещё начинал работу над подготовкой курса лекций о нелюди и нежити.
— Скажите, товарищ Соболев, — спросил паренёк из второго ряда, — вы нам не раз разъясняли, что если про какое существо во всём мире малограмотный народ байки сочиняет — значит, неспроста. Значит, есть оно и в жизни, пусть и не совсем похожее… А русалок, получается, нету? Почему? Может, не ловили их просто? Может, поискать как следует надо?
— Видите ли, милостивый государь… — отец Алексий сделал короткую паузу, посмотрел на Буланского. И все дальнейшие слова предназначались именно для начальника Оперативного управления:
— Дело в том, что у ВСЕХ мифических существ действительно имеется некая реальная первооснова. Но не всегда сия первооснова служит объектом нашего интереса. С давних пор люди встречались с млекопитающими семейства дюгоней, обитающими в южных водах: с ламантинами, сиренами, и собственно дюгонями… А у самок упомянутых ластоногих существ молочные железы крайне напоминают женскую грудь — размером и месторасположением на теле. Если учесть, что ламантины и сирены любят неподвижно лежать на воде, спиной вниз, нежась на солнышке, — то происхождение легенд совершенно очевидно. Издалека, с борта корабля или с берега, означенных животных принимали за женщин. При попытке подплыть или подойти ближе — наблюдаемые якобы женщины ныряли, демонстрируя задние ласты, весьма напоминающие рыбий хвост. Именно такова первооснова мифа, никоим образом к нашей компетенции не относящаяся. Семейство дюгоней достаточно подробно изучено зоологической наукой… Аналогичных примеров при желании можно вспомнить предостаточно, милостивые государи: носороги, ставшие прообразом легендарных единорогов; относительно недавно вымерший гигантский страус моа, рассказы о коем породили птицу Рух арабских мифов…
Курсанты слушали внимательно, записывали. Богдан Буланский задумчиво кивал головой — не то рассказу отца Алексия, не то собственным мыслям…
1892 год…
Отец Геннадий басит: