Вчера, когда юноша поднимал с земли белоснежное, в серых разводах перо для Гнеды, она наконец увидела, что ее друг носит за пазухой. Это была круглая бусина яркой бирюзы, выскользнувшая из-за ворота рубашки, пока Айфэ наклонялся. Быстрым и, как показалось девушке, благоговейным движением юный сид вернул ее на место и, улыбнувшись, продел перо под очелье Гнеде. Та нерешительно ощупала его, слегка нахмурившись.
– Красиво, – заверил Айфэ, но голос прозвучал отстраненно, словно его мысли были уже совсем не здесь.
– Эта подвеска у тебя на груди, – не сдержалась девушка, – она дорога тебе?
Сид быстро посмотрел на Гнеду, что-то взвешивая в уме.
– Да, очень. Это подарок моей невесты.
– Невесты! – ахнула девушка, испытывая одновременно радостное удивление и разочарование от того, что за все это время юноша не обмолвился ни словом о столь важном обстоятельстве. – У тебя есть невеста!
Скулы Айфэ слегка побагровели.
– И ты молчал!
– Это не то, о чем станешь кричать направо и налево, – пожал он плечами.
Они вышли из риги, надежно затворив дверь на засов, и неспешно двинулись к озеру, лежавшему неподалеку от усадьбы.
– Она осталась там, дома? – не унималась Гнеда.
Юноша кивнул.
– Наверное, она красавица и из знатного рода? – Девушке было совестно, но она никак не могла усмирить разгоравшееся любопытство.
– Нет, – возразил Айфэ, чуть нахмурившись. – То есть она очень красива, – признал сид, и его взор, не направленный более на собеседницу, затуманился. – Ее глаза голубее этого камня, что она дала мне в память о себе, – теплая улыбка, предназначенная незримой возлюбленной, тронула его губы, – словно я могу позабыть! Нет, она не принадлежит знатному роду. Эмер – дочь мельника.
Брови Гнеды подпрыгнули вверх. За недолгое знакомство с Фиргаллом она уяснила про него несколько вещей, и одной из них было то, что он никак не мог бы допустить, чтобы тестем его сына стал мельник. Сид неизменно твердил, насколько важны чистая кровь и благородное племя. Порой девушке казалось, что Фиргалл просто помешан на хитросплетении княжеских родов, так хорошо он знал каждого представителя той или иной семьи едва ли не до седьмого колена, с таким трепетом и почтением говорил об этом.
Гнеда замечала, что, хотя Фиргалл был исключительно вежлив со своей челядью, он никогда не относился к ним как к равным. В его обращении с простолюдинами сквозили снисходительность и превосходство, поэтому девушка была сбита с толку откровением Айфэ.
– И отец одобрил ваш союз? – осторожно спросила она.
Сид, уловив в лице Гнеды недоверие и, кажется, прочитав ее думы, с облегчением рассмеялся.
– Ты полагаешь, что он посчитает такое родство ниже собственного достоинства?
Это в целом отражало измышления девушки, но она боялась обидеть друга.
– О, я ведь говорил тебе, внешнее впечатление столь обманчиво! Ты даже не представляешь, насколько широка и благородна его душа. Отец может казаться со стороны гордым, даже надменным, но для того, кому посчастливилось узнать его близко, открываются иные качества.
Когда он впервые привез меня в свою вотчину, я был совсем мальчишкой. Изголодавшимся, диким, запуганным. Я сторонился людей. Фиргалл еще оставался для меня чужаком, я был поглощен лишь собственным горем. Но отец стал брать меня в соседнюю деревню. Она принадлежала ему, и Фиргалл покровительствовал тамошним жителям. Как-то незаметно я подружился с местными ребятишками, но особенно близко – с маленькой Эмер. Она оживила меня своей добротой и искренностью, заставила забыть невзгоды.
Мы выросли рядом. Отец, видя мою привязанность, всячески опекал девочку. Когда настало время обучать меня грамоте, он взял и ее в ученицы. Когда я заявил, что не сяду больше в седло, Фиргалл подарил ей лошадь, чтобы мы могли вместе ездить верхом. Его щедрость, понимание и чуткость беспредельны.
Отец раньше меня заметил, что мое отношение к Эмер перестало быть лишь дружеским, и первый указал мне на это. Объяснил, как уязвима она, простая девушка, перед таким, как я. Отец дал мне возможность решить самому. Он сказал, что примет любой мой выбор, только бы я был счастлив. Зная мою свободолюбивую природу, Фиргалл понял, что неволить меня – значит убивать, и моя благодарность ему безмерна. – Видя растерянность на лице Гнеды, Айфэ с улыбкой потрепал ее по плечу. – Душа Фиргалла подобна зарытому в землю кладу. С виду – голая неприступная земля, но стоит копнуть, как за камнями и песком отыщутся самоцветы и золото. И когда кажется, что все уже извлечено на поверхность, он найдет, чем еще удивить тебя.
– Как я завидую тебе, – тихо проговорила девушка, когда они остановились у кромки воды.
Слабые волны играючи подкидывали к ногам белую пену и перышки пожелтевших листьев ракиты. Осознание того, что Айфэ поведал то самое заветное чувство, что еще не тронуло душу Гнеды, заставило ее остро ощутить свое одиночество. Гнеде вспомнилась Пчелка, вздыхавшая по своему ладушке, а следом неожиданно – собственный стыд и горячее дыхание на коже, блеск вороных волос рядом с ее лицом. И тут же – осуждающий жар ледяных глаз. В животе на мгновение закрутился тугой узел, будто перед прыжком в холодную реку с обрыва.
– Не кручинься, ходит где-то под этим небом и твой суженый. Не зря говорят: невеста родится, жених на конь садится, – приободрил Гнеду Айфэ.
– Обещай, что позовешь на свадьбу! – шутливо пихнула его в бок девушка, отгоняя печальные думы.
– А ты – что заместо брата тебя выдавать стану.
– Идет! – засмеялась Гнеда, уворачиваясь от руки, норовящей схватить ее за щеку. С Айфэ было так легко…
– Никак спишь? – раздался рядом насмешливый голос Фиргалла, и девушка очнулась от своих мыслей. – Это все твои сумасбродные затеи, – проворчал сид.
Накануне Гнеда, узнав от Финд, что дворовые девушки собрались трепать лен, с трудом уговорила своего наставника разрешить ей присоединиться к ним. Гнеде даже не пришлось выслушивать укоры о неподобающем для княжны занятии – презрительный взгляд Фиргалла был достаточно красноречив. Но ей настолько был необходим кусочек прежней жизни, что сид уступил, и девушка обрадовалась, когда, выйдя из трепальни, не попалась ему на глаза, с головы до пят серая от облетевшей кострики[50], осипшая, наглотавшаяся льняной пыли, падающая с ног от усталости, но полная новыми песнями и девичьим смехом.
И все же ласковый день смягчил даже не склонного к снисходительности Фиргалла. Гнеде досталось куда меньше обычного, когда они остановились для ученья. Дольше всего сид мучил ее обхождением с ножом, раз за разом заставляя метать его в засохшее дерево. Во время отдыха он не преминул спросить с нее заданный урок, и девушка послушно пересказала отрывок из летописи Дрогеды, прочитанный накануне, речь в котором зашла о северянах.
– Твой отец принадлежал к древнему свеннскому роду, но, как ты знаешь, твои предки не одни пришли в Залесье. Были еще две могущественных семьи, тесно связанные с Бориветричами.
– Семья Войгнева? – мрачно спросила Гнеда.
Фиргалл кивнул.
– Его пращур Гуннар Мореход пришел вместе с Ингваром. Их было три друга – Гуннар, Ингвар и Бьерн.
– Бьерн? – наморщила лоб девушка, словно припоминая что-то.
– Да, медведь по-вашему. Их потомки обосновались в Залесье, и ныне, как ты знаешь, Яромир мертв, а Войгнев сидит на престоле. Потомок Бьерна же, Судимир, стоит во главе одной из самых влиятельных семей Стародуба.
– Он тоже дружил с моим отцом?
Сид удивленно приподнял брови.
– Ты говорил, Войгнев считался побратимом отца. Должно быть, они были близкими друзьями. До поры, конечно, – хмуро добавила она. – А что этот Судимир?
– Я знаю лишь, что после смерти Яромира Судимир стал кормиличем[51] новоиспеченного княжича Стойгнева. Но я не встречал его, – пренебрежительно повел плечом Фиргалл. – Чтобы сохранить высокое положение и при старом, и при новом князе, надо уметь договариваться. И угождать. Находиться меж двух огней не всякий способен. Раз уж мы заговорили о свеннах, – продолжил он уже другим голосом, – давай-ка вспомним слова северного наречия.
Гнеда застонала, а ее наставник едва подавил улыбку. Он то полностью переходил на язык сидов, то начинал изъясняться на свеннском, и Гнеда, страдая от таких скачков, волей-неволей пыталась понять его и с величайшим трудом выражать свои соображения в ответ.
После передышки они, вопреки ожиданиям девушки, не повернули обратно, а, напротив, углубились в лес. Фиргалл заявил, что урок не закончился, и Гнеда, привыкшая к своевольности наставника, лишь безропотно повиновалась, позволяя Пламеню следовать за Ска, конем сида.
Ранние сумерки напомнили о скоротечности осеннего дня, но долго двигаться в темноте им не пришлось. Первые звезды едва успели показаться на загустевшем синевой небе, как спутники выехали к открытому озеру, окаймленному с противоположной стороны горами. Тут Фиргалл объявил ночевку, и порядком уставшая Гнеда с радостью приступила к обустройству стана.
Расседлав и накрыв лошадей, они оставили их пастись стреноженными, развели костер и поужинали заботливо увязанными им в дорогу руками Финд пастушьим пирогом, орехами и яблоками. Почувствовав себя после этого пиршества и приготовленного сидом травяного настоя на вершине блаженства, девушка с наслаждением растянулась возле огня.
Фиргалл обосновался со знанием дела, с подветренной от костра стороны, соорудив себе удобную лежанку из седла, своего необъятного дорожного плаща и веток хвои. Закончив с трапезой, он достал несколько берестяных листов и принялся делать какие-то заметки, поглядывая на небо.
– Зверолов[52] вышел, значит, осень повернула на зиму, – задумчиво произнес Фиргалл, отложив свое занятие.
Гнеда подняла начавшие было слипаться глаза и попыталась проследить взор наставника, но лишь нахмурилась, не понимая, что он имеет в виду. Стожары