Мой отец убит моим единокровным братом. Повод банален: наследство. Причина… Они придерживались диаметрально противоположных взглядов на политическую ситуацию в стране.
Политическая ситуация в стране…
Память снова заработала с усердием. Сейчас тысяча четыреста двадцать восьмой год. Сеньория Сенеген находится в Шампани, западнее Труа, отец владел ею на правах лена в обмен на военную службу. Проще говоря, он был вассалом непосредственно короля Франции, ибо эти земли ещё не так давно входили в королевский домен. Поэтому он и поддерживал партию арманьяков[2], ратующих за возведение на французский престол дофина Карла, нынешнего короля Карла VII. Однако сейчас эти земли отошли герцогу Бургундии Филиппу Доброму, союзнику англичан.
Всем этим земельным перестановкам предшествовали весьма печальные для Франции события.
Тринадцать лет назад в августе тысяча четыреста пятнадцатого года Генрих V Ланкастерский, король Англии, высадился в Нормандии. Агрессия была вызвана старыми обидами, связанными с династическими правами английских правителей на трон Франции, а также с возвратом Аквитании, Анжу, Мена и Нормандии английской короне. Это составляло практически треть французских земель, и отказываться от них молодой король не собирался. В свою очередь, советники Карла VI Безумного правившие вместо него, не собирались ничего возвращать. Надо быть полным кретином, чтобы отдать треть страны заморским наглецам. Дипломатия вопрос не решила и Генрих осадил Арфлёр. Спустя месяц город сдался, а король двинулся на северо-восток в сторону Кале.
Вряд ли англичане, имея в своём распоряжении около трёх тысяч человек, большинство из которых составляли лучники, рассчитывали на полноценную военную кампанию, и намеревались лишь слегка подёргать Карла VI за нос. Однако у местечка Азенкур путь им преградило пятнадцатитысячное войско французов во главе с герцогом Орлеанским. С пренебрежением взглянув на горстку англичан, двадцатилетний герцог бросил весь цвет французского рыцарства в бой, в котором этот цвет и осыпался серым пеплом на болотную жижу.
Отец тоже принимал участие в той битве, разумеется, на стороне французской короны. В отличие от большинства рыцарей, ему повезло: он сумел выжить и вернуться домой, но не в родовое поместье, а в Реймс, в наш дом. Я помню его возвращение: высокий мужчина с забинтованной головой, с обрубком вместо правой руки въехал во двор и свалился с седла. Его долго трясла лихорадка, на выздоровление никто не рассчитывал, но мама варила отвары, готовила мази. Пока он лежал, я частенько подсаживался к нему на кровать и мы, можно сказать, подружились. Мне было девять лет, и он рассказывал жадному до историй мальчишке о крестовых походах, о королях, о турнирах, о прекрасных дамах. Это так меня окрыляло, что я решил стать рыцарем.
Однако у отца были иные планы. Два года спустя, когда англичане осаждали Руан и прибирали к рукам остатки Нормандии, меня отправили в Парижский университет. Господи, как я не хотел этого! Единственным порывом было сбежать в королевский домен, уговорить какого-нибудь рыцаря взять меня в услужение хоть пажом, хоть горшок ночной выносить, только бы не видеть постные морды учёных богословов. Однако в Париж меня отвозил Гуго. Старик всю жизнь сопровождал синьора де Сенегена в его походах, был рядом с ним в десятках сражений, в том числе при Азенкуре, и, завершив службу, был приставлен ко мне в качестве воспитателя. Он давал мне уроки фехтования, обучал верховой езде, объяснял хитрости охоты на кабанов и зайцев. Если бы я сбежал, Гуго могли обвинить в мошенничестве или похищении, а за это полагалась смертная казнь.
Вот так я и поступил в Парижский университет. Отец на моё содержание не скупился, хотя его официальная жена исходила ядом и ставила в церкви свечи за упокой моей души. Не помогло. Пять лет я обучался на артистическом факультете. Мне преподавали грамматику, диалектику, риторику, арифметику, музыку. В общей иерархии университета этот факультет считался ниже остальных, лишь успешно закончив его и получив степень бакалавра, появлялся шанс поступить на богослова, медика или юриста. Преподавание велось устно на латыни в форме лекций и диспутов. Общение на родном языке в стенах университета строжайше запрещалось, так что на латыни я теперь говорю не хуже, чем на французском.
Первые два года пролетели достаточно быстро. Я учился, а заодно приобщался к общественной жизни, пробуя на вкус незнакомые, а порой и опасные явления типа выборов, статутов, вольных корпораций и прочей филологии. Я окунулся во всё это с головой. Для недавнего недоросля, который кроме небольшого двора возле дома не видел ничего, университетская жизнь с её спорами, дискуссиями, дебатами, довольно часто заканчивающихся мордобитием, была намного интереснее. Я ощутил стремление к участию в политике, и так как большинство моих новых знакомых были на стороне бургиньонов[3], то и сам я стал бургиньоном.
