Челядь бросилась исполнять повеление княжича, и вскоре он уже лежал на самом лучшем месте возле очага, укутанный в меховые одеяла. Еловит подошел, собираясь осмотреть его, но Стойгнев остановил знахаря движением руки. Он закрыл глаза, призывая все оставшиеся силы, и с трудом размежил побелевшие непослушные губы:
– Это Сонкур[128], мой брат из степи. Он спас мне жизнь. Позаботьтесь о нем.
Выдохнув последние слова, княжич, сомкнув веки, откинулся на подушки, и Еловит тотчас бросился к нему. Гнеда посмотрела на молодого сарына, который дерзко встречал не слишком-то дружелюбные взгляды залессцев. Несмотря на заступничество Стойгнева, он по-прежнему оставался кочевником, пришедшим воевать их землю и полонить их родных.
Сонкур стоял, гордо подняв голову, которую венчала длинная черная коса, собранная на затылке. Узкие глаза степняка холодно поблескивали, и в его повадке было что-то от дикого зверя, в любой миг готовящегося отразить нападение или напасть самому. Гнеда ни разу до этого не видела кочевников, о которых слышала так много страшного, но теперь была вынуждена признать, что этот юноша с высокими скулами и смуглой обветренной кожей оказался по-своему красив.
Как и остальные, девушка недоумевала, что значили слова княжича и почему сарын вдруг решил спасти врага и пойти против своих соплеменников. Быть может, он рассчитывал на награду или богатый выкуп. Между тем люди безмолвствовали, и это молчание с каждым мигом становилось все более зловещим. Пожалуй, Сонкуру могло бы прийтись худо, если бы положение не спас Бьярки. Он сделал шаг вперед, заслоняя сарына собой.
– Брат моего брата – мой брат, – жестко сказал он, с вызовом оглядывая своих людей. Слышали, что велел княжич? Позаботьтесь о нем. Живо! – прикрикнул боярин.
Несколько слуг тут же кинулись устраивать ложе для чужеземца, и как раз вовремя, потому что Сонкур покачнулся и, если бы его не подхватили, непременно свалился бы наземь. Несмотря на всю показную воинственность, он был изможден и ранен.
– Гнеда, быстрее, сюда! – послышался зов Еловита, и девушка вздрогнула, встретившись вдруг глазами с Бьярки, который только теперь заметил ее.
На него страшно было смотреть. Из рассеченной брови к заплывшему глазу сбегала запекшаяся брусничная струйка, половина лица багровела, разбитая нижняя губа безобразно распухла. Его одежда под кожаным доспехом была изодрана, а сам он весь измазан в грязи и крови.
Несколько мгновений Бьярки взирал на нее с изумлением, словно Гнеда была последним человеком, которого он ожидал здесь увидеть, а потом его взгляд алчно вцепился в девушку, беспокойно пробегая по ее лицу и телу, недоверчиво и тревожно ощупывая всю ее с ног до головы. Его пальцы дернулись, и Гнеде почудилось, что сейчас Бьярки сделает шаг, чтобы дотронуться до нее, но лекарь снова окликнул девушку по имени. Она отвернулась от юноши и тотчас почувствовала, будто отняла руку, протянутую тонущему. Но нужно было спешить. Ее звал Еловит. Ее ждал Стойгнев.
Ивар очнулся от мокрого и теплого прикосновения ко лбу, и первым его порывом было выхватить меч, но руки, кажущиеся чужими, лишь беспомощно поймали воздух.
– Ш-ш-ш, – раздался сверху тихий шепот, и касание повторилось.
Ивар пришел в себя достаточно, чтобы распознать в нем нежность и заботу, но не настолько, чтобы понять, что рядом с ним делает мать, умершая в далеком детстве. Он попробовал открыть глаза, но в расплывающемся мороке сумел разглядеть лишь смутную тень.
– Тише, господин, тише, – настоял ласковый голос.
Ивар хотел спросить, где сарыны, верно ли, что он видел отца, и позвать Кучука, но издал лишь хрипловатый стон.
– Не говори, княжич, прошу тебя, – раздалось с мольбой.
Он знал этот голос.
Ивар сморгнул, и зрение немного прояснилось. Пятно перед ним постепенно собиралось в понятные очертания. Еще несколько движений веками, и из туманного марева возникло встревоженное лицо.
Что девчонка Бьярки делала здесь? Быть может, он в доме Судимира?
Ивар попытался приподняться, и действительность снова стала покидать его, но услужливые руки тут же подхватили княжича и осторожно положили голову на возвышение. Несколько мгновений юноша лежал с закрытыми глазами, выравнивая сбившееся от этих пустяковых усилий дыхание. Он давно не чувствовал себя таким беспомощным, но, кажется, постепенно сознание возвращалось к нему. Ивар снова приоткрыл очи, и взгляд его уперся в разноцветные щиты, висевшие в отцовской гриднице. Кажется, они были здесь еще во времена старого князя, которого он почти не помнил, но отчего-то именно теперь промелькнувшего в мыслях. Старый князь, умерший молодым.
Ивар слабо улыбнулся своим полубредовым думам и повернул голову. На соседней лежанке, беспокойно подрагивая, спал сарын. Значит, все правда. Отец въяве пришел им на помощь, а Кучук, выросший и принявший по обычаю своего народа новое имя, отбил княжича у сородичей.
