— Это ты? — спросила она. И вопрос не был риторическим.
— Ну да, — сказал Конверс. — Конечно я.
Он наклонился поцеловать ее в щеку. Плоть, которой коснулись его губы, была опухшей и синюшного цвета, оттого что она постоянно пощипывала щеки. От нее пахло смертью.
— Это не ты, — сказала она со странной убежденностью.
В первый момент он подумал, что это просто своего рода инфантильная жеманность, но вскоре понял, что она, наверно, бредит наяву.
— Это я, — повторил он. — Я, Джон.
Она посмотрела на него долгим взглядом. Старики и старухи в соседних креслах повернули к ним свои рептильи головы.
— Вставай, — сказал Конверс, с трудом продолжая улыбаться. — Мы идем на ланч.
— О! — произнесла мать. — Ланч?
Он помог ей подняться, и они медленно прошли к выходу, провожаемые пристальным взглядом портье.
— Ты ведь во Вьетнаме, — сказала мать, когда они были на улице.
— Больше нет. Я вернулся.
Видя, как неуверенно она идет, он заставил ее взять себя под руку и перевел на другую сторону Тюрк-стрит. Он думал отвести ее, как обычно, к «Джо», где они возьмут по большому мартини и хорошему куску мяса, но теперь понимал, что идея была неудачная.
— Как там оно?
Она раздраженно забрюзжала в ответ. Она всегда умело разыгрывала из себя несчастную — настолько искренней и глубокой была горечь, звучащая в ее голосе.
— …там оно! — Она погрозила дрожащим кулачком, как недавно в холле — старику.
Метрдотель у «Джо» был очень любезен с ними, пока не разглядел поближе мать Конверса. Он усадил их за маленький столик в глубине зала рядом с двумя загорелыми супружескими парами с техасским выговором.
Конверс быстро выпил первый мартини и поспешил заказать еще. Иначе, подумал он, мне не выдержать. Мать жадно припала к своему бокалу, и, хотя воздействие спиртного ничуть не сделало ее краше, настроение у нее, похоже, поднялось.
— Как тебе мое лицо? — спросила она, на три четверти выпив свой мартини.
Как ни старался Конверс быть тактичным, долго смотреть на ее лицо он не мог.
— Ты выглядишь замечательно.
— Я вернула ему форму, — прошептала она счастливо. — Я делала специальные упражнения.
Она пощипала складки обвисшей кожи на лице. В один момент настроение у нее упало.
— Они все сделали неправильно. Кое-как. — Она вдруг стиснула зубы и в бешенстве посмотрела на него. — Они сделали из меня черную!
Конверс нервно оглядел ресторан.
— Со мной говорили по телефону. Сказали, что я должна выйти замуж за Ходжеса!
— Ходжеса!
— Ох, — нетерпеливо закричала она, — да нашего портье!
Она принялась изображать Ходжеса, пища что-то невнятное слабым фальцетом, вращая глазами, как Отелло.
Конверс налег на мартини. Веснушчатая блондинка за столиком техасцев постучала своего спутника по мясистому локтю и кивнула в их сторону.
— Джонни, — говорила между тем мать, — они охотятся за твоими деньгами. Не отдавай их им!
Конверс непонимающе посмотрел на нее:
— Кто охотится?
Мать раздраженно затрясла головой:
— Да люди в гостинице! — Она понизила голос и схватила его за руку. — Они черные, но делают вид, что белые! Кроме Ходжеса, потому что он не может. Вот почему они хотят женить его на мне. Тогда они заполучат твои деньги.
Она так беспокоилась о деньгах, которые он получил за пьесу десять лет назад. Деньги всю жизнь составляли ее главный интерес, и с момента, как поставили его пьесу, он превратился в ее глазах в наивного транжиру с бездонным карманом.
— Не позволяй им заграбастать твои деньги!
— Ну конечно же не позволю, — сказал Конверс.
— Прошлой ночью они пришли ко мне и растянули мои колготки!
Конверс встретился взглядом с техасской блондинкой. Она ела шоколадно-ванильное мороженое; в тот момент, когда их глаза встретились, она как раз вынула изо рта ложечку с остатками тающего мороженого, чтобы зачерпнуть еще.
— Они пришли и украли их, а потом ходили в них по коридору. Теперь они растянулись и потеряли форму, потому что в них ходила какая-то жирная тетка. Жирная! — Она сморщила нос, выражая омерзение. — Здоровенная жирная тетка! — Мать проглотила остатки мартини и стиснула кулачок.
Техасцы молча ждали, когда им принесут счет. Конверс подал знак, и официант, подкатив сервировочный столик, принялся резать ростбиф. Мать Конверса внимательно следила, как он раскладывает порции по тарелкам, после чего потребовала хрен и положила себе целую горку.
— Много заработал во Вьетнаме? — спросила она, проглотив несколько кусков.
Конверс растерянно заморгал:
— Нет, не много.
— Почему?
— Вьетнам не то место, где можно много заработать.
— Нет, то, — упрямо сказала она. — То!
Конверс уткнулся в свою тарелку.
— Девчонка, что ли, все заграбастала?
Она имела в виду Мардж.
— Заграбастала, да? Ну конечно, — заныла она несчастным голосом, — всё — девчонке.
— Не пори чепухи, — быстро проговорил Конверс и глянул на часы.
