Вечером, после совещания накрыли стол и стали ждать в гости Николаева. На стол выставили литровую бутылку спирта «Рояль», которую не только пить уже не могли, но и смотреть на неё. С трудом порезали волосатое сало, открыли и подогрели пару банок тушёнки, а через десять минут пришёл Николаев. Посмотрел на наш стол, хитро рассмеялся и достаёт такую же бутылку спирта и ставит рядом с нашей. Снова засмеялся и положил такое же сало – теперь смеялись мы все вместе, после чего дружно разместились за столом. Только успели выпить по первой стопке, как рядом с нашим расположением загудели самоходки – прибыло ожидаемое новое подразделение. Выпили по второй и когда решили посмотреть, кто прибыл, как услышали что по расположению кто-то бродит и ищет меня. Полог палатки распахнулся и к нам ввалился Юрка Хорошавин, который убыл в составе дивизиона арт. полка на 24 дня раньше в батарее Витьки Черепкова. Мы с Николаевым радостно обняли, так внезапно появившегося сослуживца. Оказывается, их дивизион под командованием подполковника Чистякова придали нашему полку для создания полковой артиллерийской группы.
Когда закончились первые бестолковые вопросы и мы бегло обменялись впечатлениями, Юра попросился жить ко мне в палатку, если есть место. Конечно, место было и вопрос разрешился сам собой, после чего тут же предложил ему разделить наш скромный стол. Хорошавин критически осмотрел стол, закуску попросил без него не начинать и умчался в темноту. Не прошло и пяти минут, как на входе в палатку послышался шум и сначала в поле нашего зрения появился большой картонный ящик, а затем солдат, который его держал в руках. Следом за ним ввалился Юрка с вещами в руках и распорядился: - Ставь, боец, ящик на кровать.
После того как солдат ушёл, Хорошавин как хороший фокусник, под радостные и восхищённые возгласы извлёк из ящика четыре бутылки коньяка «Кавказ», две палки колбасы сервелат, копчёности и много другой вкуснятины. Доставая всё это, Юрка объяснил: - Мы тут немного в Грозном повоевали, поэтому у нас есть трофеи. Так что, Борис Геннадьевич, принимай на стол. – После такого объяснения вечеринка пошла веселей. Когда мы утолили первый голод и выпили бутылку коньяка, начали расспрашивать Юрку о том, как они воевали. Но Хорошавин был СОБом, и войну как таковую он не видел. Стрелял с закрытых огневых позиций по духам, огневого контакта с ними у него ни разу не было. Но всё равно он по сравнению с нами был уже обстрелянным офицером. Особенно меня взволновал рассказ, как командиры батарей и командиры взводов управления ходили на корректировку. Я не представлял, как это ночью, особенно мне, а у меня очень долго адаптируются глаза к темноте, переться в тыл к боевикам, даже не зная точно, где они могут быть.
- Борис Геннадьевич, это здесь за хребтом ничего не видно, а там Грозный горит…, да над ним постоянно горят осветительные снаряды и мины, там светло – ничего страшного, - попробовал развеять мои страхи Хорошавин. Но я с ним не хотел соглашаться, и даже не мог предположить, что сам через четыре дня ночью по своей воле попрусь поджигать товарный состав на одной из железнодорожных станций, чтобы осветить поле перед собой.
- Слушай, Юра, как мой Колька Сыров пострадал? – Спросил подполковник Николаев, - мне рассказали, что когда 276 полк спускался с хребта к Грозному, то Сыров сидел на фаре, рядом с механиком-водителем и руководил им оттуда. «Шилка» резко затормозила, когда колонна остановилась, Сыров не удержался и свалился под гусеницы. Зенитная установка наехала и остановилась на нём. Правда это?
- Нет, Сергей Георгиевич, там всё по-другому было. Его взвод послали на усиление батальона ВВ, в темноте они заблудились. Колька начал разворачивать установки обратно и механик-водитель в темноте не заметил своего командира и наехал на него. Раздавлена у него вся тазовая часть, все кости, мочевой пузырь и другие органы, но живой. Отправили его в «Бурденко», там должны вылечить, но инвалидом останется на всю жизнь.
- Юра, а Унженин как? Шпанагель рассказывает, что половину батареи накрыло.
- Да, тут тоже ерунда получилась. Его батарея заняла огневые позиции в каком-то парке. Женя Унженин приехал на позиции с передка, а тут ещё старшина обед привёз, ну батарея собралась около машины, а духи накрыли их с миномётов. Двенадцать человек убило, сам
Унженин сильно контужен. – Хорошавин замолчал, а потом добавил, - вот такие дела. Полк только за одну новогоднюю ночь потерял семьдесят человек без вести пропавшими, а уж сколько убитых – я не знаю.
