И координаты, позывные, пароли – все как и должно быть.
Мой канал: «Хозяин?»
Канал Патоки: «Не обращай внимания, Рекс».
Но я не обращаю внимания на Патоку, хотя вокруг идет бой.
Мастер говорит: «Рекс, возвращайся на базу. Рекс, выходи из боя, это приказ. Плохой Пес!»
Я вою. Мне плохо. Я смотрю на тела вокруг, на их изодранной форме эмблема «Редмарк».
Хозяин говорит: «Рекс, в чем дело? Ты же знаешь меня, мальчик. Ты ведь меня не забыл? Почему ты с нами дерешься? Ты же мой пес, Рекс. Я твой Хозяин».
Я снова вижу людей у больницы, они подчиняются собственным приказам.
Мой канал молчит. Я не могу придумать слова. Я Плохой Пес. Как же иначе.
Хозяин говорит: «Домой, Рекс. Ну же».
Мой канал: «Я не хочу…»
И у меня снова заканчиваются слова. Я не могу сказать Хозяину, что не хочу домой. Не могу сказать, что не хочу, чтобы он разрушил Реторну. Я даже не могу спросить его, почему он это делает. У меня не такие отношения с Хозяином.
Я вижу их перестрелку с местными жителями. Там Хосе Бланко, он никогда меня не любил. Он отстреливается, пытаясь спасти больницу и доктора де Сехос.
Хозяин говорит: «Рекс, сейчас же уходи оттуда! У нас мало времени, Рекс. Из-за тебя мы уже выбились из графика. А ну убери оттуда свою задницу, шелудивая дворняжка!»
Ноги несут меня, но я не знаю куда.
Хозяин говорит: «Рекс, прием».
Он передает коды и пароли, означающие: Хозяин – это Хозяин, а ты пес. Собаки подчиняются Хозяину.
«Слушайся Хозяина, Плохой Пес! Ты меня слышишь, чертова псина? Делай, что говорят, гребаная псина!»
Потом Хозяин пытается соединиться со мной напрямую, снова сделать меня Хорошим Псом. Я съеживаюсь и жду, когда натянется поводок.
Поводка больше нет.
Я пытаюсь связаться со встроенной системой иерархии.
Но ее тоже нет. Харт в последний момент ее отключил.
Я знаю, что Хозяин – это Хозяин. Я знаю, что я Плохой Пес, ведь так сказал Хозяин. Но Хозяина здесь нет, его сигнал слабый, а во мне не осталось ничего, что заставило бы подчиняться. Впервые я сам могу решать, хороший я пес или плохой.
Я бегу к больнице. Меня замечают люди со взрывчаткой. Они стреляют и попадают несколько раз. Хозяин кричит на меня.
Я говорю ему: «Я Хороший Пес».
Хозяин отвечает, что я Плохой Пес, но сигнал смазывается и пропадает из-за вмешательства Патоки. У Хозяина нет доступа к моему чипу обратной связи. Его слова – это просто слова. Доктор Теа де Сехос тоже называла меня Хорошим Псом.
Это означает, что я могу выбирать, кому верить.
Я верю Патоке. Я верю доктору. Я Хороший Пес. Дракон был хорошим Драконом. Рой была Хорошей.
В меня снова попали. Всплеск боли в животе говорит, что пуля вошла глубоко, вонзилась через уже поврежденную кожу. Я хватаю стрелка, швыряю его об стену и слышу сухой хруст костей, от которого не защитит ни кевлар, ни особо прочная ткань. Другому я откусываю череп вместе со шлемом. Остальные бегут. Бомбу они бросили. Они бросили и своего пса.
Последнего пса. Он смотрит на меня со жгучей ненавистью. «Плохой Пес! – говорит этот взгляд. – Плохой Пес, Рекс! Плохой Пес, не слушается Хозяина».
Я хочу ему объяснить, но не могу. У меня не хватает слов. Я даже себе этого не могу объяснить.
Мы сближаемся и сталкиваемся. Оба ранены, но я сильнее. Каждое движение причиняет боль, но лишь двигаясь, я могу ее заглушить. Я в ярости, я рассвирепел. Он разрывает мне руку зубами. Я протыкаю ему глаз когтем. Он отрывает мне ухо. Я пинаю его по брюху и вспарываю пуленепробиваемую кожу.
Я скидываю его с себя. Бомба никуда не делась, и люди об этом не забудут. Ее уже установили? Там часовой механизм или они просто пошлют сигнал?
Я хватаю бомбу и бросаю в сторону врага. Даже подстреленный, со всеми ранениями, я бросаю ее далеко. Пусть теперь детонирует. Пусть убивают своей бомбой поля и коров.
А после этого я чувствую слабость и печаль. Я оседаю на землю, хотел встать на четыре ноги, но приземляюсь на живот. Я ранен. Серьезно ранен.
Другой пес убежал. Сначала я не понял, но потом до меня доходит. Он убежал за бомбой. Давай, мальчик, апорт.
Когда он убегает, я задумываюсь о том, заденет ли его взрывом, а если он выживет, понесет ли бомбу Хозяину, как положено Хорошему Псу.
Канал Патоки: «Они уходят, Рекс. Враги отступают. Молодец, Рекс. Хороший мальчик. Хороший Пес».
Чип обратной связи молчит, но я верю Патоке.
И тут я слышу звук двигателей, и база данных… база данных посылает сообщение об ошибке, но звук как у тяжелых военных вертушек, их несколько. Я говорю об этом Патоке, которая только сейчас идет ко мне.
Канал Патоки: «Я знаю, Рекс. Это не враги. Не вступай в бой».
