Но Гнеда отказывалась верить. Девушка ринулась вперед, увязая в сугробах, прорываясь через завалы, но чем ближе подбиралась к избушке, тем страшнее становилось. Пустой дом надвигался черной безжизненной громадой, и Гнеда замерла там, где когда-то был низенький забор. На том месте, где стояла конура Грома, возвышался горбик снега.
Девушка застыла, не в силах отвести взгляда от жутких пустых окон, и это было хуже, чем замок на Веже. Чем Фиргалл, приглашающий убить себя. Чем Бьярки, отказавшийся выйти к ней.
Сзади раздался хруст шагов и сбивчивое дыхание Завида. Он остановился рядом с девушкой и почесал в затылке.
– Уж вторая зима пошла, как он пропал. Поначалу думали, вернется, да куда там. Никому не сказался, как сквозь землю провалился.
Гнеда медленно повернула голову. Ей хотелось обвинить кого-то в своих бедах, и трудно было найти более удобного человека, чем Завид. Но он переминался рядом и совсем не походил на злого мальчишку, невольно положившего когда-то начало ее дружбе с Кузнецом. Завид никогда не любил Катбада, как и все остальные в деревне, считая его чужаком – непонятным, опасным, сомнительным. Но и не был причиной исчезновения ее друга.
– Идем. – Парень неожиданно потянул Гнеду за рукав, отчего та вздрогнула. – Нечего тут стоять. Черноречье нынче совсем одичало, в морозы сюда и волки забредали. Заночуешь у нас. То-то все удивятся!
Еще вчера Гнеда бы ни за что не поверила, чем закончится для нее первый день в родной деревне. Последнее, где она ожидала оказаться, был дом старосты, отца Завида, где все от мала до велика собрались вокруг девушки и принялись расспрашивать о том, где она пропадала и зачем вернулась обратно. Они без стеснения разглядывали Гнеду, строили свои бесхитростные догадки и изумлялись, не веря ни одному ее слову.
Худо-бедно удовлетворив всеобщее любопытство и стараясь не сообщить при этом ничего существенного, девушка наконец удалилась в выделенный ей закуток в большой общей избе. Давно уже стихло кряхтение стариков, возня малышей и бабий шепот, а Гнеда все никак не могла заснуть. Староста почти ни слова не сумел прибавить к рассказу сына о Кузнеце, и оставалось только гадать, что стряслось с Катбадом. Ушел ли ее друг намеренно, или с ним приключилась беда? Была ли Гнеда причастна к случившемуся, или Кузнец имел свои причины исчезнуть из Перебродов? Наверное, какие-то отгадки можно было обнаружить в Черноречье, но девушка и подумать не могла о возвращении в выхолощенную избу.
Гнеда куталась в серый плащ, но и он больше не приносил утешения, превратившись в обыкновенную вещь, уже почти не имеющую ничего общего с Бьярки. Когда-то суровое сукно помнило прикосновение его тела, а складки хранили запах своего истинного хозяина, но все это было и прошло. Как и то, что Бьярки чувствовал к ней. Ведь если бы что-то еще теплилось, он вышел бы. Непременно вышел.
Гнеда проснулась резко, будто кто-то толкнул ее в бок, но все спали, и лишь большуха[160] тихонько возилась у печи, раздувая угли и двигая тяжелую дежу.
Твердята. У нее оставалась еще Твердята.
На этот раз Гнеде не было нужды таиться и брести окольными тропами по лесу, как когда-то с Катбадом, так что в Завежье она въехала к концу дня. Зима преобразила все кругом, но девушка без труда отыскала нужную ей избу на высоком берегу Листвянки.
Больше всего Гнеда боялась, что и здесь ее будет ждать какое-то ужасное разочарование, но, вопреки страхам, дверь открыла сама Твердята. Ей потребовалась пара мгновений, чтобы узнать молочную дочь. Лицо женщины изменилось, и с радостным смехом она заключила девушку в крепкие объятия.
– Батюшки, Гнеда! Живая!
Твердята потянула ее в дом, и вокруг гостьи тут же собралась вся семья. Гнеду принялись раздевать, усаживать к печи, угощать и снова обнимать. Даже Вячко и дед, невозмутимо плетшие на конике лапти, с любопытством глядели на вошедшую. Только когда девушка оказалась согрета, напоена и накормлена, Твердята разогнала детей по полатям и позволила себе устроиться напротив. Она погладила Гнеду по лицу.
– Гнедушка. Выросла-то как. Уж и не чаяли мы тебя увидеть. Чего только не передумали тогда. Словно леший тебя уволок, – укоризненно покачала она головой, подпирая щеку рукой.
– Прости, не по своей воле я ушла, не попрощавшись, не поблагодарив вас за хлеб, за доброту.
– Боюсь и спрашивать, дочка. Пришла к нам с Катбадом о ту пору, почитай, в одной рубашонке, а нынче как княгиня въехала, в каких санях, в какой справе!
Твердята провела рукой по плечу Гнеды и тревожно прикусила губу.
– Не бойся. Неправедно нажитого я в твой дом не принесла. Я… я узнала о своих родителях. – Гнеда не сдержала улыбки, когда Твердята изумленно расширила глаза и накрыла обеими ладонями рот. – Мой отец… – девушка запнулась, подбирая подходящие слова, – мой отец был не последним человеком. Он жил в городе, и я смогла разыскать людей, что еще помнят его. Они помогли мне.
