Перед вечерним совещанием меня в сторону отвёл Карпук: - Борис Геннадьевич, Ермаков вернулся. Сейчас прячется в первом взводе. Может простим его?
- Хм, рановато он нагулялся. Я то ждал его только завтра. Ничего страшного Игорь, пусть попрячется. Так просто я ему не прощу «бестолкового комбата». Он у меня ещё подёргается.
Совещание прошло в обычном режиме. В конце командир полка представил капитана – нового командира комендантской роты, вместо прапорщика Воронина. Капитан приехал из Екатеринбурга, со 105 полка. Представился командиру и сразу же начал принимать должность. Решил завтра подойти к нему и расспросить как там - в Екатеринбурге. Но утром стало известно, что после совещания его пригласили в гости к разведчикам и там, он прямо за столом застрелился. Как рассказывали ребята: сидел за столом, всё нормально было. Выпивали. Попросил у разведчика посмотреть пистолет с глушителем. Взял пистолет и выстрелил себе в сердце.
Командир полка был возмущён: - Товарищи офицеры, мы тут немного разобрались в ситуации. Ну, не было у него причин застрелиться. По крайней мере – видимых причин. Приехал сюда, принял должность. Доложил об этом. А потом взять и застрелиться…, на виду у всех…. Вот что мне теперь делать? Как докладывать: ума не приложу? – Командир замолчал и оглядел всех, потом продолжил, - вот смотрите: если я сейчас доложу, что он застрелился. То семье его, а это жена и трёхлетняя дочка, квартиры не видать. Страховку не получат. Как нищие были, так и останутся. Почему он не подумал о своей семье? Ну, захотел покончить счёты с жизнью; обвяжись гранатами, вооружись и шуруй в Чечен-Аул. Найди там духов, вступи с ними в бой и погибни, как офицер. И что мне теперь делать? Поступить, как обязан поступать командир полка и доложить, как положено. Или, пожалеть его семью и доложить, что он погиб в бою. Как мне быть?
Позднее я узнал, что командир поступил как порядочный человек. Доложил о смерти офицера в бою. Семья получила страховку и квартиру.
Ну, у меня свои проблемы - батарею продолжает лихорадить - процентов тридцать солдат ходят полупьяные. Правда, стараются мне на глаза не попадаться, но всё равно всё это вижу и здорово переживаю, но внешне я спокоен. Хотя постоянно ищу выхода из этого положения, правда пока ничего толкового в голову не приходит и от этого у меня отвратительное настроение. Не подняло моего настроения и то, что пришёл Ермаков и почти на коленях уговаривал меня взять обратно в батарею. В течение получаса он бегал за мной по позиции, пока я не сделал вид, как будто после долгого колебания соглашаюсь. Но выставил со своей стороны несколько условий, первое: он должен обязательно выступить перед солдатами и рассказать - Почему он вернулся обратно? Извиниться перед батарей за свои слова в адрес офицерского коллектива. Второе: дать перед строем сослуживцев слово, что пока он в батарее – не будет употреблять спиртные напитки. Ну, и лично мне он напишет бумагу, что если он нарушит своё слова, то я, как комбат, имею право сделать с ним всё, что мне заблагорассудиться.
Построили батарею, в это время ко мне в гости пришёл Виктор Явлинский и, оказавшись свидетелем выступления Ермакова, был поражён. Удивлены были и мы. Фёдор, почти разрывая на себе форму, бегал вдоль строя и кричал: что он совершил ошибку при оценке деловых качеств офицеров, прапорщиков батареи, приняв решение уйти в другое подразделение.
- ….Там всё по другому, - рассказывал Ермаков, - несмотря на то, что кругом земляки, мне сразу стало ясно, что после батареи я не смогу войти в любой другой коллектив. В пехоте совершенно другие отношения, другие мысли и другие условия службы. У нас в батарее мы живём все вместе - солдаты и офицеры. До нас всегда командир батареи и командиры взводов доводят всю информацию об обстановке в полку и дальше. А в пехоте ничего не знают. Даже в своём батальоне они не знают, что происходит в других ротах. Я как начал рассказывать то о чём нам доводит ежедневно комбат и командиры взводов: они рты пооткрывали, слушая меня, даже про коньяк забыли. Я сутки у них пробыл и ни разу не видел их командира взвода...
Тут я удовлетворённо усмехнулся. Каждый день если позволяла погода утром, после полкового совещания, строил батарею и доводил до них практически всю информацию с совещания, конечно, в той части какую им можно знать. После вечернего совещания проводил в землянке своё совещание. В одном углу собирались мы, а в другом углу сидели солдаты взвода, который жил со мной и они внимательно слушали ту информацию, которую я доводил до офицеров и прапорщиков с полкового совещания. Задачи на завтрашний день и задачи на предстоящую ночь. Командиры взводов вечером доводили всё это до своего личного состава. Я считал и считаю, что чем больше получает информации солдат, тем лучше и эффективнее он будет действовать. Пока рядом со мной стояли Кирилов и Черепков, они тоже с удовольствием присутствовали на моих совещаниях. Андрей Князев, их командир дивизиона, очень редко собирал командиров батарей, а если и собирал, то не доводил до них и четверти той информации, которую он получал на совещаниях и от общения с другими командирами подразделений. Поэтому то и обрадовало меня это заявление Ермакова: не зря я избрал такой способ информирования личного состава. Ермаков в таком духе выступал ещё минут семь, после чего принёс извинения мне и офицерам, прапорщикам батареи. Дал слово, что пока он в батарее спиртные напитки употреблять не будет. И тут же зачитал свой рапорт на моё имя, где заявлял, что если он нарушит своё слово, то командир батареи имеет право сделать с ним что угодно, вплоть до расстрела на месте и торжественно передал рапорт мне.