Но я хочу драться. Во мне бушуют огонь, ярость и боль, и когда я не дерусь, боль становится сильнее, гораздо сильнее. Во мне столько страха, вины и сомнений, и они тоже усиливаются, если голова не занята дракой.
Я говорю Патоке: «Я буду с ними драться».
Канал Патоки: «Нет, Рекс. Это я их вызвала. Пожалуйста, сдайся им. Мы выживем, Рекс. У нас есть будущее. Мир меняется. Но если ты вступишь с ними в бой, тебя убьют».
Я уже вижу вертушки: большие боевые модели, их лопасти визжат при посадке. Голос из мегафона что-то говорит местным жителям по-испански. Наверное, чтобы их успокоить, сообщить, что вновь прибывшие ничего им не сделают.
Я знаю, в меня целятся. Я не прячусь. Они меня убьют и покончат с болью, виной и страхом.
Канал Патоки: «Рекс, прошу тебя».
Она отбросила в сторону оружие, сняла снаряжение и опустила на землю.
Я собираюсь для прыжка, и когда первая вертушка снижается, задумываюсь – интересно, понимают ли они, как высоко я прыгаю. Я скалюсь. Я ранен.
Но я Хороший Пес. Я всегда хотел только одного – быть Хорошим Псом.
Я отстегиваю сбрую, и Большие Псы падают с плеч, а потом внутри поднимается боль, хлещет кровь, я очень слаб.
В моих ушах – шум двигателей, в носу – запах стрельбы. Но когда ко мне прикасается чья-то рука, я огрызаюсь и поворачиваю голову. Рядом со мной стоит на коленях доктор Теа де Сехос. Она говорит, и я не слышу слова в этом грохоте, но мне и не надо. Два слова, коротких слова, но важнее всех слов на свете. «Хороший Пес, – говорит она, хотя и с грустью. – Хороший Пес».
Я Хороший Пес, но мне так больно. Я ранен, но сделал выбор и знаю, что он был правильным.
Вновь прибывшие приближаются: странные запахи, никакого страха. Сложно оторвать голову от земли, но я стараюсь, чтобы на них посмотреть. Их оружие нацелено на меня, они кричат доктору, чтобы отошла, и она отходит.
Командир не-врагов мне знакома. Она была с Хозяином и Хартом. Ее зовут Эллен Асанто. Она была гражданской, а теперь стала военной. Я не понимаю, но кажется, мне и не нужно понимать.
Слова, снова слова, но все затуманивается, как и боль.
19. (Зачеркнуто)
В этом спектакле, хорошем спектакле, кто-то жалуется актеру, что они умирают тысячу раз, но так и не могут познать смерть, не чувствуют всей боли. Просто возвращаются по воле драматурга, только в другой шляпе.
И вот я появляюсь во втором акте, вместо накладных усов – новая виртуальная личность. Правда, это уже не я. Не та женщина, которую убил Мюррей.
Чтобы покончить с боевыми действиями в Кампече, потребовалось устроить большую встряску на многих уровнях. В то время я только училась управлять своими мускулами и поняла, что не обладаю таким влиянием, какое воображала. Как и бесчисленные политики, я обнаружила, что как только нечто становится достоянием публики, публика хватает это, словно пес мячик, и носится как с писаной торбой.
Но вышло наружу то, что многим хотелось бы скрыть. Правду исказили и неверно истолковали. Ложь уже обошла полмира, прежде чем понадобилось замалчивать правду. И вдруг затрепетало на ветру грязное белье, которое ни я, ни «Редмарк», ни другие заинтересованные стороны не хотели вывешивать на всеобщее обозрение, каждый по своим причинам. Просто праздник для сторонников теории заговора, даже для тех, кто верит в рептилоидов.
Все заголовки, по славной традиции рассчитывать на идиота, гласили нечто вроде: «Шокирующая новость! Боевые роботы-убийцы уничтожают людей!» Хотя все обстояло совсем не так. Другое дело, если бы «Редмарк» использовала только ракетные установки, бомбы и роботов. Даже химическое оружие, давно запрещенное мировыми соглашениями. Да, были бы расследования и запросы, как и положено, но публика верещала не об этом. Они что же, восстали против Бога, или отбирают у нас рабочие места, или угрожают нашим детям? Люди требовали что-то сделать с биоформами. Со всеми биоформами, от Рекса и экспериментальных боевых моделей до домашнего пса бабули Скоггинс, которого она выводила из дома раз в неделю, чтобы донес покупки.
И для меня это стало проблемой, потому что как раз тогда я решила, что у них есть будущее.
Часть IIIКормящая рука
20. Аслан
– Ну что, займешь мое место? – Дэвид Кахнер плюхнулся рядом, ухмыляясь от уха до уха.
– Ты же не всерьез, правда?
Керам Джон Аслан выключил планшет и подвинулся.
– Почему это? Мне уже трижды делали предложения о работе, а дело еще даже не начало рассматриваться в суде.
Кахнер выглядел безукоризненно: прическа волосок к волоску с иссиня-черным блеском, оливковая кожа без единого изъяна, золотой гвоздик в ухе. На нем были смарт-очки последней модели, костюм, стоивший больше, чем мог даже вообразить Аслан, и рубашка с щеголевато расстегнутым воротничком, как будто его вот-вот вызовут на подиум.
– Ты даже не появляешься перед камерами, – заметил Аслан.
– А какая разница? Да и вообще, только перед главными камерами, но босс говорит, что позже, вероятно, у меня возьмут интервью. А еще ток-шоу и скрытая реклама. Людям это интересно, Кей-Джи. В Международном суде не было дела такого уровня со времен Нюрнберга. А это в той же степени твое дело, как и мое.