Возле дома Рыжей Лолы в свете тусклого фонаря переминались двое. Лиц не видно, но это точно не кабаны, и даже не наёмники. Одежонка дрянь, вместо тесаков дубинки. Дождь им не нравился; они ёжились и проклинали работу.
Баклер остановился и шепнул:
— Давай, Сенеген, покажи, что умеешь. Посмотрим на тебя в деле.
— Во-во, посмотрим, — ехидным голоском поддержал его Чика.
Я не стал юлить, дескать, мы команда и должны делить ответственность на всех, в том числе и трупы. Баклер имел полное право послать меня. По сути, разборки с Жировиком только моё дело, кукушата лишь группа поддержки, Поль сразу об этом предупреждал. Марать своих кровью пахана рытвинских, значит, искать себе проблемы в будущем, а меня не жалко, тем более что сам навлёк на себя беду.
Я бодрым шагом двинулся к дому, на ходу распахнул плащ, взялся за меч. Охранники заметили меня не сразу, и лишь услышав чавканье грязи обернулись на звук.
— Эй, кто там?
Я вошёл в робкий круг света от фонаря и не говоря ни слова вогнал меч в живот первому. Шагнул влево, вытягивая клинок, и широким горизонтальным рубанул второго. Охранники не удосужились не только нормально вооружиться, но и надеть что-то приличное, хотя бы гамбезоны. Первый упал на колени, всхлипнул, удерживая рвущиеся из живота внутренности, и завалился набок. Второй молча опрокинулся на спину, с силой ударившись головой о дверь.
На звук тут же откликнулись изнутри:
— Чё там? Чё шумим?
Дверь приоткрылась, и я ткнул мечом в щель. Попал во что-то сопротивляющееся. Подбежал Баклер, ухватился за дверь и дёрнул на себя. Наружу вывалился третий. Это был кабан. Одной рукой он продолжал цепляться за ручку двери, второй силился поднять билль. Чика ногой отбил дубинку и тесаком рубанул кабана по лицу.
Секунд двадцать, а у нас уже три трупа из шести, вернее, два. Первый охранник ещё был жив, дрыгал ногами и хрипел, но кровь хлестала из живота как вино из пробитой бочки. Секунда, и он замер. Вот теперь три.
— Нормально, — глядя на меня круглыми глазами, проговорил Чика.
— Заткнулись! — прошипел Баклер. — Ной на выходе, Чика, Сенеген за мной.
Он первым зашёл в дом, остановился, прислушался. Тихо. Пальцем указал мне на лестницу, сам свернул влево, Чика за ним.
Осторожно чтоб не задеть впотьмах ничего я подошёл к лестнице, ступил на первую ступень. Сверху доносились приглушённые голоса, мужской и женский. Жировик развлекался с Лолой, кажется, она пела. Ну-ну, развлекайся, падла, пока я не поднялся.
Сделал второй шаг, третий. В комнате, куда зашёл Баклер, что-то упало. Звякнуло железо, разбилась тарелка. Я замер. Что ж вы как не аккуратно? Наверху, слава Богу, не слышали. Лола продолжала петь, Жировик смеялся. Я перехватил меч в левую руку. Если пахан что-то заподозрит и надумает спуститься, левой мне легче будет его заколоть…
Опрокинулся стол, и крик, словно режут:
— Сенеген!
Секунда и снова:
— Сенеген, беги!..
Одним прыжком я слетел вниз. Из комнаты наперерез рванула тень. Я подумал Баклер, но на фоне открывающейся двери увидел контуры билля и сходу рубанул диагональным. Вопль вдарил по ушам колокольным боем. Сверху ломилось стадо быков, трещали ступени, из комнаты неслись хрипы: беги, беги… В дверном проёме встал человек. Звякнула тетива. Удар в бок бросил меня на пол. Резкая неожидаемая боль залила сознание… мл-л-л-я… никогда я такой боли не испытывал. Превозмогая её, начал подниматься…
— Живым! — раздался сверху повелительный голос Жировика. — Живым, я сказал, или самих выпотрошу.
Зажгли фонарь. Я стоял посреди коридора на одном колене, левый бок разворочен, гамбезон распушился паклей, и эта пакля быстро пропитывалась моей кровью. От её вида и от боли кружилась голова. Двое кабанов стояли у входа, один бился в конвульсиях у моих ног, сверху спускался Жировик и ещё человека четыре. Ни хера их не шесть, напутал чего-то топтун. Или не напутал, или не топтун…
С улицы вошёл Кишка, ухмылка во всю рожу. Скользнул по мне взглядом и заглянул в соседнюю комнату.
— Баклер не сдох ещё, нет? Я слышал, как он орал, — и заблеял по козлиному. — Сенеген бе-е-е-ги, бе-е-е-ги.
— Заканчивай куражится, — поморщился Жировик. — Давайте молодого туда. И огня побольше.
Кабаны подхватили меня под руки, затащили в комнату и бросили на стул. Зажгли масляные лампы, заполыхали дрова в камине. Я зажал рану и склонился вбок, как будто это могло унять боль. Отдышался, начал осматриваться. Обычный зал с камином, как у нас с мамой, только немного меньше. Два окна закрыты ставнями, длинный стол, на столе… Баклер. Кабаны разложили его и деловито привязывали, словно это не обеденный стол, а станок в пыточной.
Возле стены лежал Чика. Ему прилетело биллем по голове; череп треснул, или лишь кожа лица не давала ему развалиться на две половины. Тут же валялись осколки разбитой посуды, виноград, яблоки. Не хилый такой натюрморт получился.
