ровой самокритики. Проходили дни, и Стритер стал со страхом замечать, что внутри него произошел раскол, будто кто-то завладел его личностью и теперь рвет ее на части. Работы его уже не были однородными. в них явственно обозначились два направления, противоречащие друг другу, и чем сильнее он старался ликвидировать этот диссонанс, тем медленнее шла работа. «Скверно, - подумал он. - Кажется, я совсем зациклился и выбился из колеи. Что за чертовщина?.. Нет, наверное, я все-таки открыл новый источник творчества. Эх, если бы я только смог примирить эти два направления между собой и получить от их слияния пользу, как многие другие художники!..»
На третьей открытке была изображена крошечная приходская церковь в Йорке.
«Я знаю, что Вам нравятся большие соборы, - говорилось в письме. - Уверен, что в Вашем случае это не признак мании величия. Однако иногда и маленькие церкви заслуживают большого внимания. На своем пути на юг я встречаю много церквей. А Вы сейчас заняты работой или подыскиваете новые сюжеты? Еще раз дружески жму Вашу руку. Всяческих Вам благ,
У. С.»
И на самом деле Уолтеру Стритеру нравились большие соборы. Собор Линкольна, например, долгое время был предметом его юношеских фантазий, и он даже писал о нем в своих путевых заметках. Также было правдой и то, что его интересовали главным образом размеры, и он всегда недооценивал простые приходские церкви. Но откуда же У. С. мог знать об этом? И неужели это может быть признаком мании величия? И кто, в конце концов, такой этот самый У. С.?!
Тут первый раз Стритеру пришло в голову, что это были его собственные инициалы. То есть, конечно, он замечал это и раньше, но просто не придавал этому никакого значения. Ведь это были самые обычные инициалы - у Гилберта были такие же, и у Моэма, и у Шекспира… Любой человек мог обладать ими. Однако теперь это совпадение показалось Уолтеру странным, и страшная мысль вдруг пронзила его: «А что если я сам пишу себе эти открытки?.. Ведь подобные случаи бывали, особенно при расщеплении личности у шизофреников». Нет, конечно, он к таким не принадлежал, но все же с ним что-то происходило. Иначе как было объяснить это появившееся в последние дни новое направление, это странное раздвоение в работе, которое теперь уже явно проступало не только в мыслях, но и на бумаге, так что один абзац выходил у него вялым и апатичным, с придаточными предложениями и обилием запятых, а следующий - резкий и колкий, с точками и глаголами-
Стритер снова взглянул на почерк. Он показался ему самым обыкновенным и заурядным - настолько нормальным, словно кто-то специально пытался замаскировать свою оригинальность. Но теперь ему стало казаться, что почерк этот похож на его собственный. Уолтер уже собирался кинуть открытку в огонь, но неожиданно передумал. «Кому-нибудь покажу», - решил он.
Один из его друзей сказал: «Милый мой, здесь же все ясно! Это какая-то ненормальная женщина. Я просто уверен, что это женщина. Она, наверное, влюбилась в тебя и теперь пытается таким Образом привлечь твое внимание. Я бы на это вообще не реагировал. А тебе пора бы уж привыкнуть к тому, что известные люди всегда получают письма от сумасшедших. Но если эти открытки тебя так тревожат, то уничтожай их сразу же, не читая. Обычно такие поклонницы бывают очень настойчивыми, и если она заметит, что ее письма тебя задели, то будет продолжать в том же духе до скончания века».
На некоторое время Стритер почувствовал себя более уверенно. В самом деле, стоит ли волноваться из-за того, что какая-то безумная женщина, эдакое мышеподобное существо, умудрилась в него влюбиться! Ну и чего здесь расстраиваться? И вдруг его подсознание, как бы отыскивая повод для новых мучений, с логической строгостью поставило перед Уолтером тревожный вопрос: «Предположим, что эти открытки действительно писал сумасшедший, но тогда, если я сам себе их пишу, не следует ли из этого, что сумасшедший - это я?»
Стритер изо всех сил пытался не думать об этом и даже хотел уже разорвать последнюю открытку, как и все предыдущие, но что-то внутри него продолжало сопротивляться. Открытки стали частью его самого. Уступив какому-то непонятному побуждению, которого он и сам испугался, Уолтер решил вдруг спрятать конверт куда-нибудь подальше и положил его за часы на камине. Он не видел открытки, но знал, что она там лежит.
Теперь он должен был признаться себе, что дело с открытками стало основным в его жизни. Оно создало целую область новых мыслей и чувств, в основном не очень приятных. Все его существо было охвачено ожиданием следующего письма.
Однако, когда оно пришло, Уолтер был удивлен этим не меньше, чем в прошлый раз. Он даже долго не мог заставить себя взглянуть на фотографию.
«Я приближаюсь, - говорилось в открытке. - Я уже в Ковентри. А Вас когда-нибудь отправляли в Ковентри? А меня - да. Кстати, Вы же сами и направили. И это не очень приятно, могу Вас уверить. Но надеюсь, что мы с Вами разберемся в конце концов и с этим Я ведь не впервые советую Вам заняться своими героями, правда? Возможно, с моей помощью у Вас появятся свежие мысли. Если так, то благодарите меня, потому что, по-моему, это как раз такие мысли, которые писателям очень необходимы. Перечитываю Ваши романы, можно сказать, живу ими. Жму Вашу руку, Ваш преданный друг
У. С.»
