— Дьявол? — спросила Джил. — Как думаешь, что она имела в виду?
— Это была миссионерка, — ответил Конверс.
Джил и Иэн ели арахис, спокойно стряхивая насекомых. Конверс обошелся без арахиса.
— Любопытно, что за тип этот Тхо? — проговорила после недолгой паузы Джил. — Что Чармиан в нем нашла?
— Елду с винтом, — хмыкнул Иэн.
Конверс промолчал.
— Полковник АРВ. — Джил задумчиво посасывала орешек. — Интересно, каков он в этом деле?
— Настоящий искусник, — отозвался Иэн.
— Ты правда так думаешь?
— Лучший жеребец к востоку от Суэца, — уверил ее Иэн. — Авторитетно тебе заявляю.
— А я авторитетно заявляю, — не согласилась Джил, — что лучшие трахальщики к востоку от Суэца — это кувейтцы.
— Это если нравятся арабы. Кому-то они нравятся, а кому-то нет.
— У арабов есть такое благословение: «Пусть поэзия твоей любви никогда не станет прозой», — сообщил Конверс.
— Вот так-то! — сказала Джил. — Я за Кувейт.
— Я, — продолжал Конверс, — знаю одного парса из Карачи, который вхож к султану Кувейта. Он его поставщик. Когда султан собирается на соколиную охоту, мой друг-парс снабжает его всем необходимым. Он может достать все на свете.
— Ух ты! — воскликнула Джил. — Мы пустим сокола в беспощадное небо. А ночью, когда лягу спать, он в шатер ко мне шасть[19].
— Точно, — кивнул Конверс, — и ты будешь щекотать ему простату страусиным пером.
Джил мечтательно вздохнула:
— Павлиньим крылом.
Иэн оглянулся на официантку, склонившуюся над жаровней.
— Это откровенный расизм, — заметил он.
— Что делать, — сказал Конверс, — так у них заведено. К востоку от Суэца.
Пол под ногами содрогнулся; Конверса на мгновение охватил знакомый ужас. Когда грохот взрыва улегся, они посмотрели не друг на друга, а на улицу и увидели, что стеклянная витрина исчезла, открыв стоявшую перед ней железную решетку. Еда у всех оказалась на коленях.
— Начинается, — сказала Джил Перси; на кухне кто-то пронзительно ругался, видимо ошпаренный.
Они ползали по циновке, залитой чаем, ища свою обувь. Хозяин, обычно производивший впечатление человека мягкого и интеллигентного, с мрачной яростью пробивался сквозь толпу к выходу; публика начала покидать ресторан, не расплатившись. В дыру, где была витрина, Конверс видел, как сухая белая пыль оседает тонким слоем на мокрый асфальт.
Улица была на удивление спокойна, словно взрыв разрушил плотину и хлынувшая тишина затопила городской шум, который понемногу всплывал на поверхность пронзительными криками и свистками полицейских.
Конверс и чета Перси медленно брели в сторону реки; впереди на углу виднелись четверо американцев-репортеров. Все, похоже, были не настолько глупы, чтобы бежать. На полдороге к перекрестку они прошли мимо продавца газет и его прокатного поводыря, которые стояли как вкопанные. Солдат по-прежнему был в темных очках; мальчик, не отпуская руки слепого, безучастно посмотрел на них. На углу стояла старуха, закрыв ладонями уши, словно внезапно оглохла.
— Это Министерство налогов и сборов, — сказал Иэн.
Когда они свернули за угол, оказалось, что так оно и есть. Улица перед министерством была разворочена; целую секцию бетонной мостовой снесло, обнажив черную землю, на которой был построен город. Дежурные лампочки в подъездах ближних зданий были разбиты, и глаза привыкали к темноте не сразу. К этому моменту вокруг уже выло множество полицейских сирен.
Здание министерства, выстроенное в нелепом стиле Третьей республики, походило на замок слоновьего царя Бабара[20], и останки кованой железной ограды торчали теперь как погнутые зубочистки.
Перед зданием валялись куски обвалившегося балкона, окруженные разбитыми вдребезги скульптурными фигурами Честности, Гражданской Добродетели и Mission Civilatrice[21]. Пока они стояли, глазея на здание, подъехал джип с четырьмя военными полицейскими из АРВ и остановился у тротуара.
Фары джипа выхватили из темноты людей, которые сидели вдоль улицы и вытаскивали впившиеся в тело осколки бетона. Улица была людная, поскольку на ней располагалось множество торговых палаток. Семьи беженцев торговали здесь лапшой с рыбой, а их клиентами были просители, которые весь день стояли в очереди, чтобы попасть в министерство. Ночью торговцы устраивались спать здесь же, среди своих палаток. Поскольку, когда произошел взрыв, здание было пусто, пострадали эти люди, жившие на улице.
Прибывали крытые грузовики с аэрвэшными парашютистами, чтобы перекрыть улицу, и Конверс, Иэн и Джил отступили назад к металлическим ставням на окнах здания напротив. Парашютисты пробирались по обломкам, нервные, как крысы, расталкивая людей стволами своих М-16.
