— Иди ложись, — сказал он Смитти.
Тот быстро встал, приглаживая рукой волосы.
— Ты не был в душе, — сказал Данскин. — Когда собираешься?
— Утром.
— Иди сейчас.
Смитти отправился в ванную принимать душ. Конверс свернулся калачиком у стены, чувствуя, что Данскин наблюдает за ним с кровати.
Спустя несколько минут Смитти вышел из ванной, выключил настольную лампу и забрался в кровать к Данскину. Вскоре, лежа в темноте, Конверс понял, что они ублажают друг друга. Пока они продолжали копошиться, он беззвучно добрался до бутылки бакарди и осторожно поставил ее на пол рядом с собой.
Только страх заставил его подавить позыв к рвоте, когда он сделал слишком большой глоток. Когда Данскин и Смитти затихли, он пополз к раскладушке, которую хозяин отеля поставил для третьего постояльца, забрался на нее и натянул на себя покрывало.
Ему снилась Чармиан.
Наутро они выехали рано и почти до темноты мчали, нигде не останавливаясь. Скоростная автомагистраль шла через пустыню; Данскин и Смитти менялись за рулем и по мере того, как время близилось к вечеру, становились все напряженнее. Они подкреплялись сушеными абрикосами, конфетами и все тем же бакарди. Конверс выдул большую часть рома. В машине ему позволили сидеть без наручников.
Около семи вечера они свернули с магистрали и, держа заходящее солнце с правой стороны, поехали мимо зеленых полей и маленьких фермерских поселков. Впереди вздымались бурые склоны гор.
Конверс проснулся от разговора между Данскином и Смитти.
— Ты говорил ему, что был во Вьетнаме. Я слышал.
— Да, был, — ответил Смитти.
Данскин оглянулся через плечо и увидел, что Конверс не спит.
— Он никогда не был во Вьетнаме. Он нигде не был, кроме Хайт-Эшбери[82] и каталажки.
Смитти обиженно надулся.
— Но когда он начинает трепаться, — сказал Данскин, — то такое рассказывает — не поверишь. Отрезанные уши. Отрезанные яйца. Детишки на штыках. И прочая жуть. — Он повернулся, чтобы улыбнуться Смитти, и смахнул пот со лба. — Но дело в том, что он никогда там не бывал.
— Откуда ты знаешь, что я там не бывал?
— Так он цену себе набивает, понимаешь, о чем я? Встречает девчонку и тут же начинает заливать ей, какой он крутой, какой зверь. «Потом я покосил из пулемета всех младенцев. А потом передушил всех старух. А потом мы подожгли старосту». И так без конца, и знаешь что?..
— Девчонкам это нравится, — сказал Конверс.
Данскин одобрительно засмеялся:
— Сообразительный, черт. Им это нравится. И тем больше нравится, чем ужасней его байки.
— Господи, — сказал Смитти, — ты меня совсем засмущал!
— Потом бац — и разворот на сто восемьдесят. Начинает вкручивать, как пострадал за невыполнение приказов. Генерал говорит: «Смитти, возьми этих монашенок и закопай живьем в дерьме». Смитти отвечает: «Пошел ты, генерал!» Дает генералу в зубы, и его волокут в кутузку. Вот за что, мол, он и сидел.
— Ну, не знаю, — сказал Конверс.
— Чего ты не знаешь? Занимаются там такими вещами? Это все правда?
— Что-то, наверно, правда. Что-то точно нет.
— Приятель, — сказал Смитти, — будь я писателем, я б разбогател. Нам с тобой нужно работать вместе, Конверс. Я буду рассказывать, а ты записывать.
— Урод ненормальный, — хмыкнул Данскин, — все предлагают такое писателям. Теперь он держит тебя за мудака.
— Не обязательно, — сказал Конверс. — Бывало, что люди что-то рассказывали мне, а я использовал их истории.
— Ты получал денежки, — заметил Смитти, — а они кукиш.
— Больше не получаю, — ответил Конверс.
По дороге сюда он рассказал им, какие истории писал для «Найтбита». И о Парашютисте, и о Сумасшедшем Дантисте. Пересказал другие, имевшие такие вот заголовочки: «Взорвавшаяся сигара убила девятерых», «Мешок мелочи насмерть раздавил скупца» и «Молодая жена сломала себе спину в первую брачную ночь». Истории очень их позабавили и помогли скоротать время в пути.
Смитти был слегка шокирован:
— Как это можно печатать в газетах такое вранье? Ведь это незаконно?
Данскин презрительно заулюлюкал.
— Ничего подобного, — отмахнулся Конверс.
— Кто бы говорил, — сказал Данскин Смитти. — От тебя-то словечка правдивого не услышишь.
Несколько минут он задумчиво молчал, потом разразился смехом.
— Ха-ха-ха, бамбуковые колья! — кричал он между приступами смеха. — Когда-нибудь, когда расскажешь эту историю в сто первый раз, знаешь, что я сделаю, приятель? Смастерю такую штуку и воткну тебе в ногу. — Он обернулся к Конверсу и хлопнул его по плечу. — Прямо в его поганую ногу воткну. Пусть тогда рассказывает, как это больно.
Они ехали в чересполосице золотого света и длинных теней; дорога шла по горному хребту над долиной, потом свернула к югу и крутыми виражами стала спускаться вниз. В одной из безлесных седловин они съехали с мощеной дороги и остановились среди известняковых глыб, так чтобы их не было видно. Ниже, на дне котловины, медленно колыхалась грязная вода.
