– Что же, – ворвался в мысли девушки звук его голоса, и Гнеда сморгнула пелену, начинавшую застилать глаза, – попробуем зайти с другого конца. Я намереваюсь вступить в переговоры с Аэдом, и кто знает, сколько это может занять времени. Времени, которое нельзя терять. Я буду давать тебе уроки. Научу языку своего народа и другим умениям, которые могут тебе пригодиться. Расскажу о твоих предках.
– Расскажи мне об отце.
Слова вылетели прежде, чем Гнеда успела задуматься, и изменившееся лицо собеседника подтвердило, что она совершила ошибку. Как если бы резким выдохом задула лучину, и на смену свету пришла зябкая темнота.
– Забавно, – еле слышно пробормотал сид, и в этом отстраненном и высокомерном муже не осталось более ничего от только что дружелюбного Фиргалла. – Тем лучше. – Он вышел из мимолетного оцепенения и продолжил ровным бесцветным голосом: – Что ты желаешь знать?
– Кем он был? – несмело спросила Гнеда.
Сид скрестил на груди руки.
– Ингвар происходил с Севера. Когда-то давным-давно твой далекий пращур и тезка твоего отца по прозвищу Бориветер, носивший маленького сокола-пустельгу на стяге, женился на залесской княжне. – Фиргалл позволил себе усмехнуться. – Влазень, кажется, так это называется у вас. Он пришел в дом тестя, обделенного сыновьями, чтобы в свое время стать следующим князем. И вскоре стал, приведя со своей родины дружину и приближенных. Среди них был и Гуннар, предок Войгнева, пресекшего род Бориветра.
Многие невзлюбили свеннов, как сами называли себя северяне. Им пришлось пройти через многое, чтобы утвердиться на престоле, но не зря этот народ выживает там, где не растет ничего, кроме мха и кривых берез. Они вплелись в Залесье, узами крови накрепко связали себя с его сильнейшими семьями, скрылись за личинами залесских имен и пустили корни. Но потомки свеннов никогда не забывали, откуда они родом. Говорят, каждый северянин рождается с кусочком льда в душе. Иногда его даже можно увидеть – в холодных голубых глазах. Но чаще, – сид вдруг перешел на шепот, – они скрывают его в самом сердце.
– Пожалуйста, – Гнеда осознавала, что преступает запретную черту, что Фиргалл, наверное, возненавидит ее, но какая-то непреодолимая сила толкала девушку попросить, – расскажи, как они встретились, – Гнеда сглотнула. – Отец и мать.
Ее тихий голос звучал пугающе громко в гулкой тишине.
Янтарные глаза сида вспыхнули и тут же погасли. Он медленно кивнул и начал свой рассказ.
12. Сокол и горлица
В чертоге было полно народу. Под потолок поднимался смрад дымящих светочей и жировиков. Шум одновременного говора множества людей, перестук соударяющихся чаш и громкий хмельной смех наполняли гридницу[41] таким гулом, словно застолье проходило в пчелином улье.
Бескрайний стол загромождали необъятных размеров блюда с разоренными, точно города после набега сарынов, кушаньями. Тут и там виднелись кровавые пятна пролитого вина, в которые бобровыми рукавами влипали полупьяные вельможи. Праздничная трапеза постепенно переходила в ту беспорядочную попойку, что составляла неизбежное завершение всякого пира.
Повсюду мелькали излюбленные знатью алый аксамит и меха, тускло и порочно светилось золото, свисавшее толстыми змеями с могучих шей. Здесь собрались самые удачливые люди княжества, предводители дружин, выходцы из знатнейших семей, вятшие[42] мужи.
Музыка звучала громко и весело. Скоморохи пыжились, вовсю задувая в рожки и надрывая струны, ломаясь, выгибая податливые восковые тела. Слуги бегали без устали, оседая под тяжестью огромных братин и жбанов.
Каждый гость мог найти занятие по вкусу: кто-то плясал, завертевшись в вихре многослойных одежд, другие предавались чревоугодию, не забывая восхвалять щедрость князя, иные проводили время в беседах или за игрой.
Девушка улыбнулась, издалека заметив утомленное лицо отца. Он сидел на возвышении, утопая в пышном, подбитом соболем пурпурном корзно[43]. Руки, отягченные грузом обручьев и перстней, устало покоились на подлокотниках кресла, изредка поднимаясь, чтобы пройтись по пушистым кольцам бороды или принять кубок у стоящего за плечом стольника. Завидев ее, как всегда окруженную служанками, князь оживился.
– Этайн, дитя мое!
Все притихли, обратив любопытные взоры на прекрасную княжну, небывалой красотой известную далеко за пределами земли сидов. Она удалялась в свои покои, чтобы передохнуть, и ныне снова предстала перед гостями. Длинные золотистые пряди, убранные жемчужным очельем, ниспадали на покатые плечи, переливчатые складки богатого наряда, которые она придерживала тонкими, унизанными кольцами пальцами, неясно обозначали очертания ног. От вечерних холодов девушку спасала накидка, отороченная пушниной.
Взоры собравшихся летели в нее, словно стрелы, но Этайн не замечала их, спокойно проходя через палату в наступившей тишине, нарушаемой лишь звуком ее легких шагов и шелестом расшитого сверкающими каменьями подола.
