Проходит час или два. Я по-прежнему лежу без сна, хотя, может, я все-таки задремал, и мне только кажется, что я бодрствую. Снова срабатывает сигнализация. Теперь я абсолютно уверен, что не сплю. Тек становится на колени у мембраны, готовый задушить любого, кто сунется внутрь. Но из входного клапана показывается шлем с голубой полоской, и на красивом лице Тека отражается разочарование. Через мгновение в палатку вваливается посиневший от холода и недостатка кислорода капрал Линдсей Митч, или попросту Мишлен.
Тек воздевает руки к небу. Младший по званию! Наконец-то есть кем командовать. Впрочем, покладистым Мишлена не назовешь. Он с трудом вытаскивает застрявший в мембране ботинок. Воздух закупоривает вход с таким громким хлопком, что у нас закладывает уши. Мишлен валится на спину между Диджеем и Казахом, отбрасывает экран шлема и сгибается пополам в припадке кашля. Проходит несколько минут, прежде чем он может говорить.
— Связь отказала! — хрипит он. — Чуть не подох!
— Мы тоже рады тебя видеть, — приветствует его Казах.
— Кто это «мы»? — Мишлен обводит нас налитыми кровью глазами. Видит, что вокруг него только старшие по званию, но ничуть не смущается. Тек передает ему тюбик с борщом и пару сосисок, потом, неохотно, флягу с водой. Эта палатка не рассчитана на шестерых, а другой у нас нет, но что поделать?
Красные глаза Мишлена останавливаются на Теке.
— Хвала небесам, я в раю! Сам сержант Фуджимори прислуживает мне. А где непорочные девы? — шепчет он, едва разлепляя лиловые губы.
Ему, видно, совсем плохо, но он быстро приходит в себя. Мишлен подносит к глазам тюбик с борщом.
— Что это за дерьмо? Похоже на кимчи[7], только жидкое, — и он с оглушительным звуком пускает газы.
— А снаружи не мог пропердеться? — брезгливо спрашивает Тек.
У Мишлена нет сил извиняться. Он бормочет наши имена и звания и впадает в дремоту, точнее, ненадолго теряет сознание. Через двадцать минут он испуганно вскакивает. Садится на пол. Его бьет дрожь, глаза выпучены.
К этому моменту никто уже не спит.
— Чертовы капсулы, наверное, открылись слишком рано, — говорит Мишлен.
Он перекатывается на живот и спрашивает, успели ли мы получить тактические установки.
— Нет, — отвечает Диджей.
И тогда наш скромный капрал застенчиво улыбается и признается, что у него, кажется, кое-что есть.
Выясняется, что Мишлен единственный, кому удалось засечь лазерный сигнал спутника, прежде чем зарево превратило небо в выжженную пустыню. Он делится информацией с нашими ангелами, те анализируют ее, попутно удаляя обрывки записей с прошлых бросков.
— Картина, как ни крути, неполная, — резюмирует Тек.
— Ни один из фонтанов не подает сигнал, — объявляет Диджей. — Может, получили повреждения во время броска, а может, уничтожены. Так или иначе, все молчат.
Есть о чем призадуматься.
— Запаса воздуха в палатке хватит только на восемь часов.
Мы злобно косимся на Диджея. Зачем озвучивать то, что и так всем известно? Нам нужны хорошие новости, а если их нет, то лучше помалкивать.
Диджей опускает голову, словно защищаясь от наших безмолвных нападок, и в его глазах появляется сонное выражение.
Тек продолжает разбирать тактические установки, полученные от Мишлена.
— Отличные новости! — объявляет он. — У роты европейцев, которые приземлились до нас, — Тек имеет в виду тех ребят, чьи сосиски и борщ наполняют наши желудки приятной тяжестью, — случился какой-то форсмажор, и они не воспользовались палатками. Шесть или семь штук должны лежать где-то поблизости…
Наши ангелы заканчивают передачу данных. Тек объявляет, что палатки разбросаны в радиусе десяти километров от пьедестала, на котором мы находимся. Если мы не хотим задохнуться, нам предстоит долгая прогулка.
Редкий космодесантник не ударяется в панику, когда заканчивается кислород. Неважно, насколько тщательно нас отбирают и тренируют, человек остается человеком, и когда в легких начинается пожар, то клаустрофобия берет свое, и мы откидываем экраны шлемов. Предпочитаем умереть быстро, а не корчиться в агонии лишние несколько минут. Такой вот парадокс.
— Пока отдыхаем, — командует Тек, и мы затихаем примерно на полчаса.
Я лежу в полудреме. Моя голова гудит словно растревоженный улей. Сигнализация звенит в третий раз, и в палатку протискивается Ними — штаб-сержант Неемия Бенчли из второго боевого расчета, круглолицый серфер с копной рыжеватых волос и татуировками в виде азиатских узоров, покрывающих его шею и руки. Ними сообщает, что небо на востоке уже светлеет, а по дороге он не встретил ни одной живой души. Ними и сам не понимает, как ему удалось продержаться так долго, а мы не пристаем с расспросами. Может, мы все уже на том свете. На Красной планете эта мысль приходит в голову так часто, что превращается в навязчивую идею.
Мы допиваем оставшуюся воду и с наслаждением отливаем в приемники регенераторов. В нос бьет резкий запах мочи. Вполне терпимый, когда принюхаешься. Наша палатка воняет как сортир в русском борделе. Впрочем, не надо плохо о русских. Они спасли нам жизнь этой ночью.
