только когда станешь взрослым… Стал ли я взрослым? Мой предшественник точно затерялся в детстве, проживая жизнь в мире книжных иллюзий и вздыхая из-за необходимости становится тем, кем он не хотел становиться. Я так не буду. Хватит мечтать о геройских поступках, пора воплощать их в жизнь.
Взял два денье, убрал шкатулку на прежнее место и спустился вниз. Во дворе меня окликнул Гуго:
— Господин…
— Погоди.
Я протянул монеты Щенку.
— Держи, заработал.
Мальчишка схватил деньги, расплылся в улыбке и бросился верх по улице.
— Имя поменяй! — крикнул я ему в спину, и добавил в полголоса. — А то не по-человечески как-то.
Гуго подошёл ко мне и, настороженно глядя в глаза, проговорил:
— Господин Вольгаст, они вернулись.
— Кто?
— Люди вашего брата.
Сердце ёкнуло. Желание становиться взрослым как-то резко пошло на убыль, захотелось сунуть голову под подушку и переложить ответственность за принятие решения на… маму? Больше не на кого. Но…
Это было лишь секундное замешательство. Я давно повзрослел, с тех самых пор, как Катя поменяла меня на Кураева.
— Уверен?
— Да, господин. Вчера я провожал госпожу в собор и увидел наёмников, которые приходили в тот раз с господином Мартином. Прошёл за ними сначала до Суконного рынка, а потом до Рытвины. Они остановились в доме с большим перечёркнутым кругом на двери. Внизу трактир, наверху съёмные комнаты. Я покажу вам этот дом.
Мой единокровный брат держит слово. Вернулся, и наверняка с подкреплением. Сколько их может быть?
— Больше никого не видел?
— Только этих двоих.
Нет, их точно больше. В прошлый раз они втроём со мной не справились, сейчас должно быть пятеро или шестеро. Нужно проверить. Следует разобраться с ними как можно скорее. Подкараулить хотя бы одного, сломать нос, проредить зубы и допросить. Инициатива — вот что главное в таких вопросах. Не ждать, когда нападут на тебя, а нападать первым. Пока ты стоишь на месте, мнёшься, враг придумывает планы и осуществляет их. Он концентрирует силы в одном месте и бьёт, часто туда, где ты не ожидаешь. Нужно действовать на опережение. Всегда нападай, всегда будь впереди на шаг.
[1] Денежный лен — когда сеньор расплачивался со своим вассалом за службу не землёй, а деньгами. Большинство таких вассалов призывалось на войну не на сорок дней, как того позволял закон, а до конца ведения боевых действий.
Глава 7
Я надел гамбезон и чёрный шерстяной плащ в пол, надвинул капюшон на глаза. В таком наряде можно сойти за монаха — хорошая маскировка для Средневековья. Для большей правдоподобности перепоясался верёвкой, бросил в поясную сумку несколько денье. Меч брать не стал. Как ни старался, не получалось закрепить его таким образом, чтобы он полностью был незаметен, где-то да выпирал. Пришлось взять стилет и клевец.
Мама пыталась расспросить: куда, зачем? Но я отговорился встречей с бывшим сокурсником, и она лишь удручённо вздохнула.
Из дома я направился к площади Святого Петра. Гуго сказал — Рытвина. Это трущобы в северо-восточной части города. Райончик так себе, без оружия и поддержки лучше не заходить. Я раньше и не заходил, поэтому совсем не знал расположения местных улочек и переулков. Гуго подробно описал, как добраться до нужного здания, но всё равно это так себе подсказка, тем более что скоро начнёт темнеть.
Движение на улицах было оживлённое. В преддверии ночи люди торопились закончить начатое днём. Впрочем, ночью народу тоже хватало, особенно на кладбищах. Удивительно, но средневековая молодёжь предпочитала тусоваться среди могильных плит и склепов, устраивая вокруг поросших травой холмиков светские песнопения и пляски. Я и сам принимал участие в подобных неформальных пати, особенно в Париже. Мы пили вино, читали стихи, ухлёстывали за девицами. Сейчас, открывая в памяти те вечеринки, хотелось воскликнуть: О времена, о нравы!
От площади Святого Петра я добрался до Суконного рынка. Торговля завершилась, последние продавцы убирали с прилавков не проданные холсты и тюки с шерстью. Возле крайней повозки возникла суматоха, кто-то закричал истошно:
— Вон он, вон он, лови!
С чего-то я решил, что крики летят в мой адрес, остановился, сунул руку под плащ, нащупывая клевец, однако кричавший торгаш указывал на волов. Там суетливо дёргался кто-то, не зная, в какую сторону бежать. Подскочил возчик, схватил беглеца за шиворот и вытащил на открытое место.
— Ах, паскудник…
— Дяденька, ой больно! — заверещал детский голосок.
— А не воруй!
Подбежал торгаш, перехватил воришку за волосы, приподнял.
— Попался, гадёнышь! Попался… Я тебя ещё в прошлый раз приметил. Теперь за всё ответишь.
В мальчишке я узнал Щенка. Торгаш держал его на весу одной рукой, в другой появился нож. Остриё уткнулось в щёку.
— Выбирай, нос тебе отрезать или глаз выковырять?
Щенок заболтал босыми ногами и взвыл с надрывом:
— Дяденька, нет…
— Выбирай, мелкий говнюк, а то и без глаза, и без носа останешься.
Вокруг захохотали и подобрались в ожидании зрелища.
Я шагнул к повозке.
