— Видели, видели? — закричали рядом. — Ух как! Луи не сломал копьё. Он промахнулся!
К разочарованию зрителей, дю Валь стал опережать Шлюмберже-младшего на одно очко. Но я бы не торопился с выводами. Разрыв минимальный, шанс исправить ошибку и наверстать упущенное есть. Бойцы на мой взгляд равные, разве что Шлюмберже страдает излишним рвением. Торопится. А дю Валь осторожен и расчётлив. Но конь может оступиться и наконечник копья ударит пустоту…
На новую сшибку поединщики рванули одновременно. Мне показалось, что дю Валь намеренно придержал гнедого на развороте, чтобы дать возможность сопернику выровнять расстояние, да и кони уже подустали, и на третий рывок пошли неохотно. Но разогнаться смогли. Шлюмберже подался вперёд, поднял копьё чуть выше, рассчитывая попасть по шлему. Дю Валь, сблизившись, отклонил корпус в сторону, и наконечник лишь царапнул наплечник, а сам с силой ударил Шлюмберже по щиту. Снова раздался треск лопнувшего копья и разочарованный вздох толпы.
Три один!
Главный судья подал знак, и трубы загудели, останавливая поединок. Шлюмберже в гневе отбросил целое копьё, рывком снял и отбросил шлем.
— Нет, нет, не окончен! Не окончен! Мы бьёмся до смерти! Продолжим пешими!
Бургундец легко спрыгнул с седла, передал поводья подбежавшему конюху. Поднял забрало.
— Если желаете умереть, господин рыцарь, что ж, не буду вас отговаривать.
Он изобразил поклон и посмотрел на судей, ожидая их решения. Оруженосец уже держал наготове меч.
— Поединок завершён, — громко, чтобы услышали все, произнёс судья. — Победитель — баронет Ив дю Валь, знаменосец герцога Филиппа Доброго. Любой, кто воспротивиться приговору, будет с позором изгнан с турнира.
Шлюмберже плюнул, прошептал что-то и направился к выходу с ристалища.
После этой пары было ещё восемь поединков, зрелищные, интригующие, но уже не настолько эмоциональные. Потом объявили перерыв до следующего утра. Завтра решится, кто станет победителем турнира и возьмёт главный приз. Насчёт победителя у меня сомнений не было — дю Валь. Народ возле меня придерживался иной версии, никто не хотел верить, что какой-то чужак, да ещё бургундец, сможет победить на турнире в Реймсе. Я неосторожно высказался о хорошей подготовке баннерета, о том, что с его возможностями и экипировкой у него есть шанс стать завтра первым.
Бюргеры остановились, взяли меня в полукольцо. Мужички все здоровые, разогретые вином, у многих на поясах ножи, а на лицах явная нелюбовь ко всем, кто против Шампани.
— Ты сам-то откуда будешь?
Ну замечательно, только разборок по типу «ты за Спартак или за ЦСКА?» мне сейчас и не хватало. И меч как назло оставил в комнате на гвоздике. Чёрт, так ведь можно до дома и не дойти.
— Да чё с ним разговаривать, язык подрезать, чтоб не мёл попусту.
— Жан, не трогайте его, — услышал я тонкий голосок. — Это бастард сеньора де Сенегена. Он мне сегодня яблоко дал.
Здоровяк, которого мальчонка назвал Жаном, глянул на меня исподлобья и проговорил глухо:
— Дворянский сынок… Знаю я госпожу Поладу, хорошая женщина. Нос бы тебе свернуть, да мать твою расстраивать не хочу. Ладно, ходи пока целый. И думай, прежде чем язык распускать.
Я промолчал, хотя очень хотелось предложить громиле перекинуться словом один на один, а то в компании друзей все смелые. Но кто его знает, какие у них правила. Может предложение разобраться как честные пацаны вызовет лишь смех, и меня тупо отпинают, несмотря на уважение к маме. Рыцарство — оно в чести не у всех и не везде, так что рисковать не будем.
Я подмигнул пацанёнку.
— Как зовут?
— Щенок.
— Странное имя. С чего вдруг так?
— Не знаю. Все говорят: щенок, принеси то, щенок, сбегай туда, вот и стал Щенком.
— Не обидно?
— Тут важен заработок, господин. За каждое поручение — денье, остальное не имеет значения.
— И много удаётся заработать?
— По-разному. Иногда нисколько, а самое большое — четыре денье. Но такое было только однажды, давно-давно. Обычно одну-две монетки.
— На что тратишь?
— Матери отдаю. У меня две сестры и младший брат. Отец в прошлом году попал под телегу, болел долго, потом умер, и теперь я единственный кормилец в семье.
Мальчишка поведал мне банальную душещипательную историю, предназначенную разжалобить потенциального работодателя. Я не проникся, таких историй я и сам могу рассказать сколько угодно. Но то, что этот оборвыш попался на глаза, весьма кстати.
— Хочешь заработать?
— А что нужно? — в его глазах возникла настороженность.
— Узнать кое-что об одном человеке.
— Пять денье! — тут же выдал мальчишка.
— Губа не треснет? Дам два денье, если останусь доволен.
— Согласен, господин. Какой человек вам нужен?
— На турнире был сегодня?
— Спрашиваете! Конечно, был.
— Рыцарь-баннерет Ив дю Валь. Узнай о нём всё, что можно узнать.
Щенок закусил губу и состроил загадочную рожицу.
— Это, я вам скажу, имя, да-а-а-а… Двух денье мало, — он скосился на меня, как бы намекая, что надо добавить, но я лишь улыбался. — Что ж, господин, раз сговорились за два, значит, за два.
