Пришлось продолжать тренировки на полупустой желудок. Гуго с лёгкой завистью признавал, что я превзошёл его мастерством, что не удивительно, но в то же время старик знал массу мелочей, которые давали шанс продержаться в бою дольше. За их счёт он нередко наказывал мою самоуверенность ударами тяжёлого учебного меча по рёбрам.
— Вы неправильно держите голову, господин. Вы откидываете её назад, и когда делаете выпад, она падает вперёд. Это замедляет вас. Попробуйте склониться и вытянуть шею, тогда при выпаде ваша голова будет находиться в одном и том же положении.
Я попробовал. Действительно. Раньше как-то не обращал на это внимания, а теперь понял, что так в самом деле становишься чуточку быстрее: всего-то доля секунды, но именно её часто не хватает, чтобы нанести противнику последний удар.
Щенок, если мама не нагружала его какими-нибудь мелочами, садился возле конюшни и следил за тренировками, повторяя плечами наши движения. Он очень хотел присоединиться. Придёт время, и я позволю ему сделать это, а пока пусть поглядывает со стороны.
Вечером за ужином мама спросила, напуская на себя излишнюю строгость:
— Вольгаст, тебе не кажется, что торговка укропом тебе не пара?
Я не ожидал подобного вопроса, поэтому растерялся. Не думал, что мои отношения с зеленщицей вышли за рамки её подвала. Это, наверное, Перрин меня сдала, она видела, как я выходил оттуда в растрёпанном виде и не могла не поделиться новостью с хозяйкой. Сплетница.
— Мам, между нами ничего нет.
— Поэтому ты ходишь к ней каждый день? Я бы не хотела, чтобы весной она заявилась к нашему порогу с завёрнутым в холст младенцем и потребовала себе отдельную комнату.
— Этого точно не случится. Я знаю, что нужно делать, чтобы младенцы не появлялись.
Мама покачала головой.
— Не сомневаюсь, сын, что ты знаешь это. Но также не сомневаюсь, что какой-нибудь Пьер или Жан этого не знают, однако младенца она всё равно принесёт нам.
Намёк был услышан и понят.
— Больше я с ней встречаться не буду.
После обеда Гуго запряг в повозку Лобастого, загрузил две больших бочки и отправился к источнику на улице Руисле. Обычно он делал это один, но после известных событий по одиночке мы старались далеко от дома не отходить. Я велел Щенку закрыть ворота, а сам последовал за сержантом.
Без меча из дома я больше не выходил. С ним было сподручней, а клевец не мешало бы поменять на полэкс. Этот тип вооружения постепенно входил в моду, и продиктована она была необходимостью. Рыцарские доспехи становились более совершенными, пробить их привычным оружием не представлялось возможным, поэтому потребовалось что-то более практичное. На мой взгляд, полэкс наиболее удобный вариант. Он словно специально создан для ближнего боя, позволяет держать противника на расстоянии и при определённом везении даёт хорошую возможность нанести человеку в латах непоправимый урон, а уж в кольчуге или стёганке, которыми пользовалась большая часть пехоты, тем паче. На турнирах реконструкторов полэкс проходил отдельной дисциплиной, бои вызывали хороший зрительский отклик, и мы в своём клубе начинали уделять этому оружию серьёзное внимание.
Догнав Гуго, я пошёл рядом. Дорога была не загружена, и мы двигались по центру. Я заглядывался на вывески, на ремесленников, творивших своё маленькое ремесло возле раскрытых дверей. Оконные ставни были откинуты и на них как на прилавках лежал товар: ножницы, нитки, специи, свежий хлеб, соль, крупы. Тут же портной снимал мерку, на вешалках вдоль фасада висело готовое платье, шоссы, плащи. Удобно — и мастерская, и магазин в одном месте. Тут же продавец мыла жонглировал своим товаром, привлекая внимание не только покупателей, но и охочий до развлечений народ. Нам пришлось протискиваться сквозь толпу зрителей.
Из глубины квартала доносилось пиликанье смычкового подобия скрипки, ему подыгрывал сонм труб, бубнов и свиристелей. Если память мне не изменяет, где-то там располагался цех мастеров музыкальных инструментов. Вывески, указывающей к ним путь, не было, но любой желающий мог найти цех по звукам.
— У твоей жены, — я искоса глянул на Гуго, — язык что помело.
— Есть такое, господин, — согласился сержант. — Она всегда любила поговорить, и уж точно никогда не умела хранить тайны, — он усмехнулся. — Особенно чужие. Никогда мне это не нравилось.
— Зачем тогда женился на ней?
— Давно было, не помню. Наверное, любил.
Я похлопал Лобастого по холке. Мул всхрапнул и благодарно закивал головой.
— Сколько тебе лет, Гуго?
— Много, господин, может быть, пятьдесят. Когда вы родились, я уже был сержантом вашего отца. Я помню, как он впервые взял вас на руки и поднял навстречу восходящему солнцу. Вы дрыгали ножками и кричали…
— Что кричал?
— А-а-а-а-а-а-а! — Гуго улыбнулся. — Это был бесконечный крик, и что он означал, не знает никто, кроме вас.
— А твой сын, Гуго? Что с ним?
— Ему было четырнадцать, когда ваш отец взял его в услужение. Сначала пажом, потом оруженосцем. А потом, после Азенкура… Он выжил, как и мы, но не захотел возвращаться домой, решил попытать счастья во Фландрии. С тех пор я ничего о нём не слышал. Наверное, сгинул в болотах Брабанта или лесах Эно.
