— Береги, сержант.
Поклонился маме. Она поцеловала меня в лоб и перекрестила. Закутался плотнее в плащ и вышел во двор. Там стоял целый отряд. На знаю, что наплели стражникам, но когда я появился, они резво подобрались. Их действительно было около дюжины. Снаряжены достаточно однообразно и вполне себе сносно: сюрко, щиты-экю, бацинеты[2] с кольчужным оплечьем, дешёвые мечи. Делая вид, что не замечаю их настороженных взглядов прошёл между ними к воротам. Лейтенант следом. Уже на улице он догнал меня и пошагал рядом. Со стороны и не поймёшь сразу, кто у кого под охраной.
Зеленщица раскладывала на прилавке пучки лука и петрушки. Уставилась на меня, сдвинув брови, проводила взглядом до середины улицы и уже в спину прокричала:
— Приду посмотреть, как тебя вешают, Сенеген!
Я не стал объяснять ей, что дворян не вешают, да и вообще, за распространение ложных слухов максимум, что мне грозит, штраф. Конкретную сумму называть не стану, но, думаю, двадцать или тридцать су заплатить придётся. Если они, конечно, докажут мою вину.
— Не помнишь меня, Вольгаст? — спросил вдруг лейтенант.
Я не помнил его. На вид немногим старше меня, такого же роста, комплекции, от топающей позади стражи ничем не отличается, разве что вместо бацинета на голове красовался кабассет[3], украшенный жидким султаном из непонятного набора птичьих перьев, что, впрочем, не мешало ему смотреться на общем фоне более элегантно. Очевидно, мелкопоместный дворянин, благодаря связям в бюро бальи получивший должность лейтенанта, то бишь, заместителя капитана городского гарнизона. Хотя наверняка мы встречались. Мой предшественник отличался неуёмным нравом и любил потусоваться с местной золотой молодёжью. Как ему это удавалось без серьёзной финансовой поддержки — загадка.
— Ну как же, — подмигнул лейтенант. — Помнишь в начале лета на кладбище Сен-Жак? А потом ещё в игорный дом перебрались? Я проигрался, занял прилично, снова проигрался. Если бы отец узнал… А ты положил голову на стол и сказал, что ставишь её против моего долга. Я метнул кости и выиграл. Никогда эту ночь не забуду!
— Пьяные наверно, были?
— Пьяные не то слово.
Я хмыкнул:
— Слушай, если я спас тебя от позора, может отпустишь меня?
Спросил так, на авось, совершенно не надеясь, что летёха поведётся на просьбу. Да и ни к чему это. Обвинение в распространении слухов так себе преступление, серьёзных проблем не предусматривает. Вручат повестку на ближайшее судебное заседание и отправят домой. Но лейтенант закусил губу. Мог бы отшутиться, а он начал юлить:
— Не могу, меня со службы выгонят. Отец сказал, если опять куда-нибудь вляпаюсь, из завещания вычеркнет.
Я ухватился за его слова и сказал не без злорадства:
— А ведь я ради тебя жизнью рисковал.
До капитульных тюрем мы больше не проронили ни слова. Лейтенанту было неприятно, что судьба свела нас в такой ситуации, а я всем видом показывал, какая он сука.
В капитульных тюрьмах до сегодняшнего дня я не был ни разу. Мимо проходить случалось, но то, что позволяла разглядеть с улицы высота ограждающей стены, напоминало безыскусное обветшавшее строение в три этажа в виде донжона. Углы закруглены, парапет снабжён зубцами. Иногда возникали силуэты людей, скорее всего, часовых. Не сильно ошибусь, если предположу, что капитульные тюрьмы в прошлом входили в единую с Реймсом систему обороны. Возможно, это остатки римских фортификационных сооружений, воздвигнутых ими на месте Дурокортера, древнего города гальского племени ремов.
Ворота открылись, мы вошли… и я понял, что быстро отсюда не выйду. За спиной грохнула задвижка, меня схватили под руки и повели к небольшой кузне справа от входа. На железных крючьях висели кандалы, цепи, деревянные колодки, ошейники. Кузнец смерил меня взглядом, снял со стены кандалы и приладил к моим запястьям.
Возле донжона я заметил несколько тел. Они лежали вповалку, переплетаясь друг с другом руками и ногами, похоже, улов трупов за прошедшие сутки. Рядом копошились женщины из общины бегинок[4]. Они по одному вытаскивали трупы из общей кучи, раздевали, обмывали и заворачивали в саван. Череда таких завёрнутых трупов уже лежала неподалёку.
Кузнец толкнул меня в спину.
— Чё замер? Пошёл.
Я среагировал на толчок, как и положено: пнул кузнеца в колено, и когда он, охнув, подсел, добавил коленом в лицо. Хорошо добавил; кровь брызнула так, что Бахчисарайский фонтан позавидует. Стража встрепенулась, на меня посыпались удары. Я пытался отбиваться, но делать это с закованными руками было сложно. Меня прижали к стене и последнее, что удалось запомнить, неодобрительный взгляд лейтенанта…
Следующее впечатление: я валяюсь в грязи, а меня поливают из ведра. Вода затекла в рот, в гортань, я поперхнулся, закашлялся, перевернулся на бок. Тело болело, в горле першило, картинка перед глазами плыла. Господи Исусе… Это вообще что? Как… Мать твою средневековую!
