Моя рука начала судорожно шарится по портупее, пытаясь найти гранату, чтобы взорвать этот гнусный и несправедливый мир, взорвать этого Пельша, которому до лампочки гибнущие на войне солдаты: он рубит бабки на этой полудебильной игре и зарабатывает себе дешёвую популярность, а больше его ничего и не интересует. Но гранат на поясе не было и я вынужден выключить телевизор, чтобы не видеть этой фальши, этого бесстыдства.
Тогда я не знал, что с гораздо большим бесстыдством мне придётся столкнуться уже завтра, когда с экрана телевизора на меня хлынет поток клеветы и грязи на Армию, на тех солдат и офицеров, которые в подавляющем своём большинстве честно воевали, умирали и исправляли ошибки допущенные политиками. Когда наши журналисты прямо охотились за негативными моментами и фотографировали худых и щуплых солдат грязными, оборванными, тянувшими свои руки к костру или поедающие кашу из закопчённого котелка. Зато боевиков они с удовольствием фотографировали чистыми, здоровенными и весёлыми на этом празднике войны.
Когда вечером придёт с работы жена и скажет мне, что в очереди на квартиру мы уже двенадцатые, а не первые как было, когда уезжал на войну, не седьмые когда был в отпуске. И опять в очереди впереди меня большинство тех, кто благополучно увернулся от войны. Услышу суждения о том, что мы только гробили солдат, да пили водку и дальше туалетов никуда не ходили. Столкнусь я и с лицемерием военно-страховой компании, куда пришёл получать причитающую мне страховку за полученную контузию. Мне долго, нудно будут рассказывать и объяснять, что мне не положена страховка, так как я отказался от госпитализации: их не волновали ни причины, по которым отказался от госпитализации, ни то при каких обстоятельствах она получена. Я молча выслушал отказ в страховке, порвал ксерокопию справки 100 и швырнул клочки бумаги в лицо клерку, перегнулся через стол и схватил чиновника за пиджак: - Ты, тыловая крыса, да вы всей компанией должны дифирамбы мне петь за то, что я не спрятался в госпиталь, за эту справку, а опять ночью уехал на передок. Да подавитесь вы моими деньгами, - швырнул чиновника обратно в кресло и вышел на улицу. Всем было до лампочки, что там происходит: все жили и радовались, что их это не коснулось. Впрочем, всё это будет впереди, и я ещё успею хлебнуть горечь равнодушия и забвения.
Утром, на следующий день как приехал, чувствовал себя не важно, да и вид наверно тоже был ещё тот. После завтрака жена решительно сказала мне: - Боря, шуруй-ка ты в госпиталь и если нужно - ложись.
Я тоже уже особо не раздумывал: - Валя, сейчас пойду в полк, уволю бойцов на дембель, оформлю отпуск и на следующий день пойду в военную поликлинику: пусть они определяют, как мне лечиться.
Первыми меня в полку встретили Большаков и Минашкин, которые сидели на крыльце штаба и терпеливо ждали, когда их командир придёт в полк. Мы обнялись, как будто не трое суток тому назад расстались на аэродроме. Они тут были чужими и в командире батареи увидели единственно родного человека на всём Урале, который с ними прошёл всё. А я обнялся с ними, потому что это был последний осколок того чистого прошлого, о котором потом буду тосковать.
Ребята добрались быстро, без приключений и уже второй день ждали меня. Мы поднялись на третий этаж штаба и зашли в строевую часть полка. Опять объятия с однополчанами, расспросы: где, когда, как и так далее, и тому подобное. Когда закончился первый порыв расспросов, я развернул майора Логинова к моим солдатам.
- Владимир Степанович, бойцов надо уволить. Хочу сразу предупредить: им надо служить ещё несколько месяцев, но всё равно Надо уволить – они это заслужили. Если что надо - говори.
- Боря, о чём разговор, это я должен выставить на стол, а не ты. – Через несколько минут Большаков и Минашкин исчезли из кабинета с обходными листами, а Владимир Степанович достал из сейфа коньяк, немного закуски.
- Борис Геннадьевич, сегодня строевая часть работает только на тебя.
- Ну, тогда Степаныч оформляй и меня в отпуск, но только на всю катушку, как положено.
Выпив по первой, майор Логинов углубился в расчёты и через десять минут торжественно заявил: - Боря. Тебе положено за Чечню, контузию 147 суток отпуска и ты его получишь.
- Степаныч, а дадут мне эти 147 суток? – Усомнился я.
- Боря, Петров и все остальные в отпуске, здесь сейчас командуют только вторые лица. А они подпишут всё, что я представлю, тем более что печать у меня.
Через полчаса на пороге появились мои бойцы с подписанными обходными листами и тут же ушли с начальником склада вещевой службы получать камуфлированное обмундирование.
Большаков и Минашкин стояли передо мной одетые в новенькую форму, с документами об увольнении в руках и слушали последние мои наставления, как вести себя в дороге, чтобы нормально, без приключений доехать домой. Со стороны, может быть я и выглядел весёлым, но в душе было не до веселья: рвалась последняя зримая ниточка между прошлым и настоящим. Сейчас они уйдут, и уйдёт в прошлое всё остальное: мне только останется вспоминать их, вспоминать батарею и всё что связано с этим периодом.
Через час и я уходил из строевой части с отпускным билетом на 147 суток, в который раз ощутив теплоту отношений, которые существовали в полку.
…В течение недели прошёл полное обследование в окружной, военной поликлинике, в ходе которого были выявлены серьёзные отклонения и нарушения психики вследствии получения контузии.
- Товарищ майор, вы служить хотите? – Услышал я вопрос, после бурного обсуждения врачами моего диагноза.
- Конечно, какие вопросы? - Начальник военной поликлиники облегчённо вздохнул и, заполняя справку, начал рассказывать.
- Раньше был приказ министерства обороны о том, чтобы увольнять на пенсию всех, найдя у офицера какие-либо отклонения в здоровье. Наувольнялись до такой степени, что сейчас спустили приказ - никого не увольнять. А у тебя, как раз такая контузия, что подходит под увольнение.
- Нет, товарищ полковник, я хочу служить. Как говорится: дал присягу, от неё ни шагу.
Хлопнув печатью по заполненной справке, полковник встал и торжественно вручил её мне.
- Товарищ майор, я поздравляю вас с вступлением в касту неприкосновенных.
- Не понял? – Непонимающе уставился на начальника поликлиники, тот в ответ улыбнулся.
- Да вы, товарищ майор, с такой справкой неподсудны ни одному суду, максимум вас могут положить на принудительное лечение на полгода, но при хорошем поведении и показателях вас обязаны будут выпустить, – «обнадёжил» меня медик.
Выйдя из здания поликлиники, я ещё раз внимательно прочитал диагноз врачей и как клятву выдохнул: - Хрен вам, я нормальный офицер, и я сам справлюсь со своими проблемами.
Екатеринбург. Сентябрь 2002 – октябрь 2004 года