— Отдохнем, — сказал Данскин.
Они выбрались из машины и спустились вниз. Данскин прихватил с собой бутылку рома и галлонную пластмассовую канистру.
— Вот же дыра, — сказал Данскин, подняв голову и озирая горы вокруг. — Сущая дыра. — Он швырнул канистру Смитти. — Набери воды для радиатора. Дальше будет негде.
Он глотнул рому и передал бутылку Конверсу.
— Как дела, мистер Конверс?
— Нормально, — ответил Конверс.
— А ты ничего держишься.
— Что ж, я решил ехать с вами. Могу и потерпеть.
— «Решил»? О чем это ты? Думаешь, ты мог просто так взять и уйти?
Конверс посмотрел на небо. Высоко в безоблачной синеве медленно и неслышно крохотной серебристой черточкой плыл самолет. Ему пришло на ум, что он слишком долго пробыл на земле, стремясь оказаться в воздухе, и довольно много времени в самолете, стремясь оказаться на земле.
Ну, теперь это не имеет значения, так ведь? Подходящее место, чтобы убить человека, думал он. Выстрел, наверно, будет слышно далеко, но кто услышит — на много миль вокруг нет ни души. С верхнего края котловины не видно было ни единого признака человеческой жизни, ни деревянной, ни проволочной ограды. Только самолет в шести милях над ними.
— Тебе безразлично, что с тобой будет?
— Стараюсь быть безразличным.
Данскин сунул руку под кардиган и достал пистолет. Сел на камень и положил пистолет на колено, направив ствол в левую ногу Конверса.
— Видишь эту штуку?
От вида пистолета Конверса охватила сонливость. Веки стали тяжелыми.
— Конечно вижу.
— Похож на обычный тридцать восьмой калибр?
— Не разбираюсь в пистолетах. Однажды у меня был пистолет сорок пятого калибра. Я мог разобрать его, чтобы почистить. — Он пожал плечами. — Это было давно.
— Посмотри, чем он стреляет. — Данскин достал из нагрудного кармана холщовый цилиндрик и протянул Конверсу. — Это — пуля от него. Попадая в цель, она расплющивается и вышибает все дерьмо из человека. Оставляет огромную дырищу в теле.
Конверс зевнул.
— Это оружие безопасников на воздушном транспорте, — сказал Данскин. — Помни об этом, если захочешь угнать самолет.
Смитти тащил канистру наверх по склону, заросшему цветами. Склон был крутой, и он поднимался медленно.
— Пошевеливайся! — крикнул ему Данскин. — Удовольствие надо заработать, недоносок… Хочет ширнуться, — объяснил он Конверсу.
— Он торчит?
Данскин пожал плечами:
— Иногда сам вкалывает себе дозу. Иногда просит меня. Думаю, ему нравится сам процесс.
Они смотрели, как Смитти взбирается по склону, пока тот не исчез за выступом скалы.
— Он застенчивый, — натянуто улыбаясь, сказал Данскин.
— Он мне говорил, что надеется попасть на службу в агентство.
— Кто, Смитти? У него мозгов меньше, чем у эрделя. Да он четвертак от десятицентовика не отличит. Как он собирается работать в агентстве?
— Говорит, что Антейл берет его.
— Ну да, Антейл что угодно скажет: что он может стать кем захочет — губернатором, летчиком…
— А что тебе Антейл говорит?
Данскин медленно покачал головой:
— Остынь, приятель.
— Просто любопытно, — сказал Конверс. — Я знаю, почему Смитти работает на него. Но не перестаю удивляться, почему ты согласился.
— Нравится, вот и работаю. Изучаю человеческие типы.
Из-за скалы появился Смитти и сбежал вниз, болтая руками. Вразвалку, сужающимися кругами побродил у воды и растянулся на земле.
— Вот и я, приятель! — радостно крикнул он.
Данскин взглянул на него со снисходительной улыбкой:
— Привет, Смитти.
— Знаешь что, Данскин? Очень жаль, что нельзя развести костерчик.
— Очень жаль, что нельзя поджарить маршмеллоу[83]. Очень жаль, что нельзя спеть хором. — Данскин зашелся в астматическом смехе, его лицо собралось толстыми складками, в которых потонули глаза. — Ты просто ребенок.
Данскин подошел и встал над лежащим Смитти:
— Хочешь, расскажу тебе страшилку на ночь?
Смитти, хихикая, закрыл лицо рукой и отполз подальше от ног Данскина.
— Нет, не хочу.
— Ну и ладно. Не хочешь так не хочешь. — Он повернулся к Конверсу и жестко посмотрел на него. — Почему бы тебе не рассказать нам о Вьетнаме? Чем ты там занимался, кроме того, что доставал скэг?
— Так, шатался туда-сюда.
— И все?
— Однажды поднялся по Меконгу на патрульном катере. А еще ходил с Первой дивизией в Камбоджу.
Смитти с неопределенной улыбкой посмотрел на него с земли:
— Убил кого-нибудь?
— Я не был солдатом. Не имел оружия.
— А я бы вооружился, — сказал Смитти. — Всем, чем только можно.
— Большинство на передовой стреляло по шевелящейся листве или по проблескам света. Прямых столкновений было не так уж много.
Он повернулся к Данскину и увидел на лице того ненависть, которая удивила и напугала его больше, чем пистолет.