— Сделаем так, — снова зашептал Орли, — лезем все вместе. Ты тоже, Сенеген.
— Мы договаривались по-другому.
— Ага, только ты говорил, что проблем не будет, а проблемы есть. Думаешь, почему твой человек не открывает ворота? Потому что его там встретили. Кто? Не знаешь. Поэтому тоже полезешь. В дом так и быть не пойдёшь, там мы без тебя сработаем. Жан, у тебя факел с собой?
— С собой, Орли.
— Хорошо. Приготовься поджечь. Как скажу, подожжёшь и бросай через забор. А вы не спите, сразу за факелом прыгайте. Кого увидите — режьте. У нас там друзей нет.
Меня передёрнуло. Это они маму мою резать собрались. Суки…
От прилавка отделились пять теней и равномерно распределились вдоль забора, шестая присела на корточки возле ворот. Чиркнуло кресало, сноп искр осветил фигуру в плаще, вспыхнул огонь. Человек поднялся, вскинул руку с факелом.
Я подскочил к нему сзади и с размаху ударил молотком по голове. В последний момент он услышал мои шаги и обернулся, поэтому удар пришёлся не по затылку, а в переносицу. В лицо мне брызнула кровь. Я ударил снова, кабан увернулся, схватил меня за горло. Я начал бить не целясь по спине, по рёбрам, по бедру. Хватка ослабла, кабан завалился на бок. Я ударил ещё несколько раз уже по лежачему и побежал к воротам. Закричал на бегу:
— Пожар! Пожар!
В соседнем доме хлопнули ставни, истошным голосом завыла женщина, подхватывая мой крик:
— Пожа-а-ар!
В отблесках горящего факела мелькнуло растерянное лицо Мартина. Я махнул клевцом, Мартин отшатнулся и рванул в темноту улицы, кабаны метнулись следом, бросив своего лежать на дороге.
Я стукнул кулаком в ворота:
— Гуго, открывай, это я, Дмитрий… Э-э… Вольгаст. Они ушли.
Загремел засов, одна створка со скрипом приоткрылась.
— Господин, вы?
— Да, да, голос не узнаёшь? Как мама?
— Всё хорошо, никто не пострадал. Один пытался открыть ворота, но я его встретил.
— Где он? Живой?
— Дышит пока. Я его к конюшне отволок.
— Тащи светильник, надо поговорить с ним.
Гуго метнулся в дом и вернулся с жировой лампой.
— Туда, господин, — указал он.
Человек лежал возле стены, гамбезон справа был вспорот рубящим ударом, порез пропитался кровью.
— Священника, — простонал человек, когда я встал над ним. — Прощу вас, господин Вольгаст…
Это был один из двух наёмников Мартина, кажется тот самый, у которого я забрал клевец. Исповедоваться захотел.
— Когда идёшь убивать чью-то мать, — медленно сквозь зубы процедил я, — нужно заранее договариваться с Богом о прощении. А теперь придётся договариваться со мной. Отвечай, мразь, какого хера Мартин нацелился на мой дом?
— Деньги, господин Вольгаст… это всё деньги. Сеньор де Сенеген ваш единственный наследник. Мастер Батист готов дать за дом хорошую цену.
— Сколько?
— Не знаю. Но очень много. Очень. Господин Вольгаст, умоляю, священника…
— Ясно. Отца тоже вы убили?
— Не мы, люди Жировика. Орли… Сеньор де Сенеген нанял их. Они убили вашего отца, а потом слуг, которые с ним были. Это чтобы… чтобы подумали на них. Тела отвезли подальше и зарыли.
— Жировик в курсе ваших деяний?
— Нет… не знаю… Он никогда не подходил к сеньору… говорили только с кабанами, больше ни с кем. Священника, пожплуйста…
Голос наёмника становился тише, дыхание сбилось, изо рта вырывались хрипы. Не жилец. Гуго посмотрел на меня.
— Позвольте, я выволоку его на улицу? Если он подохнет здесь, придётся тратиться на похороны, а так забота города будет.
Я кивнул: волоки. Мелькнула мысль, дескать, перевязать, вдруг выживет, но тут же ушла. Он в наш дом не с подарками приходил, так что всё честно.
— Только забери оружие и пояс. Они твои. Хочешь продай, хочешь пользуйся. И обувь сними. Хорошая обувь, не надо оставлять её могильным червям.
— Спасибо, господин.
Темнота таяла, небо уже не казалось чёрным, а звёзды яркими; очертания крыш и церковных башен проступили отчётливее. С улицы доносились крики, и с каждой минутой становились громче. Я вошел в дом. Мама сидел у камина, на столе горела сальная свеча.
Увидев меня, мама встала.
— Сын, ты весь в крови. Ты ранен?
— Мам… Это не моя. Где Перрин? Пусть постирает.
— Перрин вместе с мальчиком наверху. Я велела им спрятаться.
Велела спрятаться. А сама осталась в зале встречать незваных гостей. Даже боюсь подумать, что было бы с ней, если бы я не успел…
Я выдохнул и опустился на стул.
— Всё закончилось, мама, вам больше ничто не угрожает.
И добавил про себя: сегодня. Что будет завтра, неизвестно. Мартин не остановится, он будет повторят попытки убить нас до тех пор, пока не получится или пока я сам не убью его. Не проще ли продать дом? Где этот Батист? Кто он вообще такой?
Мама выглянула в окно.
