щё пару человек для охраны.
А какие вообще у нас доходы? Собственно, никаких. Отец выделял нам на содержание двадцать ливров ежегодно. Этого хватало, чтобы жить и не толстеть. Теперь этих денег не будет, так что наёмники отпадают, слишком это дорогое удовольствие для безземельного дворянина.
В голове засуетились цены, цифры. Основная денежная единица Франции на сегодняшний день — ливр. К нему приравнивается золотой франк, который с завидным постоянством шлёпает королевский монетный двор в Туре. Один ливр или франк — это двадцать су, одно су — двенадцать денье. Ещё есть экю, тоже золотой, это три ливра. На продукты и воду у нас уходит примерно восемь денье в день, получается около восьми ливров в год. Остальные двенадцать на одежду и прочие расходы. У мамы в кубышке двадцать семь ливров. Если убрать прочие расходы, сэкономленной суммы хватит на три с половиной года. За это время я что-нибудь придумаю. Если, конечно, брат мой Мартин не придумает, что сделать с нами.
[1] Одно из названий длинного меча. Благодаря длинной рукояти, можно фехтовать как одной, так и двумя руками.
[2] Дестриэ не являлся отдельной породой — это крупный боевой конь, обладающий мощным спринтом.
[3] Плотно набитая войлоком, ватой или конским волосом и простёганная одежда, надеваемая под доспехи или кольчугу. То же самое, что стёганка, поддоспешная куртка, либо в более элегантном виде — дублет.
[4] Незаточенная часть клинка у крестовины.
[5] Опытный солдат не из знати, входивший в состав рыцарского копья (тактическое подразделение). Мог иметь рыцарские доспехи, служить в кавалерии, но рыцарем при этом не являться. В гражданской жизни могли исполнять функции помощников прево, бальи, выполнять отдельные поручения, в том числе короля либо своего сеньора.
Глава 3
Из конюшни вышел Гуго.
— Господин…
— Оружие твоё где?
Он кивнул в сторону флигеля.
— Возьми его и больше не расставайся. Отныне ты снова сержант. Мы возобновляем тренировки.
Гуго хмыкнул, кивнул понимающе и направился к флигелю.
Из дома вышла мама.
— Вольгаст, что сейчас было? Что значит «остаёмся»? С каких пор ты вдруг решил, что имеешь право распоряжаться в моём доме?
Она была раздосадована. До сегодняшнего дня я ни в чём ей не перечил. Но прежнего Вольгаста больше не будет. Прежний вёл себя как маменькин сынок: капризный, часто вульгарный, не вникающий в проблемы семьи. Любил книги и не любил физические упражнения. Мечтал стать рыцарем, но сторонился драк. С самого рождения меня готовили к принятию сана священника, отец даже оплатил обучение на артистическом факультете Парижского университета с прицелом поступления на богословский, и только благодаря определённым обстоятельствам я до сих пор не принял постриг.
— Это наш общий дом, мама.
Я мог выразиться жёстче и сказать, что дом принадлежит мне, потому что документы на владение недвижимостью оформлены на меня. Мама это поняла, и на лице её отразилась растерянность.
— Вольгаст?
— Мама, верьте мне, я никому не позволю обидеть вас и никому не позволю отнять нашу собственность. Я буду драться. Я такой же сеньор де Сенеген, как и Мартин.
Тут она могла сказать, что в отличие от Мартина я не сеньор, а бастард де Сенеген, и пока у меня не появится какого-либо титула, что весьма сомнительно, меня так и будут величать — бастард де Сенеген. Но мама не стала этого уточнять, развернулась и ушла.
Из флигеля вышел Гуго. На нём была стёганка, в руках два деревянных меча. Один он протянул мне.
— Помните, господин, как мы сражались?
Конечно, помню. Гуго как только не изворачивался, чтобы поддаться мне, дабы я чувствовал себя тем самым рыцарем, которым мечтал стать. Получалось у него плохо, потому что на каждый мой удар закалённый в боях ветеран мог ответить тремя. Но он сдерживался, и эта сдержанность присутствовала в каждом его движении.
— Помню. Только на этот раз без поддавков.
— Как скажете.
Я встал в длинную стойку, выставив меч перед собой и сжимая его двумя руками. Самая удобная стойка для защиты. Кураев любил взорваться серией диагональных ударов, заканчивающихся как правило уколом в ногу, но в этом положении я легко удерживал его на расстоянии и в любой момент мог вогнать острие ему под мышку или в щель забрала. Разумеется, условно. Мечи наши ни в какую щель не могли пролезть, да и правилами подобные действия запрещались. Короче, песочница для взрослых дядечек в железном макияже. Отныне всё по-другому.
— Чуть выше, господин, — отреагировал на моё положение Гуго. — Старайтесь, чтобы кончик меча был на уровне глаз, а навершие по центру груди… Да, так. А теперь парируйте!
Он ударил так же, как это делал Кураев, но вместо того, чтобы идти в ноги, неожиданно влился в моё движение и ткнул в грудь. И тут же отпрыгнул, разрывая дистанцию.
Укол пришёлся под сердце, в диафрагму, от боли я едва не согнулся, дыхание перехватило. Захотелось опуститься на корточки и отдышаться. Гуго покачал головой:
— Терпите, господин. Вы хотели без поддавков? Получайте. Будь на вас кираса или бригантина, вы бы ничего не почувствовали. Но ни кольчуга, ни стёганка такого укола не выдержат. Поэтому будьте внимательны и всегда обращайте внимание, во что облачён противник.
