— Хорошая мысль. Ты как, не против? Даже в тяжелые времена нужно что-то есть.
— Особенно в тяжелые времена, — сказала Франсес.
— Нам тебя не хватало, — сказал Элмер Конверсу. — С тех пор как ты отправился искать приключений, с фантазией у нас не фонтан. Всяким непотребством только и спасаемся. «Найтбит» сейчас — это такая грязь, что нас запретили в пяти штатах.
Конверс спрятал чек в карман.
— Ну-ка, Джонни, — сказала Франсес, — дай заголовочек.
Элмер мягко хлопнул в ладоши:
— Что-нибудь о взбесившемся животном, на пятьсот слов.
Конверс замотал головой.
— Да ради бога. — Он принялся расхаживать между столом и окном. — Птицы…
— Смотри и учись, — сказал Элмер Франсес. Положил руку на плечо Конверса, как тренер. — Так, «Птицы…», а дальше?
Подошел Дуглас Долтен с исправленным «Безумным отшельником». Франсес нетерпеливо просмотрела очерк. Элмер продолжал держать руку на плече Конверса.
— Продолжай, Дуглас, — вздохнув, сказала Франсес. — С огоньком.
— Ладно, — сказал Дуглас Долтен и снова сел за машинку.
— «Птицы…», а дальше что? — мягко спросил Элмер.
— Ничего!
Элмер убрал руку с плеча Конверса.
— «Птицы гибнут от голода»! — предложил он.
Конверс сел на краешек стола.
— Так, голодные птицы, — сказал он. Усталый и злой, повернулся к Элмеру. — Пожалуйста: «Голодные птицы растерзали парашютиста!»
Франсес изумленно уставилась на него.
— Я схожу с ума, — сказал Конверс.
Элмер уже записывал заголовок на уголке макета.
— Отлично. Мне нравится. Только ты можешь придумать такое. Ну-ка, еще одну конфетку. Давай о насильнике.
— Хватит на сегодня, Элмер.
— Насильника, — настаивал Элмер. — Пожалуйста!
— «Насильник…», — тупо пробормотал Конверс.
— «Насильник подыхает с голоду».
— «Насильник-лизун подыхает с голоду!»
— Ну и где тут огонек? — нахмурилась Франсес.
— «Аквалангист-насильник»?
— У нас уже есть парашютист, — покачал головой Элмер. Помолчал с сосредоточенным видом. — «Парашютист-насильник»?
— «Парашютист-насильник проткнул домохозяйку!» — предложил Конверс.
— Господи! — пожала плечами Франсес. — Почти получилось, да.
— Хватит, — объявил Элмер. — Он чуть жив. И голова у него сейчас другим забита.
Дуглас Долтен сунулся с переписанным в очередной раз «Безумным отшельником», и Франсес, едва взглянув на листы, сказала:
— Сплошная грязь.
Когда Элмер и Франсес уехали домой в Атертон, Конверс подсел к Дугласу, и они распили бутылку бурбона, которую тот держал в нижнем ящике. Этим вечером была очередь Дугласа нести готовый макет еженедельника на стоянку междугородных автобусов «Грейхаунд», откуда тот доставят в Сан-Рафаэль печатнику, не состоящему в профсоюзе. Дуглас закончил с выходками своего безумного отшельника, и сейчас ему нужно было набраться сил, чтобы одолеть дорогу по Мишшн-стрит до стоянки и дальше, к себе в отель на Саттер.
У Дугласа было из чего пить, в том же ящике стола он держал и пластиковые стаканчики. Конверс составил вместе четыре стула и бросил на них старый спальный мешок, который Элмер держал в том же шкафу, что и нелегальный телефон.
— Мне достаточно знать, — продолжал говорить Дуглас, — что у тебя неприятности. Этого для меня достаточно.
Конверс еще раз поблагодарил его.
— Как давно у меня не было возможности помочь другу. Господи, ну и вид у тебя! Я тебе не даю спать?
— Я бы выпил еще, — сказал Конверс.
Дуглас со счастливым видом кивнул:
— Помогать другу всегда было важно для нас. Когда я говорю «нас», я имею в виду свою компанию. Старую мою банду.
Он налил стаканчик до краев и выпил одним глотком, уже третий. От выпивки он, похоже, бледнел еще больше.
— Кто они, эти твои друзья?
— Их уже нет. Умерли. Разъехались. Исправились. Все, кроме твоего покорного слуги — последнего из грязного старого племени. Элмера я не считаю. Элмер — гигант, но он не умеет пить.
Конверс позволил Дугласу налить себе еще.
Дуглас продекламировал:
Когда, саки, для благостных услуг
Ты, словно месяц, вступишь в звездный круг
Гостей веселых — в память обо мне
Переверни пустую чашу, друг![45]
— Знаешь, кто это написал?
— Да, — ответил Конверс.
— Это тебе не Лоуренс Ферлингетти[46].— Дуглас осушил стаканчик и тут же неуверенной рукой налил себе снова.
Конверс лег на спину на составленных стульях.
— Расскажи, как там было, — неожиданно попросил Дуглас. — Как там было?
— Во Вьетнаме?
Дуглас с серьезным видом кивнул.
Конверс принял сидячую позу.
— По-настоящему, тебе надо бы спросить кого-нибудь из пехтуры. Для меня это была так, прогулка. Жил в основном в гостиницах. Иногда выбирался на передовую. Не часто. Слишком там страшно. Однажды я до того перепугался, что заплакал.
