Старик стал оправдывать своего сына, рассказывая какой он положительный. Но я его прервал.
- Отец, у меня приказ. Понимаешь – ПРИКАЗ…. Всех расстреливать. И я тебя должен сейчас расстрелять. Война есть война. – Я повернулся к солдатам, - Кто?
Солдаты замялись. Алушаев потянул меня за рукав: - Товарищ майор, может не будем расстреливать. Давайте отпустим его. Пусть идёт в свой Чечен-Аул.
- Алушаев, ты видел командир взвода морпехов расстроенный к нам пришёл. Так вот, вчера они старуху пропустили в деревню, а потом арт. налёт и три пехотинца были убиты. Сейчас его пропустим и где есть гарантия, что через час по нам не нанесут артиллерией удар. Я сейчас отвечаю за вас перед вашими родителями и командованием. И не хочу потом оправдываться перед ними за ваши трупы, из-за своей мягкотелости. Лучше грех на душу возьму и сам его расстреляю.
Чеченец стоял и улыбался, слушая наш спор. До него не доходило, что в этот яркий солнечный день и может закончиться его жизнь. Вот эти солдаты и их командир, которые с почтением и уважением разговаривают с ним, могут расстрелять его.
- Хорошо, отец, мы сейчас проголосуем: расстреливать тебя или нет. - Старик улыбнулся на мои слова, воспринимая их за шутку. Ну, попугают мол, да и отправят обратно домой или всё-таки пропустят в Чечен-Аул.
Я достал из кармана блокнот и ручку, после чего твёрдой рукой решительно вывел – «Да». У меня даже мысли не было нарушить приказ о пленных и он как заноза сидел в моём мозгу, требуя только одного – РАССТРЕЛЯТЬ. Хотя с другой стороны в глубине сознание был смутный протест против этого решения. Нельзя взять и расстрелять старого человека, который невольно даже своим видом вызывал уважение. Нельзя расстрелять участника Великой Отечественной войны, к которым я испытываю искреннее уважение. Нельзя. Но вся моя военная жизнь, всё что было вбито многолетней службой в моё сознание, говорило – Ты Обязан Выполнить Приказ и РАССТРЕЛЯТЬ ЕГО. Как немцы говорят: - Befel ist befel. (Приказ есть приказ).
Черканул и передал блокнот ближайшему солдату, а по тому характерному движению руки понял – он написал «Нет». Тоже самое написали и остальные солдаты. Взял блокнот в руки и мельком взглянул на страницу. Шесть росчерков против расстрела и один мой за расстрел. Я решительно захлопнул блокнот.
- Отец извините, но все проголосовали за то, чтобы вас расстрелять. Становитесь сюда, - я показал на место около дерева, куда старик послушно и безропотно встал и только теперь до него дошло, что его сейчас УБЬЮТ. Улыбка медленно сошла с его губ и глаза в ужасе стали выкатываться из орбит, заполняя всё пространство за стёклами очков.
Я решительно передёрнул затвор, вгоняя патрон в ствол, и вскинул автомат. На какое-то мгновение наши глаза встретились, когда совместил мушку с его лбом, и нажал на спусковой крючок. Уже нажимая на спуск, почувствовал несильный толчок снизу по рукам, автомат дёрнулся кверху и автоматная очередь ударила поверх головы старика. На остолбеневшего чеченца посыпалась кора, щепки, но он стоял и таращил глаза, не понимая, где он находится: то ли сейчас он увидит Аллаха, то ли появятся прекрасные гурии и унесут на небо. Но гурии не появлялись, а вместо Аллаха он видел таких же остолбеневших солдат и по идиотски радостного русского офицера. Да, я был рад, рад от того, что Алушаев толкнул меня под руку. Рад, что не убил старика, но формально выполнил приказ.
- Всё отец, с первого раза не получилось, а два раза не расстреливают. Тебе повезло.
Подняв облако пыли около нас, в этот момент, остановился чужой БТР, на котором сидела толпа солдат и офицеров.
- Товарищ майор, как проехать в 245 полк? – Обратился ко мне один из них.
Взмахом руки показал, как проехать, и тут же решил избавиться от старика: - Товарищ подполковник, заберите задержанного, там в штабе разберётесь с ним сами. – Повернулся к чеченцу, - давай отец залезай на машину. Большаков, Алушаев помогите ему залезть.
Старик, не веря тому, что он остался в живых безропотно подошёл к БТР и с помощью солдат забрался на броню.
Слава богу, пусть его судьбу другие решают. Успокоившись этим объяснением, я скорым шагом направился к артиллеристам. Шёл и размышлял над происшедшим, удивляясь тому, что я нормальный, положительный человек, в принципе, не кровожадный. Да, в бою, в каких-то крайних, критических обстоятельствах, защищая свою жизнь, жизнь солдат или жизнь своих близких - я завалю кого угодно, даже не моргнув глазом. Но как так: в спокойной и почти мирной обстановке чуть не убил старика.
Я даже остановился, напряжённо размышляя и чувствуя, что вот-вот ухвачу разгадку за хвост. Как вспышка мелькнуло воспоминание. 1973 год, срочная служба. Еланские лагеря. Я в учебке. После очередного усиленно-интенсивного занятия по строевой подготовке мы собрались вокруг своего замкомвзвода старшего сержанта Бушмелева: - Товарищ сержант, зачем нам многократное выполнение таких команд, как «Разойдись», «Ложись», «Направо», «Налево», «Кругом марш»? Ведь вы же сами говорите, что мы уже на достаточно высоком уровне всё это выполняем. Зачем нам это?
Сержант, который прослужил уже два года и увольнялся через месяц, мудро усмехнулся: - Товарищи курсанты, этими командами вам вбивается безусловный рефлекс на бездумное выполнения приказа командира. Занятие по строевой подготовке, это лишь кусочек той армейской системы, которая закрепляет и усиливает этот рефлекс. И вам на всех занятиях, ежечасно и ежеминутно будут его усиливать и развивать.
Да…, так оно и получилось. В борьбе между гуманизмом, человечностью и ненавистью к врагу, победу одержала армейская система и что самое неприятное – она всегда будет побеждать.
Сразу же как-то вспомнилась и телевизионная передача, которую я смотрел год назад. Проводилась интересная аналогия: французские партизаны во время боя больше старались
ранить немецких солдат, чем уничтожить, считая что лечением раненых солдат наносят ещё и экономический ущерб Германии. Наши же партизаны стремились только к уничтожению противника. В этой же передаче проводились данные исследования о случаях применения огнестрельного оружия в экстремальных условиях американским полицейским и русским милиционером. Тоже любопытный факт: американцы стреляли в большинстве случаев по конечностям, чтобы лишить нападавшего подвижности. Наши же милиционеры в подавляющем большинстве целились и стреляли в голову – на поражение.
Мы так воспитаны, всей своей историей, на протяжении которой нам приходилось отбиваться от всех врагов, приходивших целью – уничтожить нас или превратить в рабов. Для нас враг остаётся врагом во всех крайних его проявлениях. И правильно говорил Александр Невский – «Кто к нам с мