казалось, что ракета уходит далеко вправо от трубы и мимо. Я же стоял почти рядом с установкой и чётко видел, как ракета шла прямо на флаг, но у меня тревожно ёкнуло сердце, когда в какой-то миг показалась, что она всё-таки пройдёт мимо. Но нет, ракета попала точно в верхний край трубы, взрывом перебив древко флага. Зелёное полотнище дрогнуло, сначала медленно стало клониться в сторону, а потом резко рухнуло и полетело вниз, цепляясь материей за трубу, металлические ступени, и на землю оно упало изодранное в клочья. Крик радостного «Ура» далеко огласил окрестности и может даже долетел до цементного завода.
Ко мне с водкой и бутербродами подбежал Будулаев и налил в две кружки: - Это тебе и твоему оператору.
Я счастливо засмеялся: - Спасибо, я выпью, а Ермакову нельзя. Он свою медаль уже заработал.
Когда первые восторги утихли, командир батальона показал мне будку, обшитую шифером, на территории завода.
- Боря, там постоянно наблюдатель у них сидит. Ночью в ночник смотрит, а днём нет-нет да и мелькнёт там.
Вторая ракета прошила хрупкие шиферные стенки и взорвалась внутри будки. Был ли там в это время наблюдатель неизвестно, но теперь от будки остался лишь металлический остов и вся площадка вокруг была засыпана обломками шифера. Потом мы стрельнули по будке подъёмного крана, после взрыва будка полуоторвалась от стрелы и наклонилась под опасным углом. Четвёртую загнали через окно в цех и оттуда повалили клубы пыли и дыма. На направляющей осталась одна ракета. Ермаков высунулся из люка: - Товарищ майор, я понимаю, что ракета очень дорогая, но мне жутко хочется стрельнуть в кучу цемента и посмотреть какой получится разрыв. Можно?
- Фёдор, давай. Сегодня ты можешь всё.
Пятая ракета взорвалась в куче цемента, но результаты разочаровали оператора: - Ну, я думал пылищи будет, а тут один пшик.
Доброжелательно похлопал Ермакова по плечу: - Цемент то старый, слежавшийся вот и не получилось красивого взрыва. Но ничего, зато ты точку поставил ну очень красивую. Молодец. Медаль за мной.
У пехоты посидел совсем немного, зная что меня ждут мои товарищи. Договорившись о том, чтобы командир не узнал о сегодняшнем выезде, я уехал в батарею, а Чуватин и Седых остались у Будулаева. Встретили нас на батарее восторженно. Олег Касаткин всё смеялся: - Выхожу с кружкой из салона – флаг на трубе, пока пил водку из кружки, смотрю, а флага уже нет.
Утром провожали Фёдора на дембель. Всех увольняемых собрали перед штабом полка. В течение часа их проверяли, выдавали документы. А потом началась посадка на машины и прощание. Уже отправляли третью партию увольняемых и каждый раз у всех: и кто уезжал, и кто оставался - было тяжело на душе. Хоть и засчитывали нам в срок службы день за три, но в человеческих отношениях на войне и день за десять было мало засчитывать. Здесь люди срастались душами и воспоминание о друзьях, командирах, о совместно прожитых днях войны проносятся через всю жизнь.
Ребята уехали, а мы остались и для нас опять потекла размеренная жизнь. Вечером меня неожиданно вызвал командир полка: - Копытов, тебя на завтра вызывают в прокуратуру. Поедешь на БРДМе политработников. Удачи тебе.
Утром, с тяжёлым настроением, я выехал в аэропорт Северный, где размещалась прокуратура. Вадим Сидоренко был старшим машины и всю дорогу пытался меня подбодрить, но это у него плохо получалось. В «Северном» мы заехали на стоянку для машин и, не слезая с БРДМа, я оглядел двухэтажное, приземистое здание прокуратуры из красного кирпича, в котором должна решиться моя судьба. Больше всего моё внимание привлекали зарешёченные
окна подвалов, где располагались камеры арестованных. Вадим налил в кружки по сто пятьдесят грамм, выпили за удачу, закусили. Товуарищ хотел пошутить, но получилось неудачно: - Иди, Боря – быстрее зайдёшь, раньше выйдешь…, - и осёкся, поняв двусмысленность шутки.
Миновав на входе часового, я вошёл в здание и нашёл кабинет своего следователя, задержался на секунду перед дверью, а потом решительно толкнул дверь и зашёл в помещение. Из-за стола поднялся знакомый мне капитан, правда, он уже был майором и прошёл мне навстречу, пожал руку и усадил за стол.
Пошутил насчёт немецкой каски и, видя моё хмурое выражение лица, сам принял официальный вид.
- Вызвал я вас, Борис Геннадьевич, для того чтобы ещё раз пройтись по некоторым эпизодам и окончательно принять решение по вам. – Такое начало не предвещало ничего хорошего и я не ошибся. Майор открыл моё дело и в течение полутора часов терзал меня вопросами, сравнивая мои ответы с предыдущими: мне приходилось напрягать свои мозги, чтобы вспомнить некоторые обстоятельства тех событий. Несколько успокаивало то, что он не вёл бланка допроса, а всё это проходило в рамках беседы. Закончив с вопросами, майор достал из стола отпечатанный листок, пробежался по нему глазами и, перевернув напечатанным вниз, положил его на стол.