— Это редкость?
— По-моему, — ответил Конверс, — большая редкость. Думаю, естественно плакать от боли. Но плакать заранее — это не круто.
— Но ты все-таки бывал на передовой, — сказал Дуглас. — Это главное.
Конверс не видел в том никакой заслуги, но все равно кивнул. Дуглас снова налил себе. Смотреть, как он пьет, не доставляло большого удовольствия.
— Я тоже бывал на передовой, — заявил Дуглас. — Я был таким же, как ты. Только моложе. Тебе сколько, двадцать пять?
— Тридцать пять.
— Ага, — сказал Дуглас. — Ну а мне было двадцать. Отец пытался отговорить меня, но я не желал его слушать. Знаешь отель «Билтмор» в Нью-Йорке?
— Да вроде бы.
— Должен знать. Он в квартале от Рузвельт-авеню. Неужели не назначал свидания под часами на «Билтморе»?
— Не приходилось.
— Так вот, отец нашел меня в «Билтморе», в «Мужском баре». Это было первый раз, когда мы с ним выпивали вместе. И насколько помню, последний. Он мне сказал: «Ты сдохнешь в окопах за коммунизм, и поделом тебе будет». Знаешь, что я ему ответил? Я сказал: «Отец, если мне судьба умереть в окопах, чтобы занять свое скромное место в истории, тогда я самый счастливый из здесь присутствующих».
Глядя, как Дуглас морщится, словно ему прихватило живот, Конверс заключил, что Дуглас просто беззвучно смеется.
— А дело-то, заметь, было в баре отеля! — Дуглас хлопнул Конверса по колену. — В тот же вечер — в тот же самый вечер — я уже был на борту «Каринтии», которая направлялась в Гавр. Три дня спустя я уже был в Испании. — Поколебавшись мгновенье, он все-таки налил себе еще. — Так что я, как ты, побывал на фронте.
— Дуглас, — сказал Конверс, — это не то же самое. Околачиваться в Сайгоне или отправиться добровольцем на войну в Испанию — все же разные вещи. Я имею в виду, что, по сути, мы были по разные стороны баррикад.
— Кто? — удивился Дуглас. — По разные стороны? Ты и я? — Он засмеялся и замахал руками. — Ты, наверно, фашист.
— Если объективно, то, думаю, так оно и есть.
Дуглас наслаждался.
— Объективно! Объективно то, объективно это. Так любил говорить Элмер. Ты знал, что он был у нас замполитом? Говорил, бывало, что нет большой разницы между миссис Рузвельт и Гитлером. Объективно! И это была тогда не партийная линия — это Элмер сам.
Конверс натянул на себя спальный мешок и оперся на локоть. А Дуглас продолжал:
— У меня был друг в Амхерсте[47], которого звали Энди Стрич. Он погиб в Хараме[48]. А еще был парнишка из университета Индианы, его звали Питер Шульц. И другой, Гелб, которому было только восемнадцать. Едва школу окончил, можешь себе представить? Они все погибли в Хараме.
К удивлению Конверса, он запел на мотив «Долины Красной реки»[49]: «Есть долина в Испании по названью Харама». Но, пропев первую строчку, замолчал.
— Ох, не пой, — сказал он кому-то невидимому. — Мавры! Они были маврами. Я тогда думал — молодой был, глупый, — что это как в «Песне о Роланде». Мавры. Они подходили к проволочному заграждению, делая вид, что сдаются. Некоторые из них говорили по-английски. Нам, несчастным простачкам, всегда хотелось верить им. Были ребята, которые пропускали их через ограждение и получали ножом в живот.
— Чурки не лучше, — сказал Конверс. — Объективно.
— Ты не должен называть их чурками, — сказал Дуглас. — Мы мавров так не называли.
— Косоглазые же нас так называли. По-вьетнамски.
— Был у меня еще один друг из Амхерста, Поллард. Его расстреляли за трусость. Хотели расстрелять и меня. Тоже за трусость. Не то чтобы я был настолько труслив, вовсе нет. Элмер спас мне жизнь. Но это задело мои чувства, понимаешь? Задело самым неприятным образом. Так что я не пошел воевать во Вторую мировую.
— Если бы я был на твоем месте, меня бы расстреляли, — сказал Конверс. Локоть у него совсем затек. — Меня еще могут убить.
— В Сан-Франциско не убивают за трусость, Джон.
— Убивают.
Конверс уже засыпал, но тут неожиданная мысль заставила его сесть на стульях.
— Чармиан! — воскликнул он. — Ах ты черт! Все это из-за нее.
— Очень милое старинное имя, которое любят давать в Южных штатах.
— Дело в ней. Из-за нее я и влип.
— А, — сказал Дуглас, — так ты влюбился.
— Какое там «влюбился». Просто я был там, она тоже, и хотелось сделать ей приятно.
Дуглас отставил бутылку и встал. Его походка была на удивление твердой.
— Для меня все это больше не имеет значения, — сказал он весело. — После Харамы.
Стояло изумительное утро, когда Мардж и Хикс заехали на Стрип, чтобы позавтракать. Было ясно и тепло; ветер внешнего мира развеял смог, и солнце ласково сияло на гладких боках автомобилей и телах молодых людей, прохлаждающихся перед закусочной «Бен Франклин».