– Батюшка, – негромко произнесла она, почтительно поклонившись.
Аэд поднялся на ноги и, не скрывая радости при виде дочери, порывистым движением протянул ей руку, возводя на кресло рядом со своим. Усевшись, девушка направила сияющий взор на собравшихся, и все они, осененные этим взглядом, убеждались, что княжна по праву называется прекраснейшей из детей сидов.
Теперь, когда его звезда вновь воссияла на престоле, князь поспешил дать знак продолжать веселье. Внимание придворных начало потихоньку покидать их, и Аэд скосил на дочь смеющиеся глаза.
– Удалось ли застолье? – В голосе правителя слышалось лукавство.
Этайн с мягкой улыбкой полуобернулась, так, чтобы ее лицо оставалось видным подданным. Девушка взмахнула ресницами, стараясь спрятать нечаянный взгляд в глубь хоромины, туда, где сидели заморские гости. Но очи оказались скорее мысли, и от них не ускользнуло, что она и сейчас, как с самого начала пира, находилась под пристальным, немигающим взором, от которого кровь шумела в висках. Нет, Этайн было не привыкать к восхищенным взглядам, но теперь… Эти глаза заставляли сердце биться по-другому, скачками.
– Застолье удалось на славу.
Голос княжны, нежный и ласковый, как у горлицы, казался смущенным. Безотчетно стараясь найти поддержку, Этайн бросила быстрый, уверенный в том, что он получит, взгляд в правый угол стола. Разумеется, там ее ждал, преданный и готовый в любое мгновение прийти на помощь, ответный взор медовых очей. Она едва заметно улыбнулась только ему и снова посмотрела на отца:
– Наши гости, кажется, тоже довольны.
– Гости-то? – усмехнулся князь. Девушка заметила, как глазные яблоки ее отца неспешно повернулись за стенкой желтоватых век. – Что ж, пора бы их уважить.
Он встал, взяв руку дочери в свою, и степенно направился к самой почетной части стола, за которой сидели представители достойнейших родов княжества и дорогой гость – молодой княжич Ингвар, будущий правитель Залесья, со своей дружиной. Все поднялись, покорно дожидаясь, пока Аэд займет свое место.
Чем ближе Этайн оказывалась к пирующим, тем горячее становился воздух вокруг нее. О! Разве видел он хоть раз в своей жизни подобную этой девушке? Ингвар ясно различал мелкое похрустывание парчовых складок, и его странно волновала мысль, что ткань обволакивала ее теплую, молочную кожу, такую же, что белела в крохотном вырезе горловины. Глухие покровы наряда сжимали сердце, которому не хватало места, и бисерные нити мерно поблескивали на вздымающейся груди.
Несколько пушистых прядей осеняли золотом виски. Тонкие розовые губы немного приоткрылись, словно Этайн стало трудно дышать. К бескровным щекам медленно приливал румянец – а может, лишь отсвет пламени, отраженный в неизменном багряном аксамите, изменил их цвет. Лучики длинных, незагибающихся ресниц колыхнулись, и вдруг ее взор, прямой и нетаящийся, ударил со всего размаха, так, что он покачнулся, словно получил тычок копьем в грудь. Таким голубым могло быть только небо в горах! И вот мимолетный взгляд уже ускользнул от его очей, и ее усаживают за стол. До юноши донесся тонкий, почти неуловимый запах ландыша.
Музыка снова ревела, гости налегали на угощения, гуляние продолжалось. Но звуки всеобщего веселья долетали до нее словно через невидимую завесу. Все, что занимало разум, – темные, бездонные глаза под собольими бровями. Хотелось повернуть голову и, не заботясь о том, что подумают другие, смотреть на него, только на него.
– Тебе нехорошо? – глухо раздалось откуда-то сверху.
Этайн медленно повернула голову к говорившему. Фиргалл взирал на нее как-то странно, чуждо. В его очах сквозили тревога, раздражение и испуг. Она молчала, продолжая смотреть ему в лицо. Девушке хотелось ответить, прервать нарастающее между ними напряжение, но язык не слушался.
Не глядя, молодой человек движением руки остановил проходящего мимо слугу.
– Вина княжне.
Его голос был сухим и резким, совсем не похожим на обычный. Фиргалл терпеливо дождался, пока виночерпий наполнил кубок, и передал его Этайн. Он внимательно, словно в первый раз, разглядывал девушку, сидевшую рядом.
Они знали друг друга с самого детства, не так, как это обычно заведено в княжеских семьях – поклоны, воспитание на разных половинах и редкие неловкие встречи. Нет, они росли бок о бок, были поверенными в делах друг друга и проводили почти все время вместе.
Между их отцами давно было решено, что в свое время дети составят новую чету, соединив два славнейших рода. Никому и в голову не приходило поставить эту непреложную истину под сомнение. Но Фиргалл чувствовал, что Этайн всегда находилась в стороне. Ее словно не касалось, что судьба их уже решена и она наперед выдана замуж. Княжна никогда не говорила об этом, не выказывала ни радости, ни сожаления. Она будто бы и не ведала ничего, безмятежно живя своей жизнью. И Фиргалла пугало это спокойствие, эта ее тихая уверенность в чем-то своем, тайном. В ег