[133]. Ивар всегда был для князя лишь сыном постылой жены, ненужным и нежеланным.
Почему он думал об этом? Должно быть, потому, что размышлять о своих обидах было проще, чем признать, что сам Ивар нынче поступал подло.
Подло?
А как иначе можно назвать то, что он делал? Пообещав Бьярки оставить девушку в покое, Ивар вновь смотрел на нее, мучая брата и даря ей ненужные надежды.
Начавшись как игра, эта забава становилась все менее смешной. Если б не Бьярки, Ивар никогда в жизни не взглянул бы на угловатую девчонку второй раз. Ему всегда нравилась яркая, нарочитая красота. Ивар обратил на Гнеду внимание лишь потому, что его друг неожиданно сильно увлекся ей. Потому что на сей раз названый брат не собирался делиться или добровольно отходить в сторону, как всегда делал в детстве, стоило Ивару положить глаз на его новый плащ или нож.
Хмель взбаламутил рассудок княжича, поднимая со дна самые потаенные мысли. В глубине души Ивар знал, что, пытаясь присвоить себе то, что принадлежало Бьярки, он думал получить нечто совсем иное. Ведь ни оружие, ни безделушки, ни женщины не могли дать того единственного, чего княжич в действительности алкал. Отца и мать. Любовь и уважение. Семью. Дом.
Что же до самой Гнеды, то Ивар не простил ей унижения, которое испытал, будучи отвергнутым. Не забыл того, что она когда-то предпочла Бьярки ему. И даже теперь, когда сердце девушки, казалось, было вывернуто наизнанку, Ивар чувствовал, что эта любовь не настоящая. Ему вновь досталось что-то внешнее и незначительное, тогда как истинное содержимое по-прежнему принадлежало его брату.
Бьярки был прав, говоря, что девчонка принесет беду. Разве уже не пролегла между ними трещина? Разве сохранилось былое доверие? Ведь он стоит здесь, тогда как Бьярки сидит над нетронутой чашей, мрачный и погруженный в собственные, не поверенные побратиму думы.
– Ивар, – раздалось вдруг за спиной, и княжич вздрогнул. – Мне нужно поговорить с тобой.
Ивар уже не помнил, когда в последний раз бывал в покоях Бьярки, но, казалось, здесь ничего не менялось годами. Наверное, отпрыск одного из самых влиятельных семейств в Стародубе мог бы обставить свою горницу богаче, но Ивару даже нравилась эта строгость. Очаг, кувшин для умывания, узкая постель, убранная шкурой добытого Бьярки волка, который в память о себе оставил ему рубец на груди, щит, топор и лук на стене, старая облупленная скрыня[134] в углу.
Открылась дверь, и мальчишка-слуга ловко водрузил на стол корчагу и кубки, так же расторопно исчезнув, оставляя побратимов наедине. Бьярки разлил вино и, сделав рассеянный глоток и явно не заботясь вкусом, тут же поставил чашу на место. Ивар знал, что друг выпил в силу привычки. Бьярки с детства был обязан пробовать все, чем потчевали княжича.
Ивар же с удовольствием откинулся в кресле, потягивая напиток мелкими глотками, и молча глядел на Бьярки, вставшего у окна. Он видел, что другу нелегко начинать разговор, но помогать не собирался.
– Я решил жениться, – выпалил наконец юноша, поворачиваясь лицом к собеседнику.
Это было неожиданно и весело, и Ивар выразительно приподнял брови, ожидая продолжения. Но его не последовало, и княжич принужденно рассмеялся:
– Что ж, отец будет рад, он давно мечтает тебя охомутать.
Бьярки смотрел на друга без тени улыбки.
– Гром тебя разрази, отчего ты такой трезвый? С тобой невозможно разговаривать! – досадливо воскликнул княжич.
– Он не будет рад, – мрачно возразил Бьярки, пропуская упрек побратима мимо ушей.
– Почему? – нахмурился Ивар, начиная что-то подозревать.
– Я решил жениться на Гнеде.
– Что? Ты рехнулся? – изумился княжич, отставляя полупустой кубок. Опьянение мигом слетело с него.
– Может быть. Это дела не меняет.
– Девка вскружила голову, всякое бывает. Но не настолько же! Теперь я начинаю верить. Она и вправду ведьма, раз смогла свести тебя с ума!
– Ведьма или не ведьма, мне все равно. Но я точно сойду с ума, если она не станет моей.
– Бьярки, послушай. – Ивар подошел к другу и взял его за плечо. – Ты не можешь жениться на вахлачке без роду и племени!
Бьярки скривился, словно от зубной боли, и скинул его руку.
– Не называй ее так.
– Давно ли ты сам ее так величал! И так о ней будут отзываться все, потому что это правда. Если хочешь позабавиться с девчонкой, тебе никто слова не скажет. Но это… – Ивар запустил руку в волосы, глядя куда-то мимо побратима. – Зачем я только полез? Не останови я тебя тогда, ты бы утолил свою похоть и давно бы перебесился!
– Нет, – горячо возразил Бьярки, бездумно беря со стола нож и принимаясь суетливо крутить его в руках. – Если бы не ты, неизвестно, чем бы… Даже утоли я похоть, душевная тоска бы никуда не делась, я знаю. Я… – Голос Бьярки стал незнакомым и страстным, и Ивар с тревогой и недоумением уставился на побратима. – Нет, сами боги послали тебя. Я не успел нанести ей непоправимой обиды, значит, у меня еще есть надежда! Я хочу, чтобы она стала моей. Хочу, чтобы она тоже любила меня!