Меня рывком подняли, ноги подогнулись, и если бы не стражи, я снова упал в ту грязь, из которой только что поднялся.
— Бастард де Сенеген, властью, данной мне прево города Реймса… Он слышит меня?
Я с трудом различил перед собой колыхающуюся тень. Понадобилась минута, чтобы зрение начало фокусироваться… Человек. Не лейтенант. Какой-то плюгавый, лицо треугольное, на голове неимоверно огромный шаперон синего цвета. Но голос самодовольный и важный.
Меня встряхнули.
— Э, ты как, не оглох? Не сильно мы тебя помяли? А то если мало, можем добавить.
— Не надо добавлять, — отказался я. — Спасибо, первая порция была вполне съедобная.
— Шутит, ха, стал быть, слышит.
Человечек в синем шапероне продолжил:
— Бастард де Сенеген, властью, данной мне прево города Реймса господином Лушаром, объявляю вас арестованным. В ближайшие дни господин Лушар на предварительных слушаньях по вашему делу решит, как следует поступать с вами в дальнейшем. Отведите арестанта в камеру.
Меня завели в донжон. Первый этаж по запаху и ощущениям напоминал конюшню: кучи соломы, длинный коридор, по обе стороны стойла. Вот только в стойлах не лошади, а люди, вместо дверей — решётки. Меня провели мимо. Не все стойла были заняты, большая часть пустовала, но в занятых сидели исключительно по одному. Одиночные камеры?
В конце коридора находилась лестница в подвал. Внизу запах стал резче и тяжелее, кислорода почти не было, и я почувствовал, что задыхаюсь. Не запах, а гнилостная вонь, даже стража прикрывала носы рукавами. Освещение — несколько жировых светильников, на полу та же солома, потолки низкие, мне пришлось нагнуть голову. Возле выхода стоял стол, рядом нары, на которых лежал человек. Невысокий, крупный, большой живот. Лица я не видел, но когда он поднялся и взял в руки светильник, вздрогнул.
Квазимодо!
Не уверен, что он на сто процентов попал в портретное описание Виктора Гюго, но и того, что имелось, вполне хватало. К тому же, по сюжету Квазимодо родился в Реймсе, и если это не он сам, то явно кто-то из его предков.
— Ещё что ли одного привели?
И голос мерзкий, будто желчь из клоаки. По коже побежали мурашки брезгливости, в горле запершило и я закашлялся.
Квазимодо поднял светильник выше, разглядывая меня, причмокнул.
— Молодой совсем… Ну пошли что ли, чё ж теперь.
Он взял со стола связку ключей и шаркающей походкой двинулся по очередному коридору.
Подвал когда-то использовался в качестве хранилища для продуктов, может быть, для вина, но со временем донжон потерял свои первоначальные функции и ему присвоили новый статус. Всё лишнее убрали, разделили пополам и установили решётки, оставив между ними неширокий проход. Получилась тюрьма: с одной стороны мужчины, с другой женщины и дети. В полумраке сложно было определить количество сидельцев, люди старались продвинуться ближе к решётке, потому что воздух здесь был чуть чище. Я убедился в этом, когда Квазимодо, звякнув ключами, открыл дверь и втолкнул меня внутрь. Толчок получился сильный, я пролетел несколько метров, зацепился за кого-то и упал. Сразу посыпались проклятья и пожелания скорее сдохнуть. Ну, мы ещё посмотрим, кто из нас быстрее помрёт.
В коридоре висели светильники, свет хоть и слабый, всё же позволял разглядеть убранство камеры. Не возьмусь сказать, сколько человек здесь находилось, но явно больше, чем положено по СНиПу[5]. Земляной пол присыпан гнилой соломой, на стенах сырость, в воздухе туман испражнений и человеческой скорби. Я ринулся назад к коридору, но меня схватили за ворот и отбросили к дальней стене.
— Куда прёшь, недоносок? Место у решётки заслужить надо.
— Так его, Поль, так, — прошамкал кто-то беззубый. — Придут и сразу прутся. Нет бы спросить, чё да как, узнать, а то вон, сразу им всё лучшее. А люди тут годами сидят.
Я никого не собирался спрашивать. Первое и единственное правило, если хочешь выжить, иди по головам. Я наглядно это демонстрировал на турнирах, не жалея слабых соперников, то же самое показал кабанам Жировика, будь он трижды проклят, падла, а ныне поставлю на место этих доходяг подвальных. Я разглядел силуэт человека, отшвырнувшего меня: худой, высокий, волосы длинные и, кажется, седые. Он стоял спиной к проходу, чуть расставив ноги. Я шагнул к нему, поднял руки и только сейчас до меня дошло, что на фоне последних событий совершенно отключился от реальности и забыл… руки-то скованы кандалами!
Замах не получился, и удар пошёл по касательной. Хотел выполнить свинг, а вышел кривой хук, которым я даже не дотянулся до противника. Впрочем, я бы так и так не дотянулся. Под ноги мне бросились сразу трое, дёрнули, опрокинули на пол и навалились сверху — не вырваться. Длинноволосый присел на корточки, взял меня за ухо и потянул на себя. Я зашипел от боли, а он проговорил назидательно:
— Запомни, сынок, здесь нет ни дворян, ни простолюдинов, ни бедных, ни богатых. Хочешь занять лучшее место? Заслужи. Будь сильнее, хитрее и никому не верь.
Он похлопал меня по щеке и поднялся.