Вошёл Жировик, присел на край стола. В руках мой меч. Неприятно было наблюдать, как он вертит его, разглядывает, ловит в голомень[3] огоньки светильника. Меч ему нравился, он даже поцокал языком и удовлетворённо кивнул.
К столу подскочил Кишка, склонился над Баклером и снова заблеял:
— Ну покричи ещё, покричи… Сенеген, бе-е-е-ги, бе-е-е-ги…
Главарь мёртвых кукушек прохрипел:
— Сука…
— Ага, сука. А ты покойник. Жировик, позволь я его добью?
— Добей. Только не торопись, не люблю, когда быстро.
— О, я буду медленно. Вам всем понравится.
В его пальцах появилась бритва — короткий нож с закруглённым концом. У Гуго была такая же, сержант каждый день сбривал ей щетину. Кишка использовал по иному назначению. Он медленно провёл лезвием по телу Баклера от подбородка к паху, разрезая гамбезон, а заодно и плоть. Баклер, стиснув зубы, терпел. Кишку его молчание раззадоривало. Он вспорол рукава, собрал остатки одежды и начал срезать кожу. Баклер забился, выгнулся телом и дышал громко и часто, и лишь когда Кишка начал его оскоплять, заорал.
Жировик покачивал головой, продолжая разглядывать меч, и непонятно было чему он на самом деле кивает: мечу или стараниям Кишки. А молодой воришка хихикал и периодически заглядывал в глаза Баклеру, словно проверяя, как тот себя чувствует.
— Всё, хватит! — вдруг резко выкрикнул Жировик, встал и с разворота ударил по Баклеру.
Кишка едва успел отскочить, а меч отделил голову кукушки от тела. Она слетела со стола и подкатилась к Чике.
— Видели, как чисто срезал? — воскликнул Жировик. — Теперь мой. Мой! — и указал на стол. — Всё, убирайте это мясо, будем новое блюдо готовить.
— Котик, что вы тут делаете? — донеслось от порога.
Я скосился. В зал входила женщина. Рыжие волосы разметались по плечам, на щеках, на носу конопушки, лицо скучное, но красивое, видимо это и есть хозяйка дома. Рыжая Лола.
— Вы… — она возмущённо захлопала ресницами. — Вы что тут натворили?
— Завтра придут люди, приберутся, — отмахнулся Жировик.
— Завтра? Да тут… крови…
— Ты чего пришла? Тебе ж сказали наверху оставаться.
— Кричали. Я думала… Я беспокоилась. За тебя.
— Проверила? Нормально всё? Теперь иди. Мы тут ещё не закончили. Сейчас будем чучело делать.
— А из кого? Из зайки? Подаришь мне?
— Ага, из зайки. Завтра подарю.
Он положил меч на стол, подхватил Лолу под руку и повёл на выход. Двое кабанов взяли тело Баклера и сбросили на пол, подошли ко мне.
— Ну чё, давай, ты следующий.
Подвели к столу, положили в лужу крови, оставшуюся от Баклера. Один придавил рукой, чтоб не соскользнул, второй начал прилаживать к запястьям верёвки.
[1] Конструкция боевой части полэкса схожа с боевой частью клевца. То же крестообразное положение: с одной стороны молот, с другой клюв, сверху длинный шип. Так же присутствует нижний шип, которым можно проводить колющие удары. Вместо клюва или молота может быть топор. Общая длинна оружия могла составлять от полутора до двух метров длинны.
[2] Штраф за убийство.
[3] Плоская часть клинка.
Глава 18
По ставню постучали.
— Кто ещё? — обернулся Жировик. — Если Заплатка, скажи, чтоб в дверь заходил.
— Заплатка, ты? — крикнул Кишка, подходя к окну. — Чё в окно лезешь? Забыл, где дверь?
От мощного удара ставни распахнулись, мелькнул огонь, в зал, плюясь искрами, влетел горшок. Ударился с грохотом об пол, вспыхнуло пламя, охватило Кишку. Тот заорал, замахал руками. Кабаны ринулись его тушить. Я схватил меч и, забыв о боли, прыгнул в окно. Меня подхватили и поволокли. Я не видел кто, вроде бы двое. Волокли не щадя, не считаясь с раной, или не знали о ране. Один вроде бы…
— Гуго, ты?
— Я, я, господин. Тихо.
Сзади закричал Жировик:
— Ищите его! Каждого выпотрошу! Сам! Этими руками!
Замелькали огни факелов. Сколько же всего рытвинских сбежалось по наши души?
— Гуго, кто с тобой?
— Тихо, господин. Прошу…
Темнота не была абсолютной. Сквозь тучи проглядывал неровный диск луны, и когда это случалось, я мог разглядеть мусорные кучи. Мы на пустыре. Догадается Жировик пустить своих ищеек сюда? Должен догадаться, ведь Кишка вёл меня этим путём. Кишка…
Этот мелкий сучий выкормыш, свободный вор.
— Гуго, это Кишка…
— Я знаю, господин.
— Надо остановится. Он совсем плох.
Женский голос. Женский. С Гуго женщина. Но это не Перрин и, разумеется, не мама. Они не смогли бы тащить меня по этой грязи. Кто тогда?
— Гуго, кто с тобой?
— Господин, помолчите.
Меня положили прямо в лужу, крепкие пальцы начали ощупывать тело, наткнулись на рану. Я зашипел.
— Сквозная, — всё тот же голос. — Рёбра сломаны. Есть, чем перетянуть?
Послышался треск разрываемой ткани, потом с меня срезали гамбезон, перетянули бок и потащили дальше. При очередном проблески луны или сознания, я так точно и не понял, справа и слева возникли силуэты домов с высокими остроконечными крышами. Раздался топот, скрипнули ворота.