Тогда получи.
Я пошёл по кругу, всё время заходя ему за спину. Он разворачивался, но не успевал, и когда на очередном шаге запутался в собственных ногах, я нанёс укол ему под лопатку. Не глубоко. Хочет он того или нет, но я заставлю его поднять лапки вверх. Или пусть сдохнет от потери крови. Такова моя месть за мамин страх.
На следующем круге я полоснул его по голени, потом уколол под коленку. Он пытался сопротивляться, но ни сил, ни реакции не оставалось, кровь вытекала из него вместе с жизнью. Он злился, начал ругаться, тогда я сблизился с ним и навершием ударил по губам. Изо рта вместе с воплем вылетели зубы. Разбитые в хлам губы придётся зашивать, не будет он больше красавчиком, как раньше.
Отец Томмазо внимательно следил за каждым моим действием. Непонятно было, осуждает он мою стратегию или ободряет, скорее всего, одобряет, иначе бы приказал остановить бой. Поманил пальцем Клеща, сказал что-то. Клещ шагнул ко мне и сказал не громко, но так, чтобы все слышали:
— Добей его уже наконец, Сенеген, не тяни.
Я перехватил меч так, чтобы было удобнее снести Шлюмберже башку, но тот опередил меня:
— Сдаюсь, сдаюсь… пожалуйста, хватит… остановись…
Клещ крикнул:
— Поединок завершён!
Ну и слава Богу. Наёмники обступили хозяина, а я отошёл к Гуго.
— Хорошим приёмом вы его свалили, господин, — то ли похвалил, то ли позавидовал сержант. — Слили его удар, а потом шаг и укол. Мы такой приём не тренировали.
Я принял из рук Перрин кувшин с водой, половину выпил, половину вылил на себя. Холодная вода растеклась по телу ручейками, остужая кожу и нервы.
— По-итальянски это звучит как Colpi di Villano. Удар простака. На него всегда натыкаются те, кто о себе слишком высокого мнения. Потом я покажу тебе нюансы, чтобы ты тоже сбивал с них спесь.
— Спасибо, господин.
В ворота забарабанили чем-то тяжёлым, и с улицы долетело требование:
— Открывай!
Голос показался знакомым. Я двинулся к воротам, но отец Томмазо остановил меня и сделал знак Чучельнику. Тот сдвинул запор, створы стремительно распахнулись и во двор ввалилась городская стража. Стало ещё теснее, наш маленький дворик никогда не видел столько народу. Вперёд протиснулся знакомый лейтенант. Не знаю, что он собирался увидеть, но точно не валяющегося на земле Шлюмберже и меня живого и здорового. Шлюмберже стонал, наёмники пытались хоть как-то перевязать его раны. Лейтенант налился краской и, указывая на меня пальцем, прохрипел:
— Ты-ы-ы!.. Как ты посмел…
Закончить фразу он не успел, потому что отец Томмазо поднялся со стула и в своей обычной тихой манере спросил:
— В чём дело, сын мой?
Увидеть главного инквизитора лейтенант тоже не ожидал. Он поперхнулся, глазки нервно забегали. Ситуация явно была не такой, каковой должна быть. Ладно хоть догадался поклониться.
— Монсеньор… я слышал… мне передали… что в этом доме настоящее сражение. Это недопустимо. Наш город…
— Долго же ты шёл, сын мой. Сражение давно завершилось, напавшие, — он кивнул на Шлюмберже, — повержены. Тебе остаётся только арестовать выживших и забрать тела павших.
— Да, монсеньор, я так и…
Лейтенант скользнул по мне взглядом, и повернулся к наёмникам.
— Положите оружие. Каждый, кто посмеет сопротивляться, будет убит на месте.
Наёмников было больше, чем прибывшей стражи, и они вполне могли оказать сопротивление. Боюсь, в этом случае, лейтенанту не долго бы оставалось командовать, но все послушно побросали алебарды и расстегнули оружейные ремни.
— Госпожа Полада, могу я взять вашу повозку, чтобы отвести раненого? — обратился лейтенант к маме.
— Только не забудьте потом вернуть.
— Не забуду.
— И оплатить аренду.
— Аренду? — свёл брови лейтенант.
— Аренду повозки, — без тени смущения проговорила мама. — Господин Шлюмберже не гость. Он пришёл в мой дом с оружием, пытался убить меня, моего сына и моих слуг. Я не собираюсь оказывать ему любезность.
— Хорошо, я понял. Сколько вы просите?
— Сто ливров!
— Что? Сколько? Да идите вы со своей повозкой…
— Сто ливров, — произнёс отец Томмазо, жёстко глядя ему в глаза. — Цена названа. Сообщи её господину Шлюмберже-старшему. У него достаточно средств, чтобы оплатить доставку своего сына домой.
Лейтенант скрипнул зубами, словно озвученные сто ливров ему придётся выплачивать из собственного кармана, потом махнул рукой и велел наёмникам грузить Шлюмберже на повозку. За оглобли взялись сами, мул в комплектацию не входил.
На прощанье лейтенант ещё раз посмотрел на меня и кивнул: скоро встретимся. Я тоже кивнул: обязательно встретимся.
[1] Большой щит, предназначенный для защиты стрелков в бою.
[2] Шлем германского происхождения, имевший большое количество вариантов.
[3] Латная обувь.