Мы выпили, помянули погибших, а когда заканчивали закусывать, за стенками палатки послышались возбуждённые крики и дивизион, который вёл огонь по Грозному увеличил интенсивность огня. Мы выскочили на улицу. Не над городом, а уже над хребтом в воздухе горели три осветительных снаряда и в их желтом свете хорошо было видно, как в двух километрах от нас по дороге мчалась грузовая машина. Из ёе кузова велась сильная стрельба из стрелкового оружия по огневым позициям одного из артиллерийских подразделения. Я оглянулся на стреляющий дивизион, стволы орудий которого опустились и были почти параллельно земли и огонь теперь вёлся прямой наводкой. Несколько снарядов разорвались сзади машины, потом метров в двадцати впереди. Автомобиль резко вильнул на дороге, наверно, от близкого взрыва водитель на какое-то мгновение потерял управления, но машина выровнялась и помчалась дальше. Через мгновение ослепительная вспышка от прямого попадания снаряда в машину, на секунду осветила окрестности. Осветительные снаряды потухли и снова стало темно, лишь на месте взрыва догорали ещё какое-то время остатки машины.
Утром от разведчиков, которые ходили ночью к подбитой машине, узнали, что там было двенадцать боевиков.
Я закончил ремонт техники и теперь был готов приступить к боевому слаживанию, но наше пребывание под Толстым Юртом подошло к концу. Наступил последний день. Завтра, каждый в своей колонне, выходим из лагеря под Грозный. Я уже знал, что буду своей батареей прикрывать на марше роту материального обеспечения. А сегодня улетали офицеры, которые оказывали нам помощь. За ними прилетел вертолёт и сел рядом с моей батареей. Все, в том числе и я, сейчас сидели и срочно строчили домой письма, чтобы отправить их с улетающими. Через час из кунга командира полка вышел командир дивизии, полковник Шпанагель, адъютант командира дивизии и другие офицеры, которым командир давал прощальный завтрак. Конечно, не обошлось без выпивки и все были слегка «подшофе», но адъютант командира дивизии был пьяным в «Гавнище». Он брёл к вертолёту по грязи, не соображая, что идёт в ней по колено. Не знаю, что ему виделось и кем он себя представлял, но он останавливал всех встречных солдат и заставлял их отдавать ему воинское приветствие. После этого грозил им пальчиком и обнимал. Целовал он их в засос, как Леонид Ильич Брежнев, и брёл дальше. На вертолётной площадке он перецеловал вертолётчиков и наверно, если это можно было он бы поцеловал и вертолёт. Наконец все сели, закрутились винты. Вертолет поднатужился и приподнялся над землёй. На мгновение завис и пошёл с набором в сторону Моздока. Да, последняя ниточка связывающая нас с дивизией оборвалась. Закончился и период боевого слаживания - завтра в бой. И как для нас всех сложится судьба - крыто мраком и неизвестностью.
Часть вторая
Глава первая.Станция «Примыкание».
С утра всё в лагере закрутилось и пришло в движение. Первыми поднялась пехота, они уходили с утра. Моя батарея и РМО уходили где-то в обед; поэтому особо не торопились, спокойно снимая лагерь. В одиннадцать часов мы были готовы и я вытянул колонну батареи к выходу из лагеря. Мои солдаты и мы офицеры сидели на броне своих машин и с интересом наблюдали, как сначала мотострелковые батальоны, а за ними другие боевые подразделения выходили через КПП на дорогу и уходили к хребту. Когда мне надоело смотреть, я развернул на броне карту и ещё раз прошёлся по маршруту, который был у меня выделен коричневым цветом. Ещё раз внимательно просмотрел возможные места засад боевиков. Первое место у населённого пункта Первомайское. Здесь была возможность развернуть взвода и огнём пулемётов, огнём противотанковых установок отразить возможное нападение - дальность и местность позволяли. Ну, а дальше, как только пересечём мост через реку Сунжа, начинается лес, по которому дорога шла километров пятнадцать. Здесь было раздолье для боевиков - засаду организовывайте, где хочешь и как хочешь. Было ещё одно опасное место, но там по идеи уже должны были сесть наши пехотные подразделения в оборону и прикрыть проходящую колонну. Сопровождаю колонну РМО до подбитого самолёта на автостраде Грозный - Аргун, а там ухожу в сторону и занимаю оборону на поле, где батареей прикрываю тылы наших дивизионов. Всё казалось простым: батарея разбивается по-взводно в колонне РМО, для усиления охраны выделен ещё мотострелковый взвод с восьмой роты во главе с командиром роты старшим лейтенантом Соболевым. Ну, пройдём мы эти сорок километров по асфальту – что тут страшного. Тем более, не я старший колонны, а подполковник Селиванов, заместитель командира полка по тылу – пусть он и беспокоится.
Но меня грызли сомнения, о причинах которых не хотелось задумываться: колонна собиралась большая, порядка ста семидесяти машин. На марше она неизбежно разорвётся и растянется на многие километры. Тогда колонну можно легко рубить в любом месте на части и так же по частям уничтожать. Я встряхнул головой, отгоняя мрачные мысли, и посмотрел на КПП. Наступала очередь начать движение роте материального обеспечения, но возникла другая проблема. Колонны тяжёлой техники, которые ушли первыми, насмерть разбили выход из лагеря и теперь на месте выхода образовалась большая яма, забитая густой грязью, где уже засел по кузов головной КАМАЗ. Вокруг него деловито суетились солдаты, доставая трос, солидно рычал двигателем БРЭМ (бронированная ремонтно-эвакуационная машина) - по команде командира роты он сдавал задом к автомобилю. КАМАЗ выдернули быстро, но следующая машина повторила то, что первая – благополучно села на мосты.