За время обучения я пережил осаду Парижа войсками Филиппа Доброго и приветствовал их вступление в город тридцатого мая тысяча четыреста восемнадцатого года. Участвовал в гонениях на арманьяков и с ликованием встретил известие о союзе бургундцев и англичан.
Война набирала обороты. Французские города сдавались под напором союзников, от королевского домена отваливались огромные куски, государство таяло на глазах. В ситуации стремительного распада страны, короля Карла VI вынудили подписать невыгодный во всех отношениях договор в Труа и признать Генриха V своим наследником. Говорят, что рукой Карла водила его жена Изабелла Баварская, но это уже детали, тем более что при подписании договора я не присутствовал и ничего утверждать не возьмусь. Дофина Карла лишили всех прав и обязанностей, объявили мятежником и исключили из линии престолонаследия.
Отец был в бешенстве от этого соглашения. Он говорил что-то о суверенитете, о предательстве, о бойне при Азенкуре и о том, что никогда не простит англичан за избиение пленных французских рыцарей. Я не до конца понимал, о чём он, да и не особо сильно вникал в события семилетней давности. Университетские настроения были на стороне Генриха V и его ближайшего товарища Филиппа Доброго, соответственно, я их полностью поддерживал.
Два с половиной года спустя, как раз к моменту окончания мной артистического факультета, Карл VI Безумный умер и королём Франции стал Генрих V. Через неделю он короновался в Реймском соборе, соединив на своей голове сразу две короны — Англии и Франции. По всему Парижу начались празднования и очередное избиение немногих оставшихся сторонников дофина. Я наблюдал, как одного арманьяка бросили в Сену с камнем на шее, а пару десятков других повесили на Гревской площади. Как и все студенты, я носился по улицам с воплями «бей французов» и «да здравствует король Генрих Французский»! Логическое несоответствие лозунгов никого не смущало, потому что мы были пьяные и счастливые. Никогда я не чувствовал себя настолько свободным и уверенным в своём будущем. К чёрту богословие, я всё-таки стану рыцарем!
Однако свобода длилась до очередного приезда отца. Первым делом он меня выпорол, потом почти бесчувственного погрузил на лошадь и отвёз в Реймс.
Дома тернистым путём уговоров и тяжёлой отцовской длани меня вернули на путь истинный, объяснив, что родившись французом, я должен любить Францию, а не Англию, и что свобода в первую очередь является понятием общественным, а не личным, ибо главная задача гражданина беречь свою страну для последующих поколений.
Об университете пришлось забыть. Отец запретил мне возвращаться, пока в Париже правят англичане. Моим обучением вновь занялся Гуго. Мы снова фехтовали, охотились, скакали. А тем временем объединённые силы англичан и бургундцев продолжали дробить страну. В массы несли мысль, что Генрих V прямой потомок герцога Нормандии всего-то триста лет назад перебравшийся на ПМЖ в Англию, а значит он настоящий француз, и нет ничего страшного в том, что француз сел на французский трон. Это сработало. Сопротивление англичанам на оккупированных землях заметно снизилось, а где-то и вовсе иссякло. Отца это определённо не радовало, однако взять оружие в руки он не мог, правой-то руки не было. Иногда в наш дом приезжали хмурые господа, рассаживались за столом в общей зале и говорили, говорили. По разговорам я безошибочно определял в них арманьяков, чьих собратьев не так давно гонял по Парижу. Но теперь я сам становился арманьяком. Я слушал их, вникал в суть разговоров и находил для себя подтверждения отцовским словам о свободе, любви, родине, хотя и не был до конца уверен, что разделяю их.
Дофин Карл обосновался сначала в Бурже, а потом перебрался в Шинон. Сторонники, которых было достаточно много, величали Карла королём, но даже последний нищий в грязном переулке понимал, что пока Реймс находится под оккупацией англичан, король он номинальный. Чтобы стать настоящим королём Франции, требуется коронация в Реймском соборе.
Такой вот расклад.
Сейчас на дворе тысяча четыреста двадцать восьмой год, август, мне двадцать два, образование не законченное высшее, не женат, не рыцарь, без убеждений, материальное положение в связи с гибелью отца хреновое, будущее туманное. Несколько дней назад мама заявила, что через два месяца в богословской школе при аббатстве Святого Ремигия начнётся очередной учебный год. Оплата — два ливра. Для меня это выход. Я стану церковным клириком, если повезёт — аббатом. Но даже если не повезёт, я всё равно буду сыт, одет и в относительной безопасности. Жизнь сложилась. Одно только не понятно: каким образом Генрих V Ланкастерский умудрился стать королём Франции и продолжает оставаться им до сих пор? По договору в Труа получить корону и царство в придачу он мог лишь после смерти Карла VI, но проблема в том, что Генрих V умер раньше Карла, во всяком случае, должен был так поступить. Но не поступил. Странно. Какая-то альтернативная история получается.
[1] Чиновник, обладавший правом судебной и военной власти.
[2] Политическая и военная партия, поддерживающая Карла VII и выступающая против бургундцев, поддерживавших Изабеллу Баварскую, а впоследствии англичан.