Выступать в ответ я не стал, но предложил сказать несколько слов замполиту. После чего Ермакову вручили обратно его оружие и снаряжение. В целом мероприятие имело успех, три дня бойцы в рот спиртного не брали и я немного перевёл дух, понимая что полностью победу ещё не одержал. Это была только передышка.
Ещё когда перед построением в батарею пришёл Явлинский, я обратил внимание, что он был чем-то расстроен. Причину своего плохого настроения Виктор рассказал за столом. Вчера днём мы наблюдали, как по позициям морских пехотинцев духи открыли огонь из артиллерийских орудий и миномётов. Минут пять они долбили по окопам. Оказывается, на позицию морпехов пришла старуха и попросила их пропустить в Чечен-Аул, к умирающей дочке. Старуха была древняя и подозрений не вызвала. Отнеслись к ней с почтением. Решили её пропустить, предупредив восьмую роту, чтобы они не обстреляли её ненароком. Двое солдат со взвода Явлинского сопроводили её до нейтральной полосы, показали как ей идти, чтобы она не подорвалась на минах. Всё честь по чести. А через час артиллерийский налёт по той части позиций, где была старуха. Троё солдат убито. Через сорок минут приходит командир восьмой роты, который наблюдал за старухой в бинокль и говорит: как только она подошла к окраине, её там встретили трое боевиков и увели в деревню.
- Борис Геннадьевич, вот бои в Грозном вроде бы научили не доверять им, а всё равно прокололся. У нас случай был, когда наш батальон в городе бился. По позициям батальона чеченский старик с тележкой шарахался. Был довольно крепенький, общительный и подозрений не вызывал. Разную дребедень и рухлядь в развалинах собирал и возил на тележке. Мы к нему за несколько дней привыкли, подкормили. А в это время заколебал нас духовский 82 мм миномёт. Кочующий был, и мы никак не могли вычислить, откуда он стреляет, и с какого места следующий раз стрельнет. А тут совершенно случайно обратили внимание: куда старик с тележкой уйдёт, так оттуда через десять минут мины прилетали. Стопорнули его, обыскали и в тележке находим ствол миномётный, опорная плита, двунога-лафет и десять мин. Вот тебе и старикан, там мы его и расстреляли. И тут вчера так прокололся…, - Виктор от злости на себя заскрипел зубами и разлил остатки коньяка по кружкам. Выпили, помолчали. Явлинский достал из кармана листок бумаги, где у него было записано каких и сколько боеприпасов мы должны получить на него на нашем складе. Обсудив этот вопрос, Явлинский ушёл к себе, а Кирьянов и Карпук на машине уехали на склад РАВ за боеприпасами. Я же начал собирать бельё, так как через десять минут должен быть в дивизионе: Андрей Князев пригласил меня к себе в гости и в баню. Выпили мы с Явлинским вроде бы немного, но хмель довольно хорошо ударил в голову и я был в приподнятом настроении. В землянку спустился Алушаев и нерешительно затоптался у входа: - Товарищ майор, мы тут чеченца задержали, когда он через наш мост хотел пройти. Что с ним делать?
- Алушаев, приказа - «пленных не брать» ещё никто не отменял. Отведите к автобусной остановке и расстреляйте его. Только сначала допросите: кто он, откуда и всё это запишите.
- Товарищ майор, не можем мы его расстрелять. Лучше вы сами гляньте на него.
К этому времен я закончил собирать вещи и принадлежности к бане. Взял автомат и вышел на улицу, где стояли человек семь солдат и среди них старик. Я подошёл к нему.
- Здравствуйте отец. Куда идём? – Старик с большой седой бородой, в очках с сильными и выпуклыми линзами, лет семьдесят-восемьдесят, хорошо и богато одетый. На голове каракулевая папаха, на ногах начищенные хромовые сапоги. Всем своим видом он вызывал уважение и почтительность.
- Да вот, сынок, нужно мне пройти в Чечен-Аул, сына найти, - неожиданно сильным и сочным голосом начал старик, - да твои солдаты задержали меня.
- Не вовремя, отец, сына пошли искать. Документы есть? – Старик степенно расстегнул карман и достал небольшую красную книжицу. Протянул её мне.
- Мы ж, сынок, время не выбираем. Сын пропал, а я отец - волнуюсь. Вот и пошёл искать.
Документ оказался удостоверением участника Великой Отечественной войны, 1923 года рождения. Я захлопнул удостоверение и с сожалением протянул его обратно: - Отец, не вовремя… Не вовремя вы ищете. У меня есть приказ – всех расстреливать. Сын то в боевиках наверно, раз в Чечен-Аул идёте?