Глава 21
Это была победа. Честно говоря, когда я увидел ввалившихся во двор шлюмбержей, то решил, что ко мне пришла маленькая северная собачка, весьма голодная и настроенная античеловечески, но в итоге это оказалась древнегреческая Ника с лавровым венком и фанфарами. Да ещё сто ливров в придачу. Обалдеть какие деньжищи! Их доставили на следующее утро — шестнадцать с половиной килограмм серебра в новеньких блестящих су, как братья-близнецы похожих на те, которые я изъял из сундука покойного прево Лушара.
Деньги привёз эконом семейства Шлюмберже, господинчик с неприятным лоснящимся лицом и незапоминающимся именем. Он бесконечно кланялся, передавал от хозяина пожелания добра и удачи. Вместе с ним приехал столяр и за два часа починил дверь и поломанные стулья. Повозку, кстати не вернули, но господинчик обещал исправить недоразумение, и как бы в подтверждение этого вручил маме золотой перстень с большим рубином в качестве личных извинений от Шлюмберже-старшего.
Глядя на всё это, я радовался. Теперь мы обеспечены надолго, можно даже выйти за рамки привычных расходов и чаще видеть на столе мясо и рыбу. Да и вообще будет легче. О Жировике ничего не слышно, прево сдох, главе городского совета господину Шлюмберже указано на его законное место. Всему городу известно, что святая инквизиция и монахи-бенедиктинцы взяли меня под опеку. Кто рискнёт пойти против них?
Однако что-то глодало изнутри. Извинения господинчика казались фальшивыми. Несмотря на улыбки и поклоны, они истекали ядом, да и голос чересчур слащавый и гнилой. Хотелось взять клевец и дать по башке со всего размаха… Но сдержался. Не стоит показывать свои истинные чувства, пусть думают, что я принял их подношения и ни о чём плохом не подозреваю. Не время пугать, мне ещё с каждым из них отдельно побеседовать надо: со Шлюмберже, викарием Бонне, бароном де Грандпре — и задать интересные вопросы о мастере Батисте.
Первым нужно допросить викария, до него проще всего добраться. Щенок уже выяснил, что живёт он не в монастырской келье, как положено благочестивому священнослужителю, а в съёмном отеле на улице Мясников неподалёку от бывшего монастыря тамплиеров. Большой дом с садом, конюшней и охраной. Охрана плёвая, три отставника-наёмника. Расположение комнат не известно, хотя Щенок обещал решить и этот вопрос, если ему дадут время. По словам соседей, отель пользуется дурной славой: слишком шумный. По ночам слышны женские голоса, смех, музыка. Вдоль улицы выстраивается кавалькада крытых повозок. В общем, хорошо живёт викарий, не жалуется. Вот только недолго ему так жить осталось, да и вообще жить.
На третий день после пришествия Шлюмберже мы с Гуго отправились в гости на улицу Мясников. Всё было, как и говорил Щенок: смех, музыка, крытые экипажи. Возле ограды кучера развели костерок и сидели на корточках, греясь и судача о чём-то своём лакейском.
Мы подошли к воротам, охранник заступил нам путь.
— Кто такие?
— Послание от мастера Мишеля, — предъявил я уже сработавший однажды пропуск.
— Почему двое?
— Послание тяжёлое, — и сплюнул. — Или докладай хозяину, или открывай. А нет, так мы пойдём, нам здесь мёрзнуть желания мало.
Охранник засопел и сделал последнюю попытку изобразить из себя начальника:
— Больно рожи у вас разбойничьи.
— Какие уродились, с такими и живём.
— Ладно, ждите, доложу пойду.
Прежде чем идти, охранник обмотал створы ворот железной цепью. При необходимости мы могли самого его обмотать этой цепью и повесить на столбе, но слишком много свидетелей, так что обойдёмся без этого. Сейчас важно не быть узнанными.
Охранника не было минут тридцать, я успел прочувствовать всю недоброжелательность ноябрьской ночи. От холода кончики пальцев ног начали стыть и приходилось притоптывать, возвращая им чувствительность. Когда охранник появился, мне уже реально хотелось его повесить.
— Где ты ходишь, сын больной черепахи?
За черепаху он не понял, но общий настрой уловил верно.
— Вон тебе клирик, ему слух расстраивай.
К воротам прильнул человек в сутане. Глазёнки взялись обшаривать моё лицо, но я предусмотрительно прикрыл его капюшоном.
— Почему прячешься? Скрываешь чего? — насупившись, спросил клирик.
— А чё сразу скрываю? Холодно. Мёрзну я, вот и кутаюсь. Тебе чё за дело вообще?
— Подозрительно, — он прикусил губу. — Давай послание.
— Быстрый какой. Мастер Мишель сказал, викарий мне за это два су в благодарность выдаст.
— Два су посыльному? Одного денье хватит.
— Тебе может и хватит, а мне два су! — повысил я голос. — А нет, так иди чертям хвосты крутить. Отнесу послание назад, разбирайтесь между собой сами.
Клирик занервничал. Послание от Мишеля должно нести в себе нечто важное, но стоит ли оно двух су?
— Накажет тебя Господь за жадность твою. Сказано же в Писании: Кто любит серебро, тот не насытится серебром, а кто любит богатство, тому нет пользы от того, ибо есть сие суета.
— А я дам два денье священнику, он грех мой отмолит.
Клирик плюнул:
— Какой же настырный. Пошли. Если вести важные, так и быть, получишь свои серебряники.