— Не торопись, сын мой.
Все дружно повернулись к воротам. Во двор входил отец Томмазо. Чёртов инквизитор, изгонятель чертей. Но как же я рад его видеть! Всё такой же тощий, невысокий, в чёрном плаще поверх белой рясы. Он ничуть не изменился с нашей последней встречи. На голове чёрная круглая шапочка, руки смиренно сложены на животе, пальцы перебирают чётки. Из-за плеча выглядывал Гуго.
Жив старик! Жив. Не добили его шлюмбержи, а он очухался, добежал до монастыря и обратился за помощью к монахам, и вот вам результат — никто из наёмников не посмел выполнить хозяйский приказ. Наоборот, при виде отца Томмазо они подняли оружие и отступили. Сам Шлюмберже-младший заскрипел зубами и склонил голову. Отец Томмазо подошёл к нему вплотную, дружелюбно похлопал по плечу и повторил:
— Не торопись, сын мой.
Следом за ним во двор вошёл Клещ. Мужик настолько суровый, что даже мне при виде его захотелось спрятаться за дерево. Среднего роста, широкий в плечах, в неизменном сюрко с головой собаки вместо герба, на поясе полуторный меч и булава. Под сюрко наверняка надета бригантина. Подол опускался до середины бёдер, прикрывая пах, на ногах сабатоны[3]. Он как будто всегда готов в бой, как и его приятель арбалетчик. Тот встал, прислонившись плечом к воротам, арбалет опущен, но взведён, и что-то мне подсказывало, он практически не целясь пристрелит любого, кто дёрнется на отца Томмазо или его людей. Впрочем, людей с инквизитором было не много, только эти двое, однако и их хватило, чтобы шлюмбержи вели себя тихо.
Из дома вышла мама, подошла к отцу Томмазо и поклонилась. Монах перекрестил её, протянул руку для поцелуя. Окинул двор взглядом, увидел трупы у стены и покачал головой.
— Когда же вы угомонитесь?
Он прочитал короткую молитву за умерших. Шлюмберже потупился, как нашкодивший школьник, а Клещ криво усмехнулся, поглядывая на меня. Я в одиночку сумел уложить троих и противостоять всей прочей толпе, и он оценил это. Как и арбалетчик. Они переглянулись, арбалетчик кивнул в знак понимания.
— Луи, — мягко заговорил отец Томмазо, — ты ведёшь себя как те бароны-разбойники из Нижней Германии. Ты же знаешь, церковь не одобряет подобного поведения, я беседовал с тобой после того случая с бароном де Грандпре. И вот опять. Зачем ты напал на этого молодого человека?
Шлюмберже запыхтел, как чайник.
— Он пытался убить моих слуг. Вчера. У бегинажа.
— Судя по телам у стены, сегодня у него получилось лучше, и это горе, большое горе. Но ни сегодня, ни в том, что произошло вчера, вины бастарда де Сенегена нет. Я знаю о той истории. Твои слуги вчетвером осмелились напасть на благородного человека. Что будет, Луи, если простолюдины начнут нападать на дворян? Ты грезишь новой Жакерией? А она непременно обрушится на наши головы наказанием Божиим, если не пресекать подобное беззаконие.
— Я всё осознал, монсеньор, — Шлюмберже сглотнул. — Больше такого не повториться.
— Ты уже говорил это, но не сдержал слово, и я склонен признать тебя грешным во гневе и гордости. За это ты месяц будешь жить в монастырской келье одетый как простой монах, бить триста поклонов в день и непрестанно молиться.
— Месяц? — вскинулся Шлюмберже. — Но, монсеньор…
— Месяц, — твёрдо повторил отец Томмазо. — Забирай своих людей и свои трупы и уходи. И не забудь прислать столяра, дабы починить дверь и мебель в доме госпожи Полады. Ну а вечером жду тебя в монастыре.
Судя по лицу Шлюмберже, наказание было более чем жёстким. Но спорить с отцом Томмазо, представителем святой инквизиции в Реймсе, а может и во всей Шампани, глупо. Однако за свои страхи и потерянные нервы я бы присудил ему высшую меру. Благодаря этому мажору у моей мамы на голове седых волос прибавилось, я уже не говорю о Перрин.
— Отец Томмазо, — подался я к инквизитору, — а не слишком ли мягким получилось наказание?
— Мягким? — удивлённо вскинул брови отец Томмазо.
— Да, мягким, — уверенно повторил я. — Мы едва не погибли, а ему за это книгу в руки и скамью под жопу.
— Сын мой, если хочешь, я могу поселить тебя в соседней с ним келье. Будете на пару отбивать поклоны и петь псалмы, и тогда на собственном опыте ты убедишься в справедливости наказания.
— Спасибо, но я предпочитаю меч и место для поединка! Что скажешь, Шлюмберже?
— Ты не рыцарь, — хмыкнул тот, — велика честь с тобой драться. Бастард.
— Ты сам-то за сколько рыцарский титул купил? Ой, извини, не ты — отец. Ливров за пятьсот?
— Да я…
— Ни в одном сражении не был! Ты даже в турнирах за пределами Реймса не участвовал, потому что уровень там выше. Да и здесь стоило появиться бургундцу, тебя моментально высекли. Ты пустышка, Шлюмберже, только в договорняках побеждаешь.
Я преувеличивал, боец из Шлюмберже был серьёзный, и не только в конных сшибках. Я видел, как нелегко с ним было дю Валю, тот реально вспотел. Но разозлить его и сразиться не просто удовлетворение за нанесённый ущерб, это и проверка меня самого. На что способен я сам? До сегодняшнего дня мне удалось завалить пару бандитов и пару алебардистов. Это не показатель. Нужен кто-то действительно сильный.