– И свадьба заставит ее полюбить тебя? – недоверчиво приподнял Ивар широкую бровь.
Клинок замер между пальцев боярина. Он опустил глаза и сглотнул, прежде чем ответить.
– Я хотя бы не буду больше чувствовать себя подлецом. Предложу ей кров и опеку, стану мужем, заступником, и тогда, быть может, когда-нибудь она посмотрит на меня по-иному.
Ивар помотал головой и тихо произнес:
– Не делай этого, Бьярки. Вожделение пройдет, а ты останешься один на один со стыдом и потерянными надеждами. Представь, как силен ты можешь стать, породнившись со Звениславой! Твоя семья не уступает в знатности княжеской. Любая дорога открыта перед тобой нынче, но многие двери затворятся навеки, если ты выберешь неверно. Люди отвернутся от тебя.
– А ты? Ты тоже отвернешься?
Взгляд юноши, пристальный и цепкий, был так не похож на старого доброго Бьярки, веселого и легкомысленного. Новый, незнакомый Бьярки больше не принадлежал Ивару, он повзрослел и отдалился, и княжич никак не мог смириться с этим.
– Ты знаешь, что я всегда останусь на твоей стороне. Ты – мой брат.
Глаза Бьярки немного потеплели, и он отбросил нож на стол.
– Жизнь лишь одна, Ивар, и я понял, что хочу прожить ее так, как вольно мне. Что, если бы я не вернулся из-под стены? Если бы погибла Гнеда? Кто знает, сколько нам отмерено? Я не хочу презирать себя за то, что мог бы сделать и не совершил, поддавшись собственной трусости и людским кривотолкам. Я позвал тебя не для совета. Это дело решенное, и тебе не отговорить меня. Я прошу иного: стань моим сватом.
Ивар замер, в неверии глядя на Бьярки. Это было уже слишком.
– Скажи мне, что шутишь? – Он пытливо посмотрел в глаза друга. – Нет, вижу, все взаправду. – Ивар провел рукой по лицу и вновь потянулся к чарке. Парой жадных глотков осушив сосуд до дна, он со стуком поставил его обратно. – Позволь полюбопытствовать, почему именно я?
– Кто, если не ты? – просто ответил Бьярки. – Ближе тебя у меня нет никого.
Княжич нахмурился, невесело размышляя, так ли это на самом деле. Он боялся признать, что сердце его побратима уже давно безраздельно принадлежало черноволосой ведьме.
– Бьярки, это плохая затея. Во всех отношениях. Это скверно кончится.
– Ты согласен? – спросил Бьярки, точно не слыша слов друга.
Ивар обреченно помотал головой.
– Да, Медвежонок. Но не говори, что я не предупреждал тебя.
Гнеда сразу поняла, что случилось неладное, когда в светлицу, где они со Славутой сообща ткали, вбежала Сторонька и, прикрыв ладонями раскрасневшиеся щеки, заговорщицким шепотом прошипела:
– Идут, идут!
Подруги непонимающе переглянулись, но не успели обмолвиться ни словом, когда снаружи послышались шаги. Дверь отворилась, и на пороге возник Судимир, а за его спиной – Стойгнев и Бьярки. Старый боярин одним взором выслал служанку вон, и та, оглядываясь на Гнеду и спотыкаясь, подчинилась.
– Зёв в бёрдо[135], хозяюшки, – улыбнулся Судимир, но Гнеда почувствовала в его ласковом голосе смущение. – Славута, дочка, поди передохни. А нам с гостьей нашей перемолвиться надобно.
Славута рассеянно поклонилась свекру и, бросив на подругу извиняющийся и одновременно взволнованный взгляд, удалилась.
Все трое вошли в горницу, затворив дверь. Гнеда поднялась из-за стана и, принужденно возвращая их приветственные поклоны, по очереди пробежала взглядом по лицам мужчин. Она видела, что всем им не по себе, но не имела ни малейшего понятия, что стряслось.
Судимир откашлялся и первым нарушил тишину.
– Видишь, какое дело, Гнеда. Пожаловал нынче сам княжич, говорит, в наш двор куничка забежала.
Стойгнев вышел из-за спины Судимира, и сердце девушки ушло в пятки. На его правом плече лежал рушник. Княжич поклонился Гнеде до самой земли.
– Здравствуй, славница. У меня охотник уж больно хорош, говорит, след сюда ведет.
Гнеда перевела расширившиеся глаза на Бьярки, наконец замечая, что все трое одеты чересчур нарядно.
Этого не могло происходить наяву.
– Уж я говорил ему, – вступился Судимир, видя, как обомлела девушка, – нет у нас ни куниц, ни лисиц.
– Охотник мой ошибиться не мог, – перебил Стойгнев, и в очах юноши Гнеде почудился шальной отблеск. – Глаз его меток, рука верна, собак, что давеча набегали, всех перебил, ни одной не оставил. Да вот не ест, не пьет, только об одной куничке помышляет. Брячиславом Судимировичем прозывается, может, слыхивала о таком. У вас куница, у нас охотник, чем же не пара?
– Гнеда, я не отец тебе, – мягко обратился к девушке Судимир, – и слово мое не закон. Как рассудишь, так тому и быть.
Она неверяще смотрела на боярина, который неловко мял в руках шапку, затем перевела взор на Стойгнева, глядящего неестественно залихватски. Наконец, Гнеда собралась с духом, чтобы поднять взор на Бьярки. Он был серый, как полотно, что лежало в кроснах