— Понял, спасибо, Гуго, — я наконец-то смог дышать полной грудью. — Как парировать такой удар?
— Просто. Держите противника на расстоянии, не позволяйте ему сблизиться. А если он всё же прошёл сквозь вашу защиту, сделайте вот так… Нападайте!
Я постарался повторить удар Гуго, и у меня получилось вплестись в его движение, обхватить клинок, но когда мне показалось, что сейчас я тоже уколю его в грудь, Гуго вдруг сделал поворот кистью, и мой меч прошёл между его рукой и рёбрами, а старик обозначил по мне удар кастетом, то бишь, удар рукой, сжимающей рукоять. Достигни этот удар цели, и валятся мне на земле с рассечённым лицом и выбитыми зубами. А если ещё крестовиной в глаз, то вообще здравствуйте братья циклопы.
— Поняли, что я сделал?
— Понял.
— Этот приём показал мне ваш отец. Он был настоящий мастер. Ну что, продолжим?
Мы топтали пыль на дворе до самого вечера. Перрин несколько раз выносила нам воду в кувшине умыться и утолить жажду. Я пропотел насквозь, вымотался, сбросил лишний жир, но остался доволен. Мама больше во двор не выходила, однако я видел её силуэт в зале. Она сидела в кресле у камина и вышивала.
Гуго поглядывал на меня настороженно, и чем дальше, тем взгляд его становился острее.
— Что ты так смотришь, старик? — не выдержал я. — Я делаю что-то не так?
Он покачал головой:
— Не знаю, как сказать, господин.
— Говори, как есть.
Он облокотился о меч, продолжая разглядывать меня исподлобья.
— Вы не такой как раньше, господин…
— Со временем все меняются.
— Вчера вы были совершенно другим, не таким, как сегодня. Вы и думать не хотели о мече, а сегодня добрую половину дня бегаете по двору и почти не устали. Вон как легко дышите. Так не бывает.
Неувязочка. Для меня пять-шесть часов тренировки обычное дело. Без серьёзной подготовки на турнире не победить. Но для предыдущего держателя тела подобные моменты считались невозможными. Надо как-то определиться с дальнейшими действиями. Полностью избавится от несоответствия в поведении вряд ли получится, но делать это надо дозировано, чтобы тем, кто хорошо меня знает, не так явно бросалась в глаза разница между мной прежним и нынешним.
А пока я решил перевести подозрения в шутку.
— Гуго, я думал тебя порадует моё рвение. Ты воин, должен ценить это.
— Ценю, ага, но… Мне как будто нечему вас учить. Вы знаете и владеете приёмами, которые вам никто не показывал. Вы стали лучше двигаться, меняете стойки. И вы никогда не могли фехтовать левой рукой, — он сжал зубы и проговорил сквозь них. — Раньше я вас не любил, господин, чего уж скрывать. А теперь боюсь.
Я перебросил меч в правую руку, сделал круговое движение и нацелил острие на старика.
— Хорошо, я буду фехтовать правой. Продолжаем.
В дом я вернулся, когда начали сгущаться сумерки. Перрин поставила передо мной миску густой чечевичной похлёбки и кусок холодной курицы. Похлёбка приправлена специями: укроп, петрушка, ещё что-то. Запах аппетитный. Я навернул порцию за пять минут; брюхо забилось, но душа требовала добавки. Посмотрел на котелок, облизнул ложку. Нет, хватит. Мама продолжала вышивать при свете масляной лампы.
— Перрин, — окликнул я служанку, — с сегодняшнего дня вы с Гуго ночуете в доме.
Мама подняла голову, брови недовольно сдвинулись. Не прошло и суток с момента моего перемещения, как сын стал главным разочарованием её жизни.
— Слуги в доме?
— Людям Мартина ничего не стоит залезть ночью во двор, пробраться во флигель и перерезать горло Перрин и Гуго. Кто потом будет соскабливать их кровь с пола?
Я намеренно сгущал краски, играя на воображении впечатлительной Перрин. Служанка предсказуемо всхлипнула, по щекам покатились слёзы. Мама неодобрительно покачала головой.
— Завтра же с утра сходим к прево[1], — она в упор посмотрела на меня. — Надеюсь, пока мы будем отсутствовать, никто не перережет Перрин горло?
— Будьте спокойны, мама, днём ей ничто не угрожает.
Я поблагодарил за ужин, пожелал всем доброй ночи и поднялся в свою комнату. Разделся, лёг на кровать. Вот и первая моя ночь на новом месте. Спать не хотелось, в крови плескался адреналин. Я чувствовал себя обманутым, и если бы не дикая усталость после тренировки, кто знает, разрыдался бы. Меня как будто обокрали, забрали всё знакомое и устоявшееся и подсунули чужое: чужое время, чужое место, дом, вещи, людей. Чтобы это хоть немного стало своим, я должен вспомнить прошлое. Какие-то крупицы уже пробились наружу, но этого мало, требуются дополнения. Отчего-то нужно оттолкнуться. От чего?
Я учился в Парижском университете. Это открытие пришло ко мне внезапно во время спора с матерью. Что ещё?