А потом я лежал на кровати, обливался потом и шептал:
— Кишка, сука… Кишка сдал…
Не знаю, сколько прошло дней, но каждый раз, когда я открывал глаза, рядом сидела мама, напряжённо-спокойная, губы плотно сжаты, морщины вокруг глаз. Даже сквозь полудрёму я мог сосчитать каждую морщинку и утверждать уверенно: их стало больше. Иногда возле кровати суетилась пожилая женщина. Не Перрин, однако лицо её было смутно знакомо. Я видел её. Где? И не она ли помогала Гуго тащить меня? Нет, та была моложе. Голос… В памяти сохранился её голос. Спокойный, уверенный и возбуждающий. Взглянуть бы на обладательницу этого голоса…
А потом я понял, что больше не хочу лежать. Туман в голове рассеялся, и я взглянул на мир трезвым взглядом. Всплыло всё, что произошло в ту ночь в доме Рыжей Лолы: как резали Баклера, горящий Кишка… Едва вспомнил о нём, на ум сразу пришёл синоним: «сука». Он выжил или сдох от ожогов? Надеюсь, что сдох.
— Мама…
— Да, Вольгаст?
— Я должен встать.
— Сельма сказала, что тебе рано вставать.
— Кто такая Сельма?
— Лекарка. Её прислали бенедиктинцы.
Опять бенедиктинцы! Уже в который раз они помогают мне. Но это не значит, что я во всём должен подчинятся указаниям их лекарей. Надо встать, да. Тело жгло от желания подняться и выйти во двор. Я упёрся локтями в кровать, напрягся. От левого бока толчками пошла боль. Я зашипел, но менять решения не стал, да и боль была не такая, как раньше: намного слабее, приземлённая. Спустил ноги на пол. Холодный.
— Подожди, — со вздохом проговорила мама, — я позову Гуго.
Одежды на мне не было никакой, и прежде, чем идти на улицу, сержант помог мне обуться и обернул в плащ. На дворе Щенок выгуливал Лобастого. Увидев меня, засиял.
— Господин, вы поднялись!
Я стоял, жмурился на осеннее солнце, по душе бегали тараканы, в ушах беспрерывным эхом отражался крик Баклера. Когда Кишка резал его, я понимал, что та же участь ждёт меня. И мне было страшно. Страшно, как никогда. Каждая жилка тряслась, в груди нарастал ужас. Я представлял ту боль, которая последует за прикосновениями бритвы. Сознание отуплялось, тело сковывалось. Из этого состояния меня вывел горшок с огнём. Он вызвал эффект катарсиса; я вырвался из состояния обречённости, а дальше… дальше случилось то, что случилось.
— Гуго…
— Да, господин?
— Кто была та женщина?
— Я не знаю, господин, никогда раньше её не видел. Молодая, очень красивая. Пришла и сказал, что вам грозит беда. Сказала, что Жировик готовит западню. Не знаю почему, но я поверил сразу. Она привела меня к дому Рыжей Лолы, вы уже были внутри. Я слышал, как вы бьётесь, видел, как люди Жировика окружают дом. Потом кто-то начал кричать. От его криков проснулись соседи, но никто не вышел, чтобы помочь. Все знали, кто тут живёт и кто приходит в гости. Эта девушка достала из сумки горшок. Я думаю, он был заполнен осадной смесью. Он был плотно закупорен, в крышку вставлен фитиль. Она подожгла его и попросила меня выломать ставни. Я сначала ударил, думал, разойдутся, но запор оказался крепкий. Тогда я ухватился за край и дёрнул на себя, а девчонка бросила горшок внутрь. Вы почти сразу выскочили сквозь пламя, мы подхватили вас и поволокли прочь. Уже на пустыре поняли, что вы ранены. Перевязали и повели дальше. Идти вы не могли, пришлось нести. А потом она ушла, ничего не сказала, я даже не знаю, как её зовут…
— Марго, — проговорил Щенок.
— Что?
— Её зовут Марго. Ту девушку.
— Ты знаешь её? — повернулся к нему я.
— Ну, не то, чтобы знаю. Я ещё слишком мелкий, чтоб она обращала на меня внимание. Видел в «Раздорке», слышал, что люди говорят. Не знаю так или нет, но вроде к ней Жировик подбивается, замуж звал. Сказал, если сунется кто, так он его самолично наизнанку вывернет. Так что к ней никто не лезет, боятся. А она Жировика на дух не переносит, в лицо ему говорит, что никогда с ним не будет. Но он терпеливый, своего добьётся.
— А живёт она чем?
— Одевается монашкой, продаёт паломникам щепки от Креста Христова или обрывки плащаницы. Зарабатывает хорошо, налог не платит. Говорят, младший Шлюмберже на неё глаз положил. Жировик в бешенстве. Ему с этим недорыцарем тягаться тяжело. Молодой, красивый, богатый! А на изнанку выворачивать, так тут не известно, кто кого вывернет.
Ну, если ему мастер Батист протекцию окажет, то на пару они любого Шлюмберже наизнанку вывернут. Другой вопрос, надо ли это Батисту.
— А почему недорыцарь?
— Ну как же, всем известно, что Шлюмберже купили себе дворянство и герб, и отдельно для младшего — рыцарство. Отвалили два сундука серебра. Не знаю, сколько там монет, но поговаривают, четыреста или пятьсот ливров. И ещё, господин…
— Что?