— Во Вьетнаме есть деньги, — сказала мать. — Ты знал, что Хо Ши Мин в прошлом работал поваром в больших отелях? Умные люди очень часто любят готовить.
Техасские туристы расплатились и гуськом направились к выходу, искоса поглядывая на Конверса и его мать. Последним шел тщедушный мужчина со впалыми щеками, который во время ланча сидел к ним спиной и очень много пил. Проходя мимо их столика, он задержался и взглянул на них со смесью добродушия, любопытства и подозрительности. Мать Конверса в ужасе подняла на него глаза.
— Надеюсь, приятно проводите время? — спросил он.
— Вы! — крикнула мать Конверса. — Кто вы такой, приятель Джонни?
— Нет, мэм, я просто интересуюсь, нравится ли вам здесь.
— А вы не знаете, где можно было бы поселиться? Чтобы там не растягивали мои колготки?
— Спасибо, нам здесь замечательно, — сказал Конверс. — Желаем и вам приятного отдыха.
— Растягивали колготки? — удивился техасец.
Тут друзья позвали его, и он вышел с озадаченным видом.
Официант принес кофе, когда тарелки еще оставались на столе. Конверс поторопился попросить счет, но мать доедала хрен.
— Они даже следили за мной в турецких банях, — продолжала жаловаться мать. — Сказали, что я полотенца пачкаю.
Конверс сочувственно качал головой. В этот момент в зал вошли два довольно молодых длинноволосых человека и заняли столик, освободившийся после техасцев. У одного из них была борода. Он был очень — очень — похож на того бородача, который преследовал его в «Мейси». Конверс убеждал себя, что такое невозможно, но в животе у него похолодело.
— Полотенца пачкаю — подумать только! Просто сатанинское отродье, Джонни! Сатанинское отродье!
Конверс бросил взгляд на бородача и вздрогнул, узнав его; сомнений не было — преследователь из «Мейси». Вид, с каким тот смотрел на мать, уписывавшую хрен, показался ему особенно неприятным.
Второй был совсем молодым и светловолосым. Когда Конверс взглянул на него, блондин выпятил подбородок и оскалился в неком подобии улыбки. Конверсу показалось, что он услышал, как кто-то из них сказал: «…слишком стара, чтобы ее трахать».
— Девчонка заодно с Ходжесом, — сказала мать. — Я слышала сквозь телевизор, как они делают всякие гадости.
Метрдотель подошел к двоим за соседним столиком и стал говорить, что они не могут здесь сидеть просто так, ничего не заказывая. Те не обращали на него никакого внимания.
Наконец Конверс обернулся и открыто посмотрел на них. Сначала он старался смотреть равнодушно, потом нахмурился. Так они долго не сводили глаз друг с друга, в конце концов парни встали и ушли, словно только затем и приходили, чтобы поглядеть на него.
Смотря им вслед, Конверс чувствовал, что равнодушия ему изобразить не удалось. Ему казалось, что в тот момент, когда скрестились их взгляды, некая нить крепко связала их и что им еще предстоит разговор, которому он будет не рад.
По телевизору шел старый фильм «Только у ангелов есть крылья»[62]. Черно-белый. Конверсу только что сделали укол, что-то впрыснули; выступившая кровь струйкой стекала по руке. Следы крови напоминали ему кое-что. Его заставили раздеться, как во врачебном кабинете. Звук в телевизоре был включен на полную мощность.
— Ну, голышок, — спросил бородатый, которого звали Данскин, — где ты это прячешь?
— Что прячу?
— «Что прячу?» — передразнил бородатый и ухватил Конверса за щеку.
Из ванной комнаты вышел Смитти. Вода в душе продолжала литься.
— Что он сказал?
— Он сказал: «Что прячу?»
— Ай-яй-яй! — протянул Смитти, подражая жеманной дамочке.
Он несильно ударил Конверса по лицу жестким девичьим кулачком. Ударил словно в шутку, но для разбитого лица — ощутимо.
Конверс стоял на коленях. Чувствовал он себя отвратительно. Он тяжело дышал и обливался потом.
— Вода чуть теплая, — пожаловался Смитти; Данскин покачал головой.
— Где я?
Конверс чувствовал, что плывет. Что ему вкололи? Придя в себя, он увидел перед собой экран телевизора. Он знал, что там происходит, — этот фильм он видел. Перетрусивший усач пытается выпрыгнуть из поврежденного самолета, воспользовавшись единственным парашютом.
Данскин тоже смотрел на экран.
— Не уверен когда, — сказал он Конверсу, — сигай с борта.
Конверс сделал попытку подняться на ноги, но Данскин ударил его по голове так, что Конверс на мгновение оглох на правое ухо.
— Где ты это прячешь, сволочь?
Конверс потряс головой. Было невыносимо жарко; ощущение такое, будто обильный пот рвется наружу сквозь поры и не может прорваться. По всему полу в комнате были разостланы полотенца.
— Что было в шприце? — спросил он.
Они смотрели, как он встает. Выпрямившись, Конверс попытался броситься на Смитти, но ноги его не слушались. Это была его попытка выброситься с парашютом.
Лежа на полу, он смотрел на лицо Смитти. Оно виделось как сквозь толщу воды; глаза — прорези в раздутом мешке злобы. Если мешок стянуть с головы, глаза будут во всю его поверхность. Защитной окраски.