Спустя несколько минут привезли колючую проволоку. Во всех мыслимых ситуациях вьетнамские спасательные службы всегда привозили громадное количество колючей проволоки. Но машин «скорой помощи» по-прежнему не было видно. Солдаты катили бухты проволоки по улице, чтобы перегородить оба конца квартала. Полицейские бродили среди обломков у ограды, светя себе фонарями. Конверс видел, как время от времени лучи выхватывают из темноты невероятно яркие пятна крови.
Наконец прибыли машины «скорой помощи», и люди в белых халатах, брезгливо морщась, осторожно направились к груде развалин, раздраженно освобождаясь от колючей проволоки, цеплявшейся за одежду. Джил Перси перебежала улицу и заглядывала через плечи врачей и полицейских, окруживших место происшествия. Конверс пытался в свете фонарей разглядеть выражение ее лица.
По тому, с каким видом она возвращалась к ним, Конверс и Иэн поняли, что она там увидела. Она шла медленно, неуверенно, с растерянностью на лице. Тому, кто достаточно долго живет в этой стране, часто приходится видеть людей с такой походкой.
— Кошмар! — сказала она. Показала дрожащей рукой назад. — Дети и… вообще.
Иэн выронил бутылку пива, которую прихватил с собой, когда они покидали «Темпура-хаус». Вьетнамец, стоявший поблизости, быстро обернулся на звук и с непроницаемым лицом посмотрел на Иэна.
— Надо подложить пластиковую бомбу в Лондонскую школу экономики, — проговорил тот. — Или в Гринич-Виллидж. Все те ублюдки, которые без ума от Фронта… пусть они увидят, как у их детей кишки вываливаются наружу.
— Это мог сделать кто угодно, — отозвался Конверс. — Тот же отчаявшийся налогоплательщик. Любой способен смастерить пластиковую бомбу.
— Хочешь сказать, это работа Национального фронта освобождения? — спросила мужа Джил. — Но ты ведь знаешь, что, возможно, Фронт ни при чем.
— Ну разумеется, — огрызнулся Иэн. — Возможно, ни при чем. Это кто угодно мог сделать.
Он принялся ругаться по-вьетнамски. Народ отошел от него подальше.
Конверс перешел улицу и смотрел, как санитары тащат пластиковые мешки для трупов. Мертвые и те, кто казался мертвым, были сложены на обнажившейся после взрыва земле; кровь впитывалась в черную почву. Кругом валялись палочки, горшечные черепки и черпаки, и, присмотревшись, Конверс увидел, что по крайней мере кое-что из того, что казалось фрагментами человеческих тел, было курятиной или рыбой. Некоторые из тел были сплошь покрыты вареной лапшой.
Когда он вернулся к Джил и Иэну, появились четверо в резиновых рукавицах и с большими алюминиевыми канистрами. Они перевернули канистры и стали посыпать развалины каким-то белым порошком.
— Что это такое? — спросил Конверс Иэна.
— Хлорная известь.
Джил Перси стояла ссутулившись, обхватив плечи руками.
— Если попадешь под машину, — сказала она, — вокруг тебя натянут колючую проволоку. А если сразу потом не поднимешься — засыплют хлоркой.
Они прошли несколько шагов и остановились у выбитых стекол представительства «Тойоты». В отсветах фонарей видно было внутренность офиса компании, календари и схемы на стенах, вентиляторы на каждом рабочем столе. Пол усеян разлетевшимися бумагами; окно было обращено на здание министерства и приняло на себя прямой удар взрывной волны. Одна из стен офиса была в пятнах крови, словно кто обрызгал кистью, обмакнутой в краску. Конверс секунду стоял, глядя на нее.
— Что? — спросила Джил Перси.
— Ничего. Я пытался придумать какую-нибудь мораль.
Мораль не придумывалась. Это напомнило ему о ящерицах, раздавленных на стене его гостиничного номера.
В своем офисе рядом с крохотным вестибюлем отеля «Колиньи» месье Коллетти смотрел «Золотое дно»[22] по армейскому телеканалу. С обеда месье Коллетти выкурил восемь трубок опиума; последние сорок лет это была его обычная дневная доза. Когда вошел Конверс, он, оторвавшись от экрана, с радушной улыбкой повернулся к нему. Месье Коллетти всегда был сама любезность. Некоторое время они вместе смотрели сериал.
На экране двое ковбоев обменивались винтовочными выстрелами метров с тридцати. Местность, где происходила перестрелка, представляла собой нагромождение огромных валунов, и, насколько можно было судить, каждый из стрелков норовил как можно ближе подобраться к противнику. Один из ковбоев — красавчик, другой уродлив. Музычка, разумеется. Наконец у отрицательного героя кончились патроны, и положительный выскочил рядом с ним из-за камня, пока тот перезаряжал ружье. Отрицательный отбросил ружье и схватился за кобуру, но красавчик снес его выстрелом в упор.
Месье Коллетти, который не говорил по-английски, довольно свел ладони:
— Оп-ля!
— То же самое происходит и в Сайгоне, — рискнул высказаться Конверс на французском; месье Коллетти как будто всегда понимал его произношение.
Месье Коллетти пожал плечами.
— И здесь, конечно, и везде одно и то же. — Месье где только не побывал. — Везде… Чикаго.
Он произнес: «Шика-го».
— Сегодня вечером взорвали бомбу, — сказал Конверс. — У налогового министерства. Там все в развалинах.