аверх.
Обычно охранявшаяся лестница нынче оказалась совершенно пуста, и девушка беспрепятственно вскарабкалась по ней, лишь оступившись несколько раз на наледи. Ее руки, черные от сажи, онемевшие после студеной воды, до сих пор тряслись от непомерного напряжения.
На месте поджога зияла уродливая черная дыра, крыша проломилась, но укрепления все еще держались. Поодаль лежал огромный чан, в котором на случай приступа врага готовился горячий вар, нынче весь израсходованный на усмирение пожара. Пол усеивали стрелы, камни и пепел. Воинов было немного. Кто-то приник к скважне[125], иные перебегали по пряслу[126] или полулежали, прислонившись к деревянному валу.
Гнеда, натужно дыша, сделала шаг, чтобы выглянуть наружу, когда рядом с ней в стену вонзилась стрела. Девушка замерла, боясь шелохнуться. В тот же миг кто-то грубо схватил ее за шкирку и с силой поволок вниз.
– Куда ты, бестолковая! – закричал на нее тот самый человек с пожара. – Али жизнь не мила? Там смерть, а она суется в самое пекло, дурища!
Он злобно оттолкнул девушку и сам пронырнул на стену. Тут Гнеду озарило. Ведь это был тот самый лекарь, что врачевал ее руку. Словно в подтверждение мыслей девушки, он появился, волоча за собой лучника. Глаза Гнеды расширились от ужаса, когда она увидела бледно-зеленое лицо воя и хвост стрелы, торчавший из груди. Воспоминания неожиданной волной едва не сбили с ног, и, чтобы устоять, девушка быстро прикрыла нос и рот, лишь бы не слышать сырой сладковатый запах крови.
– Что, занемогла? – с презрительной усмешкой бросил лекарь. – Посторонись!
– Я помогу, – сдавленно ответила Гнеда, не обращая внимания на его желчные слова.
Она была обязана взять себя в руки. Что сказал бы Фиргалл, видя, как она, дочь воина, малодушно лишается чувств при виде крови? Сделав несколько глубоких вдохов, девушка подхватила раненого с другой стороны. Теперь она видела, что тот был только подростком, не старше Жирко, худым и легким.
Оказалось, что внизу, чуть в отдалении, стояла телега, в которой уже лежало несколько человек, откуда, видимо, и доносились слышанные Гнедой стоны. Девушка догадалась, что лекарь собирал их, пока не был вынужден прерваться на тушение огня.
Погрузив стрельца к остальным, человек, не взглянув больше в сторону Гнеды, спешно принялся отвязывать лошадь.
– Господин, – позвала девушка, – прости, не знаю твоего имени. Однажды ты помог мне, хоть, должно быть, и не помнишь. Позволь нынче помочь тебе!
Человек смерил ее нахмуренным взглядом.
– Отчего же, я тебя сразу приметил. Ты та шальная девка, что на Судимирова медвежонка полезла. А звать меня Еловитом.
Гнеда почувствовала, как запылали щеки. Вот что, значит, люди про нее думают. А впрочем, какая разница.
– От подмоги я не откажусь, да только ведь работа эта не для девушки. – Его испытующий взгляд немного смягчился. – Язвы обмывать да телесные скорби видеть вековухам[127] пристало. Той, что новую жизнь подарить предстоит, должно дальше держаться от смерти.
– Дай мне дело, господин Еловит, – взмолилась Гнеда. – Невмоготу безропотно ждать своей участи, словно скот убоя.
– Ну что ж, добро. Едем на княжий двор. Если боги смилостивятся над нами, нынче раненым не будет числа.
– А если не смилостивятся? – непонимающе спросила девушка.
– Тогда сарыны возьмут город, и горе тем, кто выживет, – мрачно заключил Еловит и ударил кобылу хлыстом.
Попасть за тын Золотого Гнезда оказалось куда труднее, чем выйти из-за него, но, кажется, имя Еловита открывало многие двери. Лекарь распоряжался быстро и властно, как человек, точно знающий чего хочет, и вскоре они с ранеными устроились в гриднице, куда врачеватель велел доставить чистую воду, тряпье и свой запас целебных трав. Телегу Еловит вновь отправил за ворота с приказом собирать всех раненых и неможных.
Гнеда, выросшая с Домомыслом, который сам занимался знахарством, а после – воспитанная Фиргаллом, знавшим толк в том, как обходиться с ранами, к удивлению Еловита, быстро вникла в суть. Единственной препоной стала борьба с собственным естеством, и в дополнение к непрекращающейся тошноте девушка чувствовала, как потеют руки и кружится голова. Но Гнеда старалась не замечать этого, сосредоточившись лишь на деле, и постепенно слабость начала отступать.
Хворых набралось немного, и почти все имели нетяжелые раны. Несчастный же лучник был плох. Он впал в беспамятство и лишь горестно постанывал и метался по соломенной подстилке.
– Господин, – решилась спросить Гнеда, когда они присели для краткого отдыха, – ты был на стене. Скажи, ты видел, что там?
Еловит глубоко вздохнул и поднял на помощницу усталый взгляд. Некоторое время он смотрел в тревожные глаза девушки, и что-то вдруг потеплело в его взоре. Лекарь покачал головой и улыбнулся.