Он шмыгнул в толпу и растворился. Я усмехнулся: вот, блин, пострелёныш, и пошагал к дому. Во дворе рядом с мамой стояли двое. Один дородный, в возрасте, ростом с меня, облачён в сюрко грязно-белого цвета, на груди изображена собачья голова и надпись вокруг неё готической вязью на латыни: Domini Canes. Правая рука на рукояти меча. Второй с арбалетом, в таком же сюрко с псиной башкой.
— Вольгаст де Сенеген?
Вид этих двоих никак не вязался с чем-то добрым и радостным. Обещанные Мартином наёмники? Если так, то эти будут посерьёзнее предыдущих. Но почему только двое?
Я скользнул взглядом по сторонам, нет ли ещё кого-то, и спросил напряжённо:
— Допустим. И что?
— Именем Святой инквизиции, следуйте за нами!
[1] Собирательное название банд наёмников первой половины XV века.
[2] Особой конструкции щит, предназначенный для турниров.
Глава 6
Святая инквизиция? В череде развивающихся событий, это что-то новенькое. Хорошо хоть не проделки братца, но всё равно… Инквизиция не могла прийти сама по себе. Её позвали. Кто?
Я посмотрел на маму. Она молчала. Лицо строгое, руки сложены на животе, во взгляде благочестие.
— Вольгаст, это для твоего же блага.
Понятно. И неожиданно. От близких, тем более от родной матери, менее всего ожидаешь чего-то подобного. Впрочем, моя вина здесь тоже присутствует. Мама настойчиво звала меня в церковь, не на шутку взволнованная моими поступками, а я предпочёл отправиться на турнир. Хотя уже не маленький, университет закончил — два университета! — должен понимать, что в Средневековье странное поведение человека вызывает у окружающих страх и желание направить его к местному психиатру. А кто здесь местные психиатры? Правильно, она самая — Святая инквизиция. Лечат мозги одномоментно, используя не только слово, но и различные инструменты по типу дыбы и испанского сапога.
Я сглотнул. Висеть на дыбе мне как-то не хотелось. Я, конечно, никогда не пробовал, но воображение у меня развитое, да и в кино показывали. Нет, это не моё. Пока есть возможность надо бежать. Ворота открыты…
— Сын, — возвысился мамин голос, — ты должен пойти с этими людьми. Ты одержим. Одержим дьяволом. Я разговаривала с отцом Томмазо, он обещал помочь.
— Помочь? Мама, о чём вы? Это инквизиция! Это… у меня слов нет, мама. Как вы могли поступить так?
Арбалетчик приподнял арбалет. Выражение лица угрюмое, желание думать отсутствует напрочь. Если потребуется выстрелить, колебаться не станет. Увернусь ли я от болта? Конечно, не увернусь. С такого-то расстояния! И рядом ни столба, ни дерева, никакого иного укрытия. Чёрт. Чёрт-чёрт-чёрт…
— Вольгаст, прошу тебя, делай, как они говорят. Отец Томмазо всего лишь осмотрит тебя, и ты сразу вернёшься домой.
Обалдеть! Отец Томмазо, инквизитор, меня просто осмотрит. Звучит как оксюморон. Однако желание бежать исчезло напрочь. А, будь что будет, к отцу Томмазо, так к отцу Томмазо. Мама, ну как же так…
— Пошли.
Ушли мы недалеко. Реймское отделение инквизиции располагалось в монастыре Святого Ремигия, через два квартала от нашего дома. На монастырском дворе нас ждали. Монах в чёрном балахоне велел следовать за ним. Я думал, он и есть отец Томмазо, но монах проводил меня в келью и закрыл дверь.
Келья походила на тюремную камеру: три метра в длину, два в ширину — в футбол не поиграешь. Возле двери деревянная бадья, типа, туалет, у стены узкая скамья, под потолком окошко, сквозь которое свет проникал с большим трудом. На скамье миска с тушёной капустой и глиняная кружка. Я решил, что в кружке пиво, но нет, вода. Монастырский ужин. В углу свил паутину паук. Он монотонно со знанием дела опутывал только что пойманную муху белой нитью, и у меня возникла ассоциация: муха это я, а паук тот самый отец Томмазо.
Жуть.
В коридоре послышались шаги. За мной? Нет, прошли мимо. Через час снова шаги, снова мимо. Я подошёл к двери, приложил ухо. Тишина. Толкнул дверь — открылась. Выглянул в коридор. Полумрак. Вышел, стараясь не шуметь, сделал несколько шагов. Справа и слева вдоль коридора тянулись другие двери, из-под некоторых пробивались полоски света. Иногда слышался кашель, шорох одежды, бессвязное бормотание. Попытался разобрать его, но снова послышались шаги, и я на цыпочках вернулся в свою келью.
Сел на скамью. Свет в окно больше не проникал, значит, стемнело. Можно сбежать. Дверь открыта, охраны нет. Странно, конечно. Получается, я не пленник? Да, тогда действительно можно сбежать. Но если сбегу, что потом? Чужая незнакомая страна, незнакомая жизнь. Память предыдущего носителя скорее мешает, чем помогает. Если разбираться в доступных воспоминаниях, он был человек ветреный, скрытный, избалованный, часто высокомерный. Я другой, и вот именно смена характера насторожила маму. Она испугалась, отсюда подозрение на происки дьявола, и как следствие — отец Томмазо. Имя, кстати, итальянское. Итальянец во Франции? Ему итальянских монастырей не хватило?