— Да ты сам кто такой? — взмахнул руками Шлюмберже. — В каких битвах участвовал? Богослов! Ты хоть знаешь, с какой стороны за меч берутся?
Я кивком указал на трупы.
— У них спроси.
— Нашёл, кого в свидетели призывать. Это наёмники, я их по десятку на раз кладу.
— Ну тогда отправляйся читать молитвы. Вперёд, монастырь ждёт. И не забудь столяра прислать.
Отец Томмазо, слушая нас, улыбался. Ему нравилась наша перепалка, и, кажется, моё предложение устроить поединок тоже.
— Дети, мои, вы словно игрушку не поделили, и готовы за это побить друг друга, — он прищурился. — Может так и надо. Луи, решай сам, на месяц в келью или честный бой с де Сенегеном.
Шлюмберже опешил, даже рот открыт от изумления.
— Вы серьёзно, монсеньор? Конечно, бой. Я выбираю бой! — и в подтверждении своего решения выхватил меч и вскинул над головой.
Отец Томмазо повернулся ко мне.
— Ты хотел этого, так получи. Эй, — он пальцем указал на одного из наёмников, — принеси мне стул, и госпоже Поладе тоже. Клещ, а ты проследи, чтобы всё было по правилам.
Непонятно, о каких правилах он толковал, вряд ли о тех, которые придумал Жоффруа де Прёйи, однако Клещ кивнул и принялся наводить порядок во дворе. Наёмников он сдвинул к конюшне, оставив возле Шлюмберже только пажа и оруженосца. Для отца Томмазо и мамы поставили стулья. Мама сидела бледная, теребя платье пальцами. Инквизитор что-то сказал ей, она кивнула в ответ.
С улицы начали заглядывать прохожие. Шум и лязг железа давно привлёк внимание любителей развлечений, некоторые сидели на ограде, другие прилипли к окнам в домах напротив. Кому не хватило места, попытались проникнуть во двор. Клещ кивнул арбалетчику, и тот закрыл ворота.
Шлюмберже начал разминаться: сбросил плащ, повёл плечами, притопнул. Сделал взмах мечом, ещё один, но уже с шагом. Паж держал наготове салад, оруженосец протянул латные перчатки. Я ждал, что нам предложат уровнять бронирование. В моём арсенале не было ни кольчуги, ни бригантины, только старенький гамбезон, так что в этом плане я серьёзно уступал противнику. Но видимо в понятие «всё по правилам» доспехи не входили. Придётся быть предельно аккуратным. Любое попадание, даже касательное, может вывести меня из строя.
Подошёл Гуго. Я кивнул:
— Рад, что ты жив.
— Да, господин, спасибо. Я вот что хотел сказать: Шлюмберже прекрасный фехтовальщик.
— Тоже мне открытие, — произнёс я с сарказмом.
— Но у него есть слабая сторона. Он слишком самоуверен.
— И в чём тут слабость?
— Он будет играть с вами. Примите его игру, претворитесь слабым. Мне доводилось видеть его тренировки. Когда он увидит вашу слабость, то обязательно раскроется.
— Ясно. Постараюсь.
Клещ хлопнул в ладоши и проговорил громко:
— Подошли ко мне!
Мы встали с двух сторон.
— Правило одно: если один запросил пощады, я даю знак, другой отступает и опускает меч, иначе получит болт в ногу. Чучельник, готов?
Арбалетчик кивнул.
— Начали!
Клещ отскочил к конюшне, я тоже сделал несколько быстрых шагов назад. Шлюмберже усмехнулся. Он держался расковано, водил плечами, поднимался на носочки, крутил головой, словно продолжал разминаться. Кольчуга не стесняла движений, он вообще казался чересчур подвижным. Шагнул влево, вправо, медленно провёл мечом по горизонтали. Сомневаюсь, что он станет играть. Гуго не прав, Шлюмберже хотел убить меня быстро, одним ударом. Его зрачки сузились, отыскивая цель и рассчитывая, куда нанести удар.
Я не стал заморачиваться и встал в длинную правостороннюю стойку. С Гуго мы отрабатывали её постоянно, ибо лучшей защиты пока не придумали. Стойка коварная, имеет множество вариаций. Всё зависит от положения рук и ног, но главное, меч держишь двумя руками перед собой, при этом передняя нога согнута, задняя вытянута. Ты превращаешься в пружину, и можешь равным образом нападать и защищаться.
Шлюмберже примерялся ко мне четверть минуты, а потом резко сократил расстояние и ударил сверху вниз. Я принял лезвие на плоскость и опустил меч остриём вниз, позволяя клинку противника соскользнуть. Шлюмберже не удержал равновесие, подался вперёд, а я ушёл назад-влево, оказавшись у него сбоку, и мгновенно нанёс укол под мышку. Острие легко пробило кольчугу, войдя в тело сантиметров на десять. Шлюмберже махнул мечом, словно отгоняя муху, но боль тут же скрутила его. Он упал на колено и начал озираться, как будто потерял ориентиры.
Шах и мат. Зрители выдохнули, а я шагнул назад и посмотрел на Клеща. Тот щурился, но никаких знаков не подавал, значит, имею право продолжать атаку. Шлюмберже сфокусировался на мне и поднялся, прижимая правый локоть к боку. Удержать меч в правой руке не смог и перехватил в левую. Признавать поражение он не собирался, слишком постыдное для него решение. Проиграть рыжему бастарду? Он, любимец всех реймских дам и девиц на выданье! Ну уж нет.