Стены пещеры из древнего известняка, заканчивающиеся высоким, футов в сорок, сводом, были до невозможной высоты покрыты фосфоресцирующими следами давних улетов.
По одной стене шла фиолетовая надпись: «Метафор не существует». Повсюду, куда бы он ни светил лампой, — окаменевшие, погребенные следы буйства расколотого сознания. Пол усеян окурками и алюминиевыми кассетами из-под фотопленки, сгнившими матрасами, магнитофонными катушками и пластмассовыми пузырьками из-под таблеток. К вбитым в каменные стены крюкам ржавой проволокой были прикручены несколько ламп и динамиков. Неестественные цвета почти не потускнели.
Он прошел пещеру насквозь и оказался в проходе поменьше, отделенном от нее невысокой стенкой из фабричного кирпича. Потолок здесь был ниже и подпирался дубовым столбом, проходящим с нижнего этажа сквозь обложенную кирпичом дыру в грязном полу. Он попробовал столб на прочность, сбросил в дыру горящую лампу и мешок и следом соскользнул по столбу сам.
Дыра была отверстием кирпичной печной трубы, которая, расширяясь вверху, служила подпорой полу верхнего этажа. Помещение, куда он спустился, было комнатой Дика Трейси[98]; лампа освещала узенький галстучек и мощную квадратную челюсть Дика. Рядом с его портретом красовались физиономии Мушиной Морды, Флэттопа и Витамина Флинтхарта. Когда-то одна девчонка, Молния Уэбб, изобразила их, поскольку здесь сходились все пустоты в горе и местечко было очень подходящим для Дика Трейси.
Здесь Хикс оставил сверток с героином. Стены комнаты Дика Трейси сужались, переходя в лаз, куда пришлось втискиваться, согнувшись в три погибели. Насколько он помнил, в этих ходах водились тарантулы; он двигался медленно, стараясь не касаться стен. Идти пришлось долго, прежде чем в затхлом воздухе подземелья пахнуло свежим воздухом. Он загасил лампу и стал пробираться еще медленнее, ощупывая землю перед собой. Почувствовав наконец дуновение ветерка, он опустился на колени и принялся шарить впереди в поисках края обрыва, который, как он знал, должен был начинаться в этом месте.
Он лежал на животе, чуть ли не по пояс высунувшись над краем, и вглядывался в темный лес внизу. Ему показалось, что он слышит далекое женское пение. Время от времени в темноте перед ним вспыхивали багровые искорки — это действовали съеденные грибы.
Были такие, кто утверждал, будто ходил в бой под ЛСД, но он никогда им не верил.
Он сейчас почти ничего такого, или вовсе ничего, не испытывал — так ему казалось, — кроме этих, на краю сознания, легких галлюцинаций. В темноте он чувствовал себя легко и свободно.
Пролежав так некоторое время на краю обрыва, он подумал, что попусту теряет время; пошарил внизу, ища вырубленные в скале опоры для рук, и, найдя две из них, перевалился через край и начал спускаться. Он двигался очень медленно, судорожно нащупывая ногой очередной выступ, неуклюже и с трудом удерживая равновесие. Руки устали, и с каждым метром спускаться становилось все тяжелее.
Он преодолел три четверти расстояния, когда услышал трепет крыльев, — секундой позже что-то плотное и тяжелое ударило его в грудь. Дыхание у него перехватило, и он сорвался со скалы. Он приземлился на ноги, перевернулся, сделав кувырок вперед, и какое-то время лежал, приходя в себя. Когда дыхание восстановилось, он почувствовал боль — рубашка на груди была в крови. Черная тень со свистом пронеслась над головой и исчезла в лесу; летучая мышь, подумал он, потом понял, что это, вероятно, была сова или козодой, пугливая, нервная птица, которая у японцев служит вестником беды.
Тропы в этом месте не было; не видел он и никакого света от фонаря или костра. Он побрел вниз, производя невероятный шум.
Скорее всего, он сейчас был ниже их. Они будут спускаться по тропе слева, Мардж — справа. Повинуясь инстинкту, они смогут перехватить ее в том месте, где тропа выходит на проселочную дорогу и которое, как он думал, должно быть почти прямо под ним. Он пошел напрямик через лес, остерегаясь обрывов и ям, заваленных валежником, которые, как он знал, тут подстерегают на каждом шагу.
Снова донеслись женские голоса — слабо, но вполне отчетливо. Женщины Братства — поют в деревне.
Невдалеке внизу он заметил странную тень. Замедлив шаг, он, с винтовкой наперевес, подкрался ближе и, поняв, что это такое, пригнулся, бросился влево и скатился в глубокую ложбину, заросшую папоротником, которую вовремя увидел.
Это был пикап, и в окне кабины мерцал огонек сигареты. Прячась в папоротнике, он выбрал место повыше, сел и напряг слух. Он еще не мог как следует разогнуться после падения с высоты, но на душе у него стало легче и намного спокойнее от глупости и самоуверенности человека, покуривавшего в пикапе.
Я теперь как вьетконговец, подумал он.
Эх, жаль, миномета нет. В нем зарождалась неистовая ненависть к пикапу — большому и массивному — и к человеку, покуривавшему в кабине.
Я теперь, для разнообразия, на правильной стороне.