— Гуго, где ты? Затопи камин, ночь выдалась слишком холодной. И позови Перрин, она нужна мне.
Мама вела себя так, словно не было бессонной ночи, нападения, страха перед убийством, а я сидел совершенно разбитый. Не хотелось ничего, только спать, но вставать и идти в свою комнату сил не было. Я уснул прямо за столом, положив голову на руки. Краем уха слышал, как кто-то ходит, разговаривает, плескалась вода.
Хлопнули ворота.
Я поднял голову. В камине гудел огонь, напротив сидела мама, вышивала. Из кухни доносилось фальшивое пение Перрин, она всегда поёт, когда готовит. В открытую дверь заглянул Гуго.
— Госпожа Полада, от цеха каменщиков и штукатуров пришли люди, спрашивают, что случилось ночью. Пускать?
— Что им здесь нужно? Их цех расположен возле Вельских ворот, к нашему кварталу он не имеет никакого отношения.
— Я прогоню их.
— Нет, Гуго, это будет невежливо. Пусть заходят. Но не все. Много их?
— Целая толпа. Я скажу, чтоб зашёл только мастер с помощниками.
Сержант исчез.
Я широко зевнул, протёр глаза. Действительно, какого беса к нам припёрлись эти вольные каменщики? Может я и не знаком, как мама, с расположением ремесленных цехов города, но точно знаю, что не их собачье дело наши ночные происшествия. Если только мастер цеха не запросил разрешение у городского совета на право проведения расследования. Отдельных силовых структур вроде полиции в Средневековье не существовало, они появятся много позже, и согласно моим знаниям, подчерпнутым в Парижском университете, раскрытие преступлений велось по типу: кто желает заняться сыском? ты? на тебе денюжку. И желающие находились, тем более что все уголовные процедуры строились на почве доверия при минимуме усилий. Новоявленный сыскарь говорил: вот он, как мне кажется, преступник — и указывал пальчиком. Подозреваемого тут же хватали, доставляли в тюрьму и подвергали пыткам. Если кандидат в преступники сознавался, а он как правило сознавался, то дальше следовали суд и наказание, если не сознавался, наказанию подвергался сыскарь за ложный донос.
Сильно сомневаюсь, что подобного рода расследование можно считать объективным, поэтому появление на нашем пороге толпы следователей ничего кроме напряжения не вызывало. Ща как укажут на меня пальцем…
Я поискал взглядом клевец. Он лежал на столе под левой рукой, молоток и рукоять были заляпаны засохшей кровью. Скатерть тоже заляпалась, да и я весь в крови.
— Госпожа Полада, — в зал вошёл дородный господин в плаще и красном шапероне, — позвольте представиться: Жан Мишель, старшина цеха каменщиков и штукатуров славного города Реймса.
Голос прозвучал чересчур надменно, словно его обладатель изначально стремился подчеркнуть разницу между ним, представителем власти, наделённым особыми полномочиями, и всеми прочими гражданами города. Хотя он всего лишь буржуа, простолюдин. Но одет хорошо. На шее поверх дублета золотая цепь — знак старшинского достоинства — справа на груди вышит золотыми нитями цеховой герб. Шоссы из тончайшего фламандского сукна, шаперон повязан в виде тюрбана, как на портретах герцога Филиппа Бургундского. Один только внешний вид стоит больше наших годовых расходов. На цепь дополнительно можно повесить ценник: двадцать, мать их, ливров!
Он не понравился мне сразу и навсегда, и три его помощника тоже не понравились. Все трое напоминали кабанов из «Раздорки» только умытые и постиранные. У каждого на поясе тесак, а под плащами гамбезоны. Когда они ввалились следом за старшиной, я встал и накрыл ладонью рукоять клевца.
— Чем обязана? — холодно спросила мама, не вставая и не предлагая мэтру Мишелю сесть. Тот рассчитывал на более радушный приём, но не встретив его, напустил на себя ещё более надменный вид, хотя куда уж больше.
— Госпожа Полада, я провожу опрос жителей вашего квартала о ночном происшествие. Начать решил с вас, ибо случилось оно возле ваших ворот, — он помолчал всё ещё надеясь, что ему предложат сесть, но мама сохраняла холодность. — Если вы до сих пор не знаете, то сообщаю, что возле ваших ворот убит человек, простите, два человека. А ещё кто-то возвестил о пожаре, хотя никакого пожара в действительности не было. Но это подняло на ноги не только ваш квартал, но и соседние. За это полагается крупный штраф, я имею ввиду ложное извещение о пожаре. Что же касается двойного убийства…
— Как-то быстро ваш цех получил разрешение, — прервал его я. — Прошёл час, не более.
— Мы оказались расторопны. Да. Едва стало известно о происшествии, я сразу направил посыльного в ратушу к прево, и он изволил поручить расследование нам.
— В ратушу к прево? Не рановато? В такое время он ещё должен почивать на своих перинах. Или наш прево находился на ночном дежурстве и проверял посты городской стражи?
Мэтр Мишель беспокойно заёрзал глазами.
— Я оговорился, прошу прощения. Конечно же мы направили посыльного в дом к господину прево, и тот любезно согласился выдать нам разрешение. Поэтому позвольте задать вам ряд вопросов.
— Задавай, чего уж там.
Сомневаюсь, что он нуждался в каких-либо ответах. Следы на дороге, во дворе и прочем сами могли всё рассказать.