- Ну что, гражданин Копытов, - слово «гражданин» неприятно резануло слух и сердце дало болезненный сбой. Я внутренне напрягся, но на моём лице не дрогнул ни один мускул. Хоть такую развязку в мыслях и гнал от себя, но внутренне был готов. Следователь постучал пальцем по бумажке, - сейчас мы подпишем вот эту бумагу и для вас закончится этот неприятный период жизни: начнётся новый, можно сказать с чистого листа.
Майор замолчал, пристально глядя на меня, потом позвонил по телефону и попросил кого-то зайти. В кабинет зашёл ещё один офицер, в котором узнал ещё одного прокурорского, приезжавшего к нам в тот раз с расследованием.
- Миша, майор Копытов чего-то не рад, на стол ничего не накрывает, - как бы удивлённо воскликнул следователь и сокрушённо развёл руками.
- Было бы за что, так за этим дело не постоит, - голос мой прозвучал хрипло и показался чужим.
Оба следователя засмеялись: - Ладно, Борис Геннадьевич, если что привёз, тащи сюда. Хорошее есть для тебя известие.
Я вышел на улицу и забрал с БРДМа пакет с водкой и закуску, которые прихватил на всякий случай. В кабинете всё это вывалил на стол. Второй следователь начал открывать водку и раскладывать закуску на столе, а мой встал из-за стола и торжественно прочитал указ президента России об амнистировании меня в честь 50-летия Победы.
- Всё, распишись о том, что согласен с амнистией, - палец прокурорского показал мне место, где нужно было поставить подпись и число ознакомления.
Я тупо посмотрел на текст указа, потом на улыбающиеся лица следователей и почувствовал, как во мне подымается волна возмущения, тяжело поднялся и потянулся через стол к прокурорскому: - И ты мне, майор, тут два часа парил мозги, вгоняя то в пот, то в холод, зная об амнистии. Ты что, сволочь, издевался надо мной?
- Ну.., ну…, ну…, Боря, чего ты так кипятишься, ну пошутил…, Такая у нас манера: показали тебе дно, куда ты мог упасть, а потом вытащили. Так сказать, наглядный урок - профилактикой называется. Но если ты с амнистией не согласен, то имеешь право отказаться от неё и доказывать свою невиновность самостоятельно. Хочу только немного добавить о результате расследования в соседнем полку: никто танкистов в Гикаловский не посылал, убыли они туда самостоятельно. А для чего – неизвестно. Ну что, подписываться под амнистией будешь?
- Нет уж, я вам не маршал Варенников, (маршал Советского Союза, за участие в ГКЧП привлечён к уголовной ответственности, от амнистии отказался и доказывал свою невиновность самостоятельно) отказываться не буду. Мне и так отрицательных впечатлений на всю жизнь хватит, - решительно пододвинул к себе указ и подписался под ним, потом подписал ещё пару бумаг для соблюдения формальностей, выпил со следователями и уехал из прокуратуры. По пути мы с Вадимом заехали на рынок, где подкупили водки и на северном перекрёстке у Чечен-Аула, где всё это и произошло хорошо посидели. В полк я приехал уже успокоенный.
…Приближался праздник – День Победы и существовала вероятность, что боевики постараются испортить нам в этот день настроение. Но всё прошло нормально. Утром 9 мая я построил батарею и поздравил всех с днём Победы, а после этого всех, кого мог повёл на концерт, организованный силами полковой самодеятельности. Всем концертом заправлял Витька Перец. После концерта установили телевизор с большим экраном и показали фильм о нашем полку и 276-м, снятый Свердловскими тележурналистами, приезжавшие к нам в феврале. Были там кадры и о противотанковой батареи, показали меня в немецкой каске, что вызвало громкий смех. Смеялись ещё и над комментарием тележурналиста, где он говорит на полном серьёзе, что боевики в ходе пребывания на племстанции съели стадо коров в двести голов. Все засмеялись, когда вспомнили, как полк ел в течение месяца говядину.
После обеда офицеры выехали на берег Аргуна, где поставили памятник ребятам, погибшим 15 марта. У въезда на мост, на обрыве, установили металлическую пирамиду со звездой и на постаменте башню от БМП, в котором сгорел старший сержант Молдаванов.
А в десять часов вечера, несмотря на запреты командира полка, был дан салют из всех видов вооружения в честь дня Победы. Артиллеристы, пехота, танкисты: все кто мог запустили пули, снаряды, мины и ракеты в звёздное небо. Артиллеристы залп за залпом выкладывали ровные ряды осветительных снарядов, «брызги шампанского» и «ядрёные взрывы». Миномётчики просто вешали осветительные мины и всё небо в разных направлениях прочерчивались трассерами от автоматов и пулемётов. Многие старались начертать в чистом небе трассерами цифру девять. В третьем батальоне уже знакомый пулемётчик очередями наяривал несколько мелодий, а зенитчики из ЗСУ запускали 23мм снаряды, которые красиво разрывались высоко в небе. Салютовали не только мы, там где стояли другие наши части в тёмном небе вспыхивали такие же фейерверки. Со своих позиций салютовали и боевики….
11 мая приехала снова делегация из Бурятии во главе с отцом Кушмелёва, который привёз с собой телевидение. Мы встретились как старые друзья, обнялись. Командир полка пригласил жить Павла Павловича к себе, но Кушмелёв отказался: - Товарищ полковник, у меня своя батарея есть, сейчас Борис Геннадьевич мне мой пулемёт даст и будет полный комплект.