Мардж пыталась представить себе, будто она входит в океан, ступает в волну прибоя на пляже. Образ океана действовал успокаивающе, и она уцепилась за него.
Самое страшное, что он может, — это убить ее; говорить с ним не придется. Время от времени она перекладывала сверток из одной руки в другую.
Когда тропа стала выравниваться, Мардж привернула лампу. С неба лился лунный свет, хотя самой луны, закрытой ближними горами, не было видно, и она отчетливо различала темные силуэты деревьев и утесов вдоль тропы. Она слышала пение, но уже не помнила, живые голоса там звучат или воображаемые.
Какой-то звук с правой стороны, в лесу, заставил ее замереть на месте; он был похож на звяканье подкованных башмаков о металл, сопровождаемый скрипом стальных петель. В воздухе чувствовался запах бензина. Медленно обернувшись, она разглядела на фоне темных деревьев выше над тропой фигуру человека в широкополой шляпе. Покой воображаемого океана улетучился, тело заныло от страха.
Чуть дальше она прошла мимо другого человека — в этом она была уверена, — который стоял у самой тропы. Человек пошел за ней следом, ломясь сквозь кусты.
— Стой! — раздался шепот сзади.
Она остановилась.
— Он у меня с собой, — сказала она тихо.
— Заткнись! — прозвучал за спиной шепот. Властно, отчетливо.
Так они и стояли в темноте все трое, долгие несколько минут мужчины не шевелились и не издавали ни звука.
Чьи-то руки взяли у нее сверток.
— Где он? — спросила она.
Фигуры перед ней задвигались, передавая сверток друг другу.
— Тут рядом, — сказал человек.
— Где?
— Там, внизу, — ответил мужской голос. — Впереди. Засвети лампу.
Она пошла вперед и прибавила свет; луч заскользил по камням и папоротнику. Никого впереди не было.
Один из тех, кто остановил ее, сошел с тропы, и вскоре во тьме, где он скрылся, вспыхнул свет фар. Он положил сверток на крыло пикапа и стал развязывать веревку. Другой, в широкополом стетсоне, зашел ей за спину и остановился шагах в десяти от нее.
Впереди на прогалине, где тропа соединялась с дорогой и где стоял пикап, двигались какие-то фигуры. Она бросилась к ним, зовя на бегу:
— Джон, это ты?
Стоя в вязкой тьме среди зарослей папоротника, они следили за ее движущимся огоньком.
— Кажется, все о’кей, — сказал Смитти Конверсу.
Он стоял, свойски обняв Конверса за шею, в свободной руке держа большой пистолет. Карабин он передал Данскину, который ждал, сидя в кустах позади них.
— Надеюсь на это, — ответил Конверс.
С наступлением темноты к нему вернулся страх — и безумная жажда вновь увидеть свет.
Данскин спустился с ними и припал на колено.
— Ага, подходит. Она у них.
Он встал и быстро пересек тропу.
— Она все принесла, — сказал Конверс. — Не трогайте ее.
— Ну что ты, что ты, — горячо уверил его Смитти. — Зачем нам это?
Фонарь в руках Мардж загорелся ярче; он видел ее голые ноги и узнал мексиканские сандалии. Смитти медленно поднялся, по-прежнему держа руку на плече Конверса. Он спустил пистолет с предохранителя и направил его на Мардж.
Конверс услышал, как она зовет его.
Он оперся на пятки и приготовился к прыжку. Сил не осталось, не с чем было собираться, разве что с духом, как всегда.
Антейл крикнул от пикапа:
— Оба-на, ребята! Секундочку!
Смитти замер, и Конверс понял, что тот прицеливается. Он развернулся и схватил руку, державшую пистолет.
— Беги, Мардж! — крикнул он.
— Беги, Мардж! — повторил смеющийся голос.
Это был Данскин на той стороне дороги. Грохнул винтовочный выстрел.
Рука Смитти была как железная, Конверс не мог согнуть ее. Он заплел ногой ногу Смитти, согнул колени и повис на нем. Пистолет выстрелил дважды, пока Конверс отворачивал лицо от ударов Смитти, которые тот наносил свободной левой. В то время как они боролись, Конверс с изумлением услышал звук, который он слышал во Вьетнаме и нигде больше не рассчитывал услышать, — стальной хлопок, с которым вылетает фаната из подствольника М-70. Через мгновение под деревьями ниже по склону вспух огромный огненный шар.
Он всегда считал Смитти самым слабым звеном в команде противника и теперь удивился его силе. Собственные его силы были на исходе — и вскоре Смитти высвободил руку. Он взглянул через плечо на огонь и поудобнее перехватил пистолет, тогда как Конверс по-черепашьи, в панике, пополз на четвереньках прочь. Дрожа всем телом, он скреб землю, зарываясь в сосновые иглы, и в любой момент ждал пули — а лес вокруг озарился чистым белым светом, потом погрузился во тьму и вновь ослепительно вспыхнул. Смитти с безумными глазами застыл на месте. Конверс перевернулся, ударил его ногой под колено и вторично попытался завладеть пистолетом. Они отчаянно шарили вокруг, но натыкались лишь на пустые руки друг друга.
Они катались по земле, а вокруг них полыхали вспышки и гремело, словно при артобстреле. Теперь Смитти просто пытался вырваться. Конверс вцепился в него, боясь отпустить. Мардж и ее фонарь исчезли.