– Княжеские стяги реют, словно облака на небесах. Они выстоят. Разве может статься иначе?
Еловит коротко сжал руку девушки и отвернулся.
День между тем угасал. Узорчатые окна потемнели. Наступала ночь, а новостей все не приходило. Больные были обихожены, и вновь потянулись часы мучительного ожидания. Еловит велел Гнеде поспать, и нехотя она подчинилась. Устроившись в углу неподалеку от начавшего бредить лучника, с твердым намерением не смыкать глаз, девушка, накрывшись платком, свернулась калачиком.
Она проснулась от шума. Тусклый свет сочился серой дымкой, выхватывая из темноты бледные лики спящих. Гнеда вскочила. Сердце бешено колотилось. Крики и гомон приближались. Если это враги, то спасения уже не найти. Девушка подошла на ставших деревянными ногах к дверям, но не успела коснуться их, как створки распахнулись и на пороге возник Еловит. Бесцветное лицо не оставляло сомнений в том, что его ночь минула без сна.
– Князь пришел на подмогу! Они отступили. Сарыны отступили, – едва успел выдохнуть он голосом, в котором не было радости, как за его спиной показались люди.
Иные шли сами, других несли на руках. Гнеда невольно отшатнулась. Улегшаяся было накануне дурнота с новой силой накатила на девушку, стоило ей увидеть страшные увечья, причиненные сарынскими саблями, по сравнению с которыми застрявшая в груди стрела выглядела простой царапиной. Гридница быстро наводнилась ранеными, принесшими с собой смрадный дух крови, пота, боли и еще один запах, определения которому Гнеда еще не знала, – резкий, кисловатый, ни на что не похожий и пугающий.
Она даже не успела испытать счастья от долгожданных вестей о победе. Забот стало так много, что девушка сбивалась с ног, несмотря на то что Еловит привел на подмогу еще нескольких женщин во вдовьих одеяниях. Кровь, гной, талый снег и комья сырой, едва оттаявшей земли смешались здесь. Некоторые молча лежали, ожидая своей очереди или смирившись с собственной участью, но были и те, что кричали или стонали, звали к себе, бранились. Но самое ужасное заключалось в другом. Гнеда вдруг поняла, что до сих пор не знает, живы ли те, к кому весь этот проклятый день возвращались ее мысли. Стойгнев. Бьярки. Судислав. Их не было среди раненых, но не было и среди павших, которых также приносили в княжеский чертог. Из отрывков разговоров стало ясно, что княжич со своей дружиной бросился в преследование, когда войско кочевников двинулось обратно в степь, и о дальнейшей их судьбе никто не ведал.
Впрочем, времени на раздумья у Гнеды не оставалось. Работа была грязной и безотрадной. Еловит делал все, что было в его силах, но, увы, помочь можно было далеко не всем.
Вот как выглядела война. В ней не было ничего прекрасного и благородного, вопреки всем песням, сложенным мужчинами об этом жестоком ремесле. Смелость, доблесть, бесстрашие оставались лишь красивыми словами, а наяву была растерзанная плоть и покореженный дух. Изуродованные, плачущие люди, встречающие свой конец в муках и испражнениях.
Гнеда поднялась, чтобы проведать стрельца, но остановилась в растерянности. Его подстилка пустовала. Дыхание девушки сделалось прерывистым, и она тщетно открывала рот, судорожно пытаясь перехватить воздуха. Нынче Гнеда видела много смерти, но почему-то именно гибель этого незнакомого мальчишки переполнила какой-то предел. Не видя ничего вокруг и не помня себя, девушка ринулась к дверям. Она выскочила во двор и застыла, привалившись спиной к простенку.
От тлеющих пепелищ поднимался горький дым. В блеклых сумерках тихо и торжественно падал снег, наряжая Стародуб в скорбные белые одежды.
Сперва Гнеда подумала, что ей помстилось: уж больно были похожи на призраков люди, показавшиеся в воротах. Их было трое – того, что в середине, поддерживали с двух сторон товарищи. Усталость и изнеможение изменили поступь мужчин, но Гнеда впервые за эти бесконечные часы почувствовала трепетание радости в груди, потому что с их приближением стало ясно: это был княжич. Справа он опирался на Бьярки, человек же слева был облачен в иноземные одежды, и по темному раскосому лицу девушка с изумлением распознала в нем сарына. Сзади бежали слуги, но ни Бьярки, ни его мрачный степной помощник и не помышляли перепоручить им свою ценную ношу. Да, Гнеда теперь хорошо видела, что Стойгнев почти не шел сам, всецело положившись на прихрамывающих поводырей. Голова княжича была опущена, и ветер разметывал вороные пряди, перебирая их снегом.
Из терема навстречу им кинулись люди князя и, подхватив Стойгнева у еле держащихся на собственных ногах воинов, бережно переместили его в гридницу. Появление княжича мигом подняло дух раненых, которые приветствовали своего вождя восторженными восклицаниями.
– Куда вы несете меня? – раздался слабый, но властный голос.
– В твои покои, господин, – был ответ слуги. – Тебе нужен отдых, княжич, раны твои нуждаются в утешении.
– Нет, оставьте меня здесь, – приказал Стойгнев. – Я хочу быть среди моих братьев.