– Бьярки? – позвал он, силясь посмотреть в другую сторону.
– Судимир забрал его.
Должно быть, Ивар насупился, потому что она поспешила добавить скороговоркой:
– Он в добром здравии, не тревожься.
– Пить, – только и ответил княжич и тут же почувствовал у своих губ прохладную глиняную кромку чаши. Никакое заморское вино не шло в сравнение с простой водой, чистой и сладкой.
Утолив жажду, Ивар отстранился и встретился с глазами девушки, блестящими и перепуганными, как у важенки[129]. Все это странным образом соединялось между собой – щиты на стенах, Кучук и глупая девчонка. Казалось, еще немного, и Ивар поймет что-то важное, ухватит нить, связующую все вместе, но ничего не получалось. Будто бы он искал слово, выскочившее из головы и вертящееся на языке, но оно никак не приходило на ум.
Ивар ощутил, как все перед ним закружилось, и упал на подушки, закрывая глаза. Позже. Он подумает обо всем позже.
Когда княжич распахнул очи, было светло и через изумрудно-зеленую слюду в гридницу впрыгивали веселые солнечные блики. В голове было ясно и легко, и Ивар вдруг задохнулся от радостного ощущения, распиравшего грудь. Он был жив. Он пришел с победой. Он продержался до прихода помощи и спас город.
Тепло разливалось по всему телу. Ивар глубоко вдохнул и почувствовал отголоски незнакомой боли. Верно, он ведь получил смявший броню удар копьем в бок. Ивар нахмурился, припоминая падение с лошади, бой врукопашную, а потом лицо сарынского воина перед собой, зовущего его домашним именем.
Княжич повел глазами, оглядывая гридницу. Людей было порядком, но многие лежанки уже пустовали. Тут и там мелькали скорбные лица вдов, ходивших за ранеными. Лекарь сидел у стола, склонившись над парящим котлом со снадобьем. Взгляд Ивара наткнулся на хрупкую тень возле окна, и сердце сделало неожиданный скачок. Княжич вспомнил темные тревожные очи и мягкие прикосновения. Девушка стояла, обняв себя руками, и в задумчивости разглядывала оружие, висевшее на стене.
Наверное, Бьярки можно было понять. В ней что-то цепляло. Внутренняя сила и в то же время беззащитность. Смелость и одновременно уязвимость. Строгая, скупая красота. Как горный вереск, она терялась со своей простотой и безыскусностью в сравнении с изящными цветами, но лишь вереск мог пробиться из-под снега и пронести свои незамысловатые искорки сквозь лютые морозы.
– Вижу, тебе, наконец, надоело спать, – раздался рядом хрипловатый голос.
– Кучук! – радостно воскликнул Ивар, резко поворачиваясь к побратиму, и тут же наказанный за свою поспешность пронзительной болью.
– Не зови меня больше так, – засмеялся кочевник, и улыбка разом превратила незнакомого степного воина в его маленького побратима. Казалось, только она не изменилась под влиянием минувших зим. – Я давно уже не щенок.
– Сонкур, – исправился Ивар. – Я в долгу перед тобой, брат мой.
– Ты сам знаешь, что это не так, – покачал головой сарын. – Когда-то ты дал мне больше, чем жизнь. Ты вернул мне свободу.
– Зачем ты пошел на Залесье? – с упреком спросил княжич.
Сонкур горько усмехнулся, сложив руки на груди.
– Много лун назад твой отец и его люди убили моего брата, схватили за косы мою мать, связали нас и как скот пригнали в этот деревянный город, где даже звезды чужие. Я был совсем мальчишкой, но до сих пор помню свои сны о степи, виденные в плену. – Сонкур помрачнел и отвернулся. – Наши люди издревле воевали друг против друга. Не мы с тобой это начали, не нам и заканчивать. Я собрался жениться, мне были нужны лошади и рабы, и я отправился с Тарсуком. И сделал бы это вновь.
– Оставайся у меня, – горячо воскликнул княжич. – Живи в моем доме! Я дам тебе рабов и всего, что пожелаешь. Иначе однажды мы убьем друг друга. Я не хочу этого.
– Нет, Ивар, – возразил сарын. – Если над моей головой нет тундука[130], я не могу назвать это место домом. И потом, – он улыбнулся, – я хочу вернуться в степь, к моей невесте.
Ивар усмехнулся. Он всегда считал привязанность неподобающей слабостью. На свете существовали незыблемые вещи, но это явно не относилось к женщинам. Сам не зная отчего, он посмотрел на Гнеду, которая склонилась над одним из раненых, и взгляд княжича не укрылся от побратима.
– Берегись, ее руки пахнут евшаном[131], – шутливо заметил Сонкур, и Ивар наморщил лоб, собираясь спросить, что тот имеет в виду, когда двери распахнулись и на пороге возник Судимир. Отрывистыми быстрыми шагами он уверенно направился к княжичу, и Ивар понял, что кормилич не в первый раз навещает его.
– Хвала Небесам! – с облегчением воскликнул боярин, останавливаясь возле Ивара и обдавая его знакомым с детства и защемившим грудь запахом усадьбы. – Ты наконец пришел в себя! Князь будет счастлив получить добрые вести.
Ивар хмыкнул, приподняв одну бровь.