Снежно-белое на вороном.
Взор скользнул дальше, повторяя изгибы шеи, пробежался по нитке алых ягод и наконец упал в пазуху, приоткрывшуюся ровно настолько, чтобы он мог разглядеть крошечную ямку между ключицами. Ту, где жила душа.
Бьярки пришлось приложить усилие, чтобы отвести глаза. Его словно затягивало в какую-то жуткую пучину, и он с отчаянием взглянул на побратима, будто умоляя, чтобы тот подал руку и вытащил его. Но вместо сочувствия увидел на лице Ивара легкое удивление и тонкий призрак усмешки. Княжич с любопытством переводил взор то на Гнеду, то на друга, и, кажется, происходящее немало забавляло его.
– Идем! – сердито приказал Бьярки, с трудом сбрасывая темный морок и пытаясь взять девушку за локоть, но та вывернулась и попятилась. Одарив его неприязненным взглядом из-под нахмуренных густых бровей, она снова обратилась к Ивару:
– Прощай, княжич. Спасибо тебе на добром слове. Покойной ночи.
Гнеда с улыбкой поклонилась его побратиму, и Бьярки неожиданно больно уколола мысль, что в ее голосе, обращенном к нему самому, никогда не слышалось такой мягкости.
– И тебе доброй ночи, славница, – ответил Ивар, вернув поклон и улыбнувшись ей в ответ.
Гнеда пошла со двора, и Бьярки, сжав зубы, последовал за ней. Он был готов поклясться, что услышал за своей спиной сдавленный смешок.
Они шли обратно в таком же молчании, как и на посиделки, но теперь эта тишина была звенящей. Дыхание Бьярки заходилось, будто после драки, а из горла так и рвались неуместные и ненужные слова. Он забыл свой кожух в избе на лавке, но и в рубахе из лучшего заморского шелка было нестерпимо жарко.
Вот и ворота усадьбы. Сейчас она уйдет, а Бьярки останется наедине со всеми беснующимися в голове мыслями. С непонятными и противоречащими друг другу порывами, которые расцарапывали ему грудь. Ну уж нет!
Гнеда хотела толкнуть дверь, но Бьярки перегородил ей путь. Девушка непонимающе нахмурилась, обняв себя руками, будто готовясь защищаться. Сюда не достигал свет со двора, и ее лицо освещала лишь бледная обкромсанная луна. Легкий ветер с реки перебирал перья в волосах Гнеды, и она казалась еще более дикой и нездешней. Не принадлежащей этому миру.
– Отойди, – тихо, но твердо сказала девушка. – Чего ты еще хочешь от меня? Разве ты не доволен?
– Я хочу, чтобы ты ушла. Ушла туда, откуда явилась, и больше никогда не возвращалась.
– Твой отец…
– Не смей приплетать моего отца! – зло перебил ее Бьярки. – Я не знаю, каким обманом ты затуманила ему рассудок. Я тебе не верю. Ни одному твоему слову. Ты здесь чужая. – Язык свербел, словно отравленный собственным ядом, но Бьярки уже не мог остановиться. – Убирайся! Иначе я не дам тебе житья. Вот увидишь, я еще отсмеюсь за твою насмешку.
Ее нижняя губа дрогнула, а глаза заблестели, затравленно мечась по его лицу.
Можешь не утруждаться, там нет того, что ты ищешь.
– Пусти, – глухо прошептала Гнеда, опуская голову и протискиваясь мимо него в ворота.
Она немного задела юношу плечом, и Бьярки отпрянул – то ли от мимолетного касания, то ли от запаха нагретых волос и земляники, который на миг почудился ему в ночном воздухе.
Бьярки нашел Ивара недалеко от усадьбы, одиноко сидящим на бревне у реки. Он молча опустился рядом с другом и склонил голову, устало зарываясь руками в волосы.
– Почему не заходишь? Добрава там, – не глядя на побратима, спросил боярин.
– Скоро пойду.
– Я смотрю, ты времени даром не терял! – сорвалось с уст Бьярки.
Проклятье, ведь он не собирался этого говорить! Да и прозвучали слова гораздо злее, чем боярин ожидал.
Ивар удивленно повернулся к другу и усмехнулся, приподняв одну бровь.
– Твоя красна ягода сама на меня накинулась. Да и не очень ты ее берег, вся в слезах выскочила.
Бьярки поднял голову, неверяще воззрившись на друга.
– Она не моя, и речь не о том, – огрызнулся он. – Никак в княжеском детинце дворовые девки перевелись, что ты на наших заглядываться стал?
Улыбка спала с лица Ивара.
– Дурень, ты зачем ее сюда притащил?
– Отец велел, – мрачно ответил Бьярки, опуская взгляд себе под ноги.
– Она, может, и не боярского рода, но отец твой ее в дом взял. Она помогла ему, когда на него напали. Не ровен час, дочерью назовет. Полно тебе. Оставь свои обиды.
– Не могу я, с души воротит. Видеть не могу ее.
– Да уж, не можешь, – усмехнулся Ивар. Он поднял с земли прутик и задумчиво провел им по песку. – Много ты дворовых девок видел, чтобы знали, с какой стороны к такой лошади подойти? Или как меч держать?
– Девка прялку да ухват должна уметь держать, а больше ничего. Что мы, сарыны какие, чтобы наши женщины по полям скакали да мечами махали? – с отвращением ответил Бьярки. – Давно ли ты сам говорил, что не веришь ей?
Ивар пожал плечами.