— Тот рыцарь, про которого вы просили узнать, Ив дю Валь. Его тоже возле Марго часто видят. Он из города до сих пор не уехал, хотя герцог Бургундский за ним уже дважды посылал. Говорят, этот рыцарь дарит ей такие подарки, что ей работать не надо. У неё вообще много поклонников, и все друг друга ненавидят, — Щенок сардонически усмехнулся. — Как бы война не началась.
— Если вокруг неё такая свалка мужиков, — я снова посмотрел на солнце и проговорил задумчиво. — Почему она помогла мне?
Этот вопрос начал крутиться в голове, едва я очнулся. Мы не знакомы, не встречались, денег я ей не одалживал и уж тем более она мне. Эта девушка, девчонка… Марго. Она не может знать, что я существую, но тем не менее знает и даже каким-то образом узнала о ловушке Жировика и решила помочь. Почему?
Я должен найти её, поговорить, хотя бы высказать благодарность.
— Щенок, где она живёт?
— У неё нет своего дома. Зачем он ей? Она же воровка.
— Но где-то у неё должно быть логово, куда Ив дю Валь приносит свои подарки.
— Если это так важно, я узнаю для вас, господин.
— Узнай пожалуйста.
Пацан рванул к воротам, желая немедленно приступить к поручению. Я не имел ввиду, что сделать это нужно сегодня, но сдерживать его порыв не стал, пусть бежит. Прошёл к конюшне, сел на колоду, которую мы использовали для тренировок.
— Гуго, спасибо, что спас меня. Ценю твою помощь.
— Господин, — поклонился сержант.
— Сколько я провалялся?
— Неделю, господин. Вы быстро поправляетесь. Аббат бенедиктинцев прислал лекарку. Очень хорошая лекарка.
— А что Жировик? Не приходил со своими кабанами?
— Нет, про него ничего не слышно, будто ничего и не было. Зато весь город гудит о прево Лушаре. Схватили несколько бродяг, те признались в убийстве.
— Представляю, как добивались призваний.
— В следующее воскресенье казнь на Турнирном поле. Приговорили к четвертованию.
Голос Гуго звучал спокойно, будто те бродяги в самом деле убили прево. Впрочем, меня их судьба тоже не заботила. Всегда и во все времена есть люди, которые получают не за своё, и есть люди, которые за своё не получают. Поэтому сейчас меня больше беспокоило молчание Жировика. Я на него наехал, и не важно, что он об этом узнал и свёл на нет мои усилия, факт наезда это не отменяет. С его точки зрения я за своё до конца не заплатил и потребует вернуть должок, тем более что он ещё за прошлые мои долги не всё взыскал. А с моей точки зрения, теперь он мне должен. За Баклера. Хрен с ним убили бы, но чтоб потрошить? Нет, ребята, такое не канает.
Перрин вынесла нам с Гуго по кружке глинтвейна. Лишних денег на специи у нас не было, поэтому варила она его на основе лаврушки, мёда и пары иных секретных составляющих, а вино брала самое дешёвое. Но её глинтвейн всё равно согревал и тело, и душу.
Мы просидели до вечера, потом Гуго помог мне вернуться в комнату. А ночью я проснулся от шороха. Кто-то крался от двери к кровати. Первая мысль: Жировик прислал убийцу? Ему как-то удалось забраться в дом и пройти мимо Гуго. Сон у старика чуткий, писк комара слышит, но прозевал. Я попытался дотянуться до меча, тот лежал слишком далеко, надо вставать. Не успею. Ухватил подушку за край, она тяжёлая, набита паклей, если ударить — мало не покажется. И я ударил. Нападавшего снесло как ураганом щепку. Послышался шлепок о стену и тонкий жалобный вой:
— Господин, за что?..
Щенок?
Я выругался так, что ни один средневековый француз не поймёт, да и не средневековый тоже.
— Во имя всех святых… ты какого… среди ночи!
— Господин, я сделал то, что вы хотели. Я думал, вы пожелаете узнать сразу… а вместо этого…
По лестнице загрохотали шаги, в комнату вбежал Гуго, в одной руке меч, в другой светильник. Пацан лежал на полу у стены, видимо, как съехал по ней, так в той позе и остался. На лице гримаса боли, на щеках слёзы. Мне стало неловко, но, впрочем, сам виноват, не хрен было краться в темноте к человеку, день и ночь ожидающему нападения.
Вошла мама.
— Что у вас здесь происходит?
Оценила общую картину, развернулась и ушла.
Гуго положил меч на сундук, ухватил Щенка за ворот и вздёрнул на ноги. Осмотрел затылок и покачал головой:
— Ничего страшного, шишка. Ты как мимо меня прополз, тараканище?
— Я осторожно. У меня отмычка, любой замок открывает. Открыл, зашёл. Никого не хотел будить.
— Ну что, не разбудил?
Щенок погладил затылок.
— Отмычку покажи, — попросил я.
Он вынул из поясной сумки связку железяк на верёвочном кольце. Острые, похожие на лопаточку, с кольцами, изогнутые, хитро вывернутые. Щенок, похоже, настоящий местный медвежатник.
— Любой замок открыть можешь?
— Нет, господин, не любой. Вот Заплатка настоящий вязальщик, а мне ещё учиться и учиться, — и спохватился. — Ну, теперь-то не надо, я сержантом стану, как Гуго. Если вы меня к себе оружейником возьмёте.
Он посмотрел на меня с надеждой.
— Оруженосцем.
— Ага, оруженосцем.
Я уже устал объяснять ему, что не имею права брать его в оруженосцы, потому что сам ни разу не рыцарь и никогда им не стану. Я всего лишь бедный дворянчик без денег, связей и перспектив, но он упорно отказывался в это верить.