— А другие дети?
— Всех забрал Господь в младенчестве.
Он произнёс это абсолютно равнодушным тоном, как будто говорил о чём-то преходящем. Вот оно пришло, а вот ушло — и забыл, и всему есть логичное оправдание: Господь забрал…
Мы добрались до источника. Он был огорожен барьером из тёсаного камня. Тут же стоял мелкий служка из канцелярии городского прево и собирал налог за право пользования водой. Цена была одинакова для всех независимо от тары — одно денье. Плата символическая, но многие предпочитали брать воду в реке за городской стеной. Вряд ли она была лучше, но точно бесплатной.
Выстояв недлинную очередь, мы залили бочки под самый верх и развернулись к дому. Приближаясь к казармам городской стражи, я приметил паренька. Тот сидел на куче мусора, словно стервятник на туше дохлого тигра, и смотрел на нас. Когда мы прошли мимо, он выждал немного, встал и двинулся следом. Я сделал вид, что поправляю упряжь, и глянул из-под руки назад. Парень продолжал идти за нами прогулочным шагом. Остановился у прилавка с горшками, постоял и пошагал дальше. Судя по драной одёжке, он относился к низшим слоям общества, нищий или мелкий воришка, вполне возможно, что человек Жировика. Тот же обещал найти меня и грохнуть.
— Гуго, у нас на хвосте кусок навоза болтается. Я поотстану, стряхну его.
— Понял, господин, удачи.
Возле следующего проулка я пригнулся и резко шагнул в сторону. Встал за углом, прижался к стене. Преследователь моё действие проморгал, и когда появился перед проулком, я схватил его за руку и втянул внутрь. На мгновенье он растерялся, но тут же принял стойку, в руке блеснул стилет. Я предполагал только поговорить, может, припугнуть, и первую атаку благополучно прозевал. Парень прыгнул, направляя стилет мне в живот. Спасла реакция. В клубе на тренировках мы постоянно отрабатывали увороты, доводя их до уровня рефлексов. Вот и сейчас совершенно бездумно я шагнул вправо, перехватил вооружённую руку за запястье и вывернул её. Одновременно ударил кулаком в печень. Парень хрюкнул, разжал пальцы, роняя стилет, и червяком заёрзал у меня под ногами.
— Ты чё так… чё так… сильно… — захныкал он.
Удар действительно получился чересчур сильный, не рассчитал, однако извиняться не стал. Сам виноват.
Я подобрал стилет. Не мой. Слишком простенький: деревянная рукоять, наложенная на стальной стержень и обмотанная кожаной лентой. Такому цена в базарный день три копейки, даже стыдно брать в качестве трофея. Я отбросил стилет в сточную канаву, нагнулся, сорвал с пояса парня сумку. Тоже ничего особенного: сложенный на две трети и сшитый кусок кожи, из оставшейся трети сделали клапан. Внутри ничего, кроме кривого гвоздя и наконечника стрелы нет. Наконечник я забрал, вещь нужная, остальное отправил вслед за стилетом. Парень уже отошёл от шока и поглядывал за моими действиями со страхом.
— Слышь, эй… Выбрасывать-то зачем? Или ты меня того… Не надо, слышь? У меня жена на сносях, одна с голодухи сдохнет.
— А ты меня сейчас не того собирался?
— Да я просто… Защищался. Думал, ты дневной сборщик.
— Поэтому шёл за мной от казарм?
В проулок завернули две женщины, молча обошли нас и двинулись дальше. Парень потянулся за ними глазами, хотел крикнуть что-то, но поймав мой взгляд, передумал.
— Не убивай, а? — голос его дрожал. — Я правда… просто проследить за тобой хотел. Жировик сказал… Сказал, что кто увидит тебя, так чтоб не трогали, а только следили. Хочет знать, где ты норку выкопал. Он сам тебя хочет… того… ну… ты понимаешь.
Значит, я оказался прав, это действительно человек Жировика. Только вот неувязочка: кабаны тоже люди Жировика, они знают, где я норку выкопал. Почему не сказали до сих пор? Или ОПГ не такая уж ОПГ и в Рытвине не все подчиняются Жировику?
— А почему ты решил, что Жировик говорил именно обо мне?
— А о ком? — удивился паренёк.
— О ком-то другом, например, о торговце лошадьми с Ярморочной площади. Или он вам фотографию мою показал?
— Что показал?
— Портрет. Рисунок на холсте.
Парень напряг единственную извилину, причём было видно, как она отражается на лбу, и закивал:
— Понял, понял. Это как в библии. Нет. Ха, на рисунке же не поймёшь, там все одинаковые, мужика от бабы только по платью отличить можно. Жировик сказал, как ты выглядишь.
— И ты вот так взял и узнал?
— А чё не узнать? Ты приметный. Другого такого в городе нет.
А это плохая новость. Быть единственным в своём роде так себе удовольствие. Что ни сделаешь, каждый на тебя пальцем укажет. Где-то неподалёку была лавка стекольщика, надо поинтересоваться, нет ли у него зеркала, посмотреть, чем я такой замечательный.
— Ладно, парень, вали отсюда. И не вздумай Жировику сказать, что видел меня. Иначе найду и сам знаешь, что будет.