– Неужто ты в самом Стародубе побывала, дочка? – никак не могла поверить хозяйка.
Гнеда, как сумела, поведала ей о своих странствиях, и Твердята лишь охала и качала головой, узнав, что названая дочь успела пожить и в землях сидов, и в усадьбе знатного боярина. Она причитала, слушая о набеге сарынов, и восторженно удивлялась тому, что девушке повезло видеть издали самого князя. Гнеда подозревала, что, несмотря на всю свою простоту, ее молочная мать чувствовала, что девушка многое недоговаривает, и по достоинству оценила чуткость кормилицы, не принявшейся допытываться большего.
Пришел черед и Гнеде расспрашивать о Твердятином житье-бытье, и та с готовностью принялась делиться всем, что произошло за это время в ее семье. Главным событием, разумеется, стало замужество Пчелки, случившееся минувшей осенью.
– Вот только были у нас на блинах с Гораздом, – приговаривала Твердята, – малость самую вы разминулись. А уж как он на нее глядит! Ну прямо два голубка, – умилялась кормилица.
Про судьбу Кузнеца здесь знали не больше, чем другие.
– Чует моя душа, не увидеть нам уж Катбада, – печально повторяла Твердята. – По нем и дороженька запала, и молва загасла.
– Оставайся, – подытожила она, когда уже совсем глубокой ночью укладывала Гнеду спать. – Конечно, до боярских хором нам далеко, но уж не побрезгуй. Оставайся, дочка. Ты нам родная. – Твердята погладила девушку по голове. – Горемычная ты моя. Находилась по чужим людям, да счастья своего так и не нашла. Оставайся. – Она говорила нараспев, не переставая перебирать волосы Гнеды, и девушка почувствовала, как спокойствие накатывает на нее мерными волнами. – Приедет Пчелка нас навестить, глядишь, и тебе жениха привезет справного. Спи, моя касаточка, отдыхай, – было последним, что Гнеда услышала, прежде чем провалиться в крепкий глубокий сон.
В семье Вячко и Твердяты Гнеду приняли с радушием и простотой, и единственное, чего девушке недоставало, было общество Пчелки. Впрочем, дети не давали заскучать гостье, которая одарила каждого – кого ожерельем, кого платком, кого пояском, – отчего ребята были вне себя от восторга. Девушка пыталась отдать Твердяте часть своих нарядов, но та была непреклонна.
– Такое приданое! – возмущенно ворчала она. – И не вздумай разбрасываться! Еще за князя тебя выдадим.
Зима подходила к концу, и не успела Гнеда освоиться в Завежье, как со всех сторон подступили заботы. Пора было готовиться к пашне, чистить и убирать хлев и повети, выгонять скотину. Все словно очнулись после спячки, завертевшись в весенних трудах.
Гнеда, успевшая забыть, что такое тяжелый хлебопашеский быт, не помнила себя от усталости. Твердяте приходилось одергивать названую дочь, чтобы та не надорвалась с непривычки, но девушка была рада хлопотам, позволявшим отвлечься. Она старалась не дать себе ни одного незанятого делом мига, потому что иначе к ней начинали приходить мысли о Бьярки.
Теперь, когда жизнь вошла в более-менее размеренное русло, Гнеда все чаще думала о нем. Остальное просочилось сквозь нее, как вода через решето – Корнамона, предательство Фиргалла, мать и отец, исчезновение Кузнеца, – и только он остался золотыми искрами на дне.
Бьярки приходил к ней во сне и наяву, с неизменно холодным взглядом, полным враждебности и неприязни. И если раньше что-то всегда заслоняло ее чувства, то нынче они оголились во всей своей полноте, изумившей и испугавшей Гнеду.
Чем больше девушка старалась вообразить себе лицо Бьярки, тем сильнее его облик распадался на множество разрозненных осколков. Гнеда отчаянно цеплялась за воспоминания, перебирая в уме каждую черту Бьярки, его одежду, горбинку на носу, тонкий рубец, пересекавший бровь, родинку на шее, синие пятнышки в льдистой голубизне очей. Звук его голоса, когда он сердился. Смеха, когда играл с Негашей. Руки, обвитые вокруг ее плеч. Запах полыни, костра и речной свежести. Но воспоминания ускользали, не даваясь, и Гнеда уже не была уверена, что ей мнилось, а что на самом деле было частью Бьярки.
Он мучил ее, снясь короткими, полными обещания ночами, но еще сильнее – когда не являлся седмицами. Тогда Гнеда доставала сшитую для юноши рубашку и разглядывала ее так, словно она действительно принадлежала ему. Нужно было избавиться от бесполезной, бередящей сердце вещи, сжечь, выкинуть, подарить, но девушка не могла решиться и всякий раз бережно складывала сорочку, убирая на дно коробьи, обещая себе больше не прикасаться к ней, зная наперед, что не сдержит слова.
Твердята, замечавшая, что с Гнедой творится неладное, несколько раз мягко спрашивала, в чем дело, но, не добившись ответа, отступила. Ей приходилось едва ли не силой выпроваживать девушку на улицу, где в конце утомительного дня собиралась молодежь, но если Гнеда и выходила, то в одиночку отправлялась на угор или к броду, тому самому, где когда-то в первый раз встретила Бьярки.
– Ходишь как вдовица в черном! – сердилась Твердята, негодуя на невзрачную одежду названой дочери. – Нарядов полна укладка, а она в обносках! Хоть бы колечко надела аль монисто, ленту бы заплела!