Холодный механический голос, раздающийся из динамиков, говорит что-то по-русски. Казах переводит. Нас предупреждают, что запасы воздуха подходят к концу.
Снаружи уже светает.
Пора в путь.
Бог любит дураков и пьяниц
К утру сильно похолодало.
Мы надеваем шлемы и опускаем экраны. Один за другим изумленно приподнимаем брови — никто из ангелов не подает голос. Лазерная связь отсутствует — очевидно, в небе над Марсом просто не осталось наших спутников, поэтому у ангелов нет новостей — ни хороших, ни плохих. Никаких. Им нечего сказать, и они молчат.
Мы по очереди протискиваемся наружу и совещаемся, что делать с бесполезной теперь палаткой. Решаем бросить ее как есть. Зарывать палатку в землю бессмысленно — ортштейн слишком твердый, а сжечь ее мы не сможем, ведь для горения нужен кислород. К тому же палатка пролежала тут целый месяц, и если бы кому-то было до нее дело, ее бы уже десять раз обнаружили. Похоже, всем плевать.
Потерянный, мать его, патруль.
— Мы по другую сторону от сражения, — предполагает Ними.
— Так и есть, — соглашается Диджей. — Скажи нам что-нибудь клевое, мастер-сержант Венн. Обнадежь нас.
— Было б чем, — хмыкаю я. — Мы остались без командира, все что мы можем — слоняться по округе в поисках воздуха, еды и питья. Хотя лично я пока не голодный.
Я наблюдаю за реакцией Мишлена, затем перевожу взгляд на Ви-Дефа. Сквозь экран лица толком не разглядеть, но могу поспорить, он расплылся в своей обычной идиотской ухмылке.
Мы снова и снова обшариваем глазами небо. Космо-фреймы и другие орбитальные объекты превосходно видны из любой точки Марса, особенно в предрассветных или закатных сумерках, когда углы и контрастность оптимальные. Но этим утром на небе нет ничего кроме алмазной россыпи звезд. В воздухе ни пылинки — на потепление можно не надеяться.
Я смотрю на запад, потому что у меня чешется левая рука, а это как раз западное направление. Коричневое пятно по-прежнему маячит к северу от нас. Слишком далеко, чтобы добраться до него, но нужна же нам хоть какая-то цель.
Я касаюсь шлема Тека.
— Ты у нас глазастый, посмотри-ка, что там?
— Песчаный дьявол.
— Со вчерашнего дня?
— Если не он, тогда что? — спрашивает Диджей.
— Красотка на «фиате». Везет нам холодного пивка, — дурачится Казах.
— Да все что угодно: обломки сбитого фрейма, «спящий» фонтан… Мало ли вариантов.
— Муравьишки, — убежденно говорит Ви-Деф, подразумевая антагов — антов.
Солдаты всегда дают врагу кучу прозвищ. Ребятам вроде Ви-Дефа за радость придумать кому-то кличку.
— Очень может быть, — соглашается Казах, — но почему они до сих пор не заявились сюда и не раскатали нас под орех? Лень, наверное, топать в такую даль ради того, чтоб нас прикончить…
— Выясним, — Тек обрубает его на полуслове.
Тек привык, что все его слушаются — скажет, как отрежет. Ними и Мишлен идут первыми, мы следом. Я оглядываюсь на палатку. Вчера — бесценное сокровище, сегодня — груда хлама. Тонны ненужного барахла по всей планете изо дня в день покрываются марсианской пылью. Когда-нибудь его отроют и продадут с аукциона. А уж мы позаботимся, чтобы это был «Сотбис», а не антаговский интернет-сайт. Ха-ха.
Настроение хуже некуда. Предел мечтаний — найти еще одну палатку. Глупо надеяться на лучшее, еще глупее — верить, что скоро нас подберет космо-фрейм.
Вероятно, воздух и вода закончатся прежде, чем мы дойдем до бурого пятна на горизонте. Но может быть, на эту равнину регулярно сбрасывают припасы для свежеприбывших десантников, тогда мы сможем по цепочке перебираться от одной палатки к другой. Таинственный путь пилигримов, дарующий несколько дней жизни, — уже слишком щедро для нас, и мы не смеем молить бога о большем.
Встречать рассвет на Марсе — удовольствие сомнительное, и я охотно променял бы его на горячий душ, если бы, конечно, нашелся безумный мечтатель, согласившийся на эту сделку.
Несколько десятков лет назад группа таких идеалистов прилетела на Марс и начала обустраивать Красную планету: строить «хомячьи лабиринты», рыть цепочки «кроличьих нор». Отныне Марс — их дом и принадлежит только им, заявили они. Их прозвали маскианцами — в честь легендарного изобретателя и инвестора Илона Маска. Я знаю о нем немного, читал только, что Маск — убежденный вегетарианец, создал систему электронных платежей, проектировал машины и космические корабли и десятилетиями боролся за космическое лидерство с компаниями «Blue Origin» Джефри Безоса и «Virgin» Ричарда Брэнсона. Хотя мечта о колонизации Красной планеты воплощалась в жизнь совместными усилиями, история сохранила только имя Маска. На протяжении двадцати лет колонизаторы пересекали космическое пространство и высаживались на Марс, а потом миграция резко прекратилась — процветающие поселения не могли вместить всех желающих, а в остальных свирепствовал голод, приводивший порой к ужасным последствиям — как некогда в Джеймстауне