Волна страха захлестнула Уолтера Стритера. Как же он до сих пор не замечал самого важного в этих посланиях - что каждая последующая открытка была отправлена из места, находившегося, если смотреть по карте, все ближе и ближе к его дому. «Я приближаюсь»… Неужели его подсознание из чувства самосохранения отказывалось видеть это? Если так, то «зрение» необходимо было срочно вернуть. Стритер взял атлас и по карте проследил за передвижениями У. С. Каждый раз между городами было расстояние порядка восьмидесяти миль. И на таком же расстоянии от Ковентри жил сейчас Уолтер.
Может быть, открытки следует показать психиатру? Но что может сказать ему психиатр? Он ведь не знает того, что нужно узнать Уолтеру: надо ли бояться этого У. С. и почему?
Лучше обратиться в полицию. Полиция привыкла иметь дело с авторами анонимных писем Если же они посмеются над ним, то это будет даже к лучшему.
Однако в полиции не смеялись. Там считали, что это обыкновенный розыгрыш, и никакой У. С. во плоти никогда не объявится. Потом инспектор спросил, нет ли у Стритера врага, который точит на него зуб. «Нет, во всяком случае я такого не знаю», - ответил Уолтер. Полицейские эксперты тоже склонялись к мнению, что автор открыток - женщина. Ему посоветовали не волноваться и сообщить, если придет еще одна открытка.
Немного успокоившись, Уолтер вернулся домой. Разговор с полицейскими пошел ему на пользу, и он долго еще вспоминал его. Ведь он сказал им чистую правду - у него действительно не было врагов. Дело в том, что он не являлся человеком, обладающим сколько-нибудь яркой индивидуальностью, поэтому и на страницах его книг до недавнего времени жили такие же милые и нудные герои. К тому же в последнее время он вообще старался не создавать слиш-ком уж отрицательных персонажей. Это, по его мнению, было бы нехорошо с точки зрения морали и не очень убедительно в художественном отношении. Ведь в каждом человеке всегда есть что-то хорошее. В последний раз - а тут он должен был сознаться, что не писал уже несколько недель, настолько дело с открытками захватило его разум, - если ему нужно было вывести отрицательного героя, он просто изображал его фашистом, то есть таким человеком, который все человеческие черты уже попросту растерял. Но когда-то давным-давно, когда он был помоложе и видел мир еще черно-белым, он позволял себе гораздо больше. Уолтер не очень хорошо помнил свои ранние книги, но в одной из них был герой, Изгнанник, над которым он здорово потрудился. Стритер описывал его так, будто это был живой человек, к которому он питал самое яростное чувство ненависти. Ему доставляло несравненное удовольствие награждать Изгнанника всяческими отрицательными качествами. Он никогда не позволял своему герою сомневаться и не чувствовал к нему ни капли жалости, когда тому приходилось расплачиваться головой за свои злые поступки. И в конце концов Уолтер до того увлекся своим персонажем, что ему самому далее стало страшновато, настолько это мрачное кровавое существо оказалось переполненным всякой гадостью.
Странно, но он никак не мог вспомнить его имени. Тогда он достал с полки книгу и не спеша принялся листать ее - и даже сейчас ему было не по себе. Ну да, вот: Уильям .. Уильям… Он проглядел еще несколько страниц. Уильям Стрейнсфорт.
Но это же его собственные инициалы!
Уолтер не подумал, имеет ли какое-то значение подобное совпадение, но на душе у него стало нехорошо. Он так обеспокоился, что следующая открытка даже принесла ему некоторое облегчение.
«Это Вам ни о чем не говорит?» - прочитал Стритер и, помимо желания, перевернув открытку, увидел фотографию Глучестера. Уолтер уставился на нее так, будто она могла сообщить ему что-то очень ценное, а потом с трудом заставил себя читать дальше:
«Теперь я уже совсем близко. Мои передвижения, как Вы могли бы догадаться, не совсем от меня зависят, но если все будет хорошо, то надеюсь, что мы с Вами встретимся в конце этой не-
дели. И тогда уж мы во всем разберемся! Интересно, узнаете ли Вы меня? Ведь Вы уже не в первый раз приютите меня у себя. Жму руку, искренне Ваш,
У. С»
Уолтер сразу же отнес открытку в полицейский участок и спросил, нельзя ли обеспечить ему охрану на выходные дни. Дежурный офицер улыбнулся и сказал, что это наверняка розыгрыш, но он, конечно, попросит кого-нибудь понаблюдать за домом
- Вы так и не догадываетесь, кто это может быть? - спросил инспектор.
Уолтер отрицательно покачал головой.
Был вторник, и у Уолтера Стритера оставалось еще достаточно времени, чтобы подумать о конце недели. Сначала ему казалось, что он вообще не доживет до выходных, но, как ни странно, его уверенность в себе не затухала, а, наоборот, стала расти. Он даже сел за работу, будто бы мог заставить себя писать, и как оказалось - действительно мог, да еще и не так, как раньше, а значительно лучше. Видимо, нервное напряжение, не покидавшее его в последнее время, словно некая кислота разъело непродуктивный слой, осевший на его мозг. Сейчас он был близок к своим героям, как никог