— Эй, отпусти мальчонку.
На меня даже не оглянулись. Торгаш подцепил остриём ножа ноздрю мальчишки и дёрнул, рассекая плоть. Брызнула кровь, Щенок захлебнулся воплем, зрители захохотали громче.
Я сделал шаг и левой всадил торгашу по почкам. Он скрючился, выронил нож. Толпа отхлынула, двое возчиков потянулись за топорами.
Чёрт, а я меч оставил. Но не сдаваться же из-за этого. Распахнул плащ, выхватил клевец. Возчики парни юркие и толк в драке знают, мечом бы я их подравнял не особо запыхавшись, а сейчас придётся повозиться. Николай Львович, председатель нашего клуба и тренер, работе с клевцом и прочим оружием ударного типа времени уделял мало, делая упор на другие дисциплины, поэтому с клевцами мы тренировались не часто и лишь по собственной инициативе. Я тут хвастал, что умею работать с клевцом. Умею, конечно, но всё относительно. Муравей тоже может поднять вес больше собственного в несколько раз, но от этого сильнее слона не становится.
Возчики чуть разошлись, один резко махнул топором. Я вместо того, чтоб отступить, пошёл на сближение, перехватил клевец за оба конца и принял удар на древко. Не раздумывая, пнул возчика в пах, и тот запрыгал, вереща не тише Щенка.
Зрители образовали широкий круг и начали подбадривать, непонятно только кого:
— Давай! Давай!
Второй возчик ударил снизу, выцеливая выставленную вперёд ногу. Промахнулся всего на чуть-чуть. Лезвие топора зацепило плащ и проскочило по касательной к подбородку. Я вовремя отпрянул, перехватил руку за запястье, вывернул и, жалея противника, ударил молоточком по ягодице. Этого хватит, чтобы он неделю хромал и помнил, что нельзя бросаться на прохожих с топором.
Пока я разбирался с этими двумя, торгаш успел отойти от болевого шока и, стоя на коленях, тянулся к ножу. Я не стал его жалеть и ударил молоточком по ключице. Не сильно, да сила тут и не требовалась. Кость хрустнула, зрители выдохнули, а торгаш раззявил рот в безмолвном крике; глаза потускнели и погасли. Повезло, Господь лишил его сознания, избавляя от мук боли. Но ничего, очнётся и прочувствует всё в полной мере.
Толпа вокруг становилась всё больше, и настроения её были не в мою пользу. Я для них чужой, а поверженная троица торгует на рынке каждый день. Щенок сидел, прижавшись спиной к тележному колесу, всхлипывал, зажимая ладошкой порезанный нос. Ему бы дурачку сбежать, пока я разбираюсь с обидчиками, а он из какого-то ложного чувства солидарности оставался подле меня. Или просто чувствовал себя более защищённым. Неважно, всё равно надо было бежать. Теперь уже поздновато. Толпа неодобрительно гудела, понятно, кого они подбадривали криками: давай, давай! В руках появились палки, камни. Если они навалятся всем скопом, ничего хорошего не получится.
Я схватил Щенка и побежал, лавируя меж повозок. Наперерез выскочил взлохмаченный мужик, растопырил руки, пытаясь схватить меня. Я отмахнулся клевцом и прибавил скорости. Быстро бежать не получалось, Щенок болтался на руке тяжёлым грузом. Но не бросать же его, иначе всё содеянное не имело смысла. За спиной кричали, сыпали проклятьями, над головой просвистел камень. Я перескочил через прилавок, закинул Щенка на плечо и, чувствуя, что ноги начинают подкашиваться, бросился в проулок между домами. Через десять шагов узкая улочка уткнулась в тупик. Блямс!
— Он сам себя загнал! — зашлись в хохоте на площади. — Тащите хворост. Тащите! Сожжём их.
Я отпустил Щенка, повёл головой. Три глухих стены, ширина проулка метра полтора, под ногами тряпьё, гнилое сено. Воняет, как в привокзальном клозете времён перестройки. Твою мать, как же я так опростоволосился?
— Это Нищий угол, — жалобно пропищал Щенок, прикрывая ладонью порезанный нос. — Здесь можно переночевать, если нет дождя. Отсюда только один выход…
— А сразу нельзя было сказать?
— Я не знал, — всхлипнул он, зажимаясь в угол.
— Не знал…
Я попробовал нащупать в стенах какие-нибудь выбоины, трещины, ямки, выступы, чтобы можно было вцепиться и подняться… Куда только подниматься? Три этажа вверх, дальше крыша, окон нет. Так и хочется повторить вслед за одним известным гостем с юга: кто так строит?
Мальчишка смотрел на меня с надеждой пришибленного котёнка. Он не мог не слышать, что кричат на площади, и гореть заживо не хотел, а те люди не шутили и не пытались напугать нас. В проулок швырнули связку хвороста, следом посыпались обломки досок, старый деревянный башмак, клочки соломы. Весь этот хлам, не долетая до нас, скапливался примерно посередине, и если мы не сгорим, то пропечёмся основательно, как пирожки в печке, в крайнем случае, задохнёмся.
Я ещё раз осмотрелся, уже более внимательно. Может, пропустил что-то, не заметил, хотя бы маленькую лазейку. Ну-ка, ну-ка… Нет, показалось.
В душе начала нарастать паника; пока она проявлялась в виде редких всполохов, но волна уже была на подходе, минута — и захлестнёт. Только не так! Смерть в бою ещё куда ни шло, а становиться курой гриль…