– Когда я увидел ее тогда… Аж холодок у меня по спине пробежал. И вправду почудилось, что ведовство тут замешано. Не бывает таких совпадений. А потом, сколько раз ни встречал ее у вас на подворье, девка как девка. И сегодня – зареванная, что дитя малое. Дрожмя дрожит.
Бьярки сглотнул.
– Не к добру она сюда явилась, чует сердце, беда через нее случится, – упрямо сказал он.
– Время рассудит, – свернул разговор Ивар, поднимаясь и хлопая друга по плечу. – Идем, нас уж заждались.
Они вошли в нагретую избу, показавшуюся Бьярки вдруг душной, встреченные радостными восклицаниями и смехом. За всю оставшуюся ночь он так ни разу не посмотрел в угол, где на полу среди безнадежно перепутанных ниток валялось позабытое веретено.
25. Конюшня
Ясные, залитые безбрежной синевой первые дни осени сменились туманными хмурыми рассветами, моросящими обложными дождями и стылыми ночами. Дороги расхлябились, но работы в усадьбе удалось завершить в срок, и теперь княжеский поезд ждал только первопутка[93].
Журавли потянулись по Птичьему Пути, который ночью проступал на небе молочными потеками. Люди, потревоженные пронзительными, тоскливыми криками, оставляли свои дела и провожали глазами колышущийся в серых облаках клин, тихонько шепча «колесом дорога».
Позади осталась суматоха заготовки урожая, и со двора сбавляли лишнюю скотину и птицу. В эти дни, когда из поварни седмицу кряду пахло душистой куриной лапшой, а ветер гонял по двору белые, в клюквенных брызгах, перья, Гнеда, которой стало еще сложнее переносить запах и вид крови, наглухо закрывала ставни и запиралась в горнице, но даже так ей чудилось, что тошнотворный дух с бойни просачивается сквозь щели. Тогда она находила спасение за городскими воротами, уезжая с Пламенем в лес. Гнеда жадно вдыхала пряный, неоскверненный воздух, разлитый по белеющим по утрам голым пожням, где из-под лошадиных копыт в разные стороны разбегались зайцы и лениво вспархивали толстые куропатки.
Но, несмотря на непогоду, на душе у Гнеды было спокойно и тепло. В одну из вылазок она, к своему восторгу, нашла Злого. Он поселился на опушке и промышлял охотой на мышей, в изобилии водившихся в жнивье. Узнав Гнеду, Злой несколько раз облетел вокруг нее с криком, но не захотел садиться на протянутую руку. Девушке пришлось долго подзывать его, прежде чем соколок все-таки согласился усесться на ее кисть. И хотя Злой отказался возвращаться в усадьбу, Гнеда была счастлива, что он отыскался и не позабыл ее, и с тех пор старалась наведываться в поле, чтобы повидаться со своим питомцем.
Мужчины дневали и ночевали на охоте, и без Бьярки, который после злополучных вечерок, кажется, возненавидел ее еще сильнее, Гнеда могла вздохнуть спокойно. С наступлением темноты они со Славутой подолгу сидели с тихой песней или беседой за прялками и пяльцами. В такие мгновения девушка со светлой печалью вспоминала Пчелку и Финд, гадая, суждено ли им будет увидеться вновь.
Наслаждаясь неожиданной свободой от косых взглядов младшего Судимировича, Гнеда стала больше времени проводить в стойлах, ухаживая за Пламенем и с удовольствием помогая конюху с другими лошадьми. По слухам, боярин держал одну из лучших конюшен во всем Залесском княжестве, но особенно хороша была каурая кобылка Услада. Бьярки оказался завзятым лошадником и часто пропадал в денниках, поэтому Гнеде редко выпадала возможность ходить за понравившимися животными. И теперь, пользуясь отлучкой молодого боярина, девушка иногда навещала кобылицу, ласковую и покладистую, и заботиться о ней было сущим удовольствием.
Стояло раннее утро, когда Гнеда, по привычке проснувшаяся до света, вернулась с верховой прогулки, расседлала коня и оставила его отдыхать у яслей. Девушка собиралась уходить, но Услада, стоявшая неподалеку от Пламеня, с приветливым фырканьем потянулась к ней. Гнеда не смогла отказать себе в удовольствии и осторожно погладила ворсистый храп. Лошадь благодарно вздохнула, и Гнеда негромко засмеялась от щекотного прикосновения трепещущих ноздрей. Увлекаясь, девушка провела рукой по шелковистой гриве, принявшись ласкать нежную шею. Неожиданно Услада слегка отстранилась и посмотрела куда-то за спину Гнеде. Девушка порывисто обернулась и увидела, что от ворот к ней скорым шагом приближается Бьярки.
Гнеда быстрым вороватым движением убрала руку от кобылы, словно не гладила, а мучила ее. Девушка даже не успела пожурить себя за малодушие, почувствовав, что дело принимает недобрый оборот. Услада была любимицей Бьярки, и Гнеда уже сто раз пожалела, что поддалась искушению.
Видимо, он только вернулся с охоты и даже не успел переодеться. Кожаная серо-зеленая рубаха промокла, веревка на вороте сбилась набок, и в распахнутой пазухе виднелась горловина исподницы. Одежда залоснилась и измаралась от долгой езды по распутице, на всклокоченных волосах серебрились капли дождя. Глаза горели особенно ярко на возбужденном скачкой и гневом лице. Подогреваемый злостью, Бьярки едва успел остановиться, оказавшись почти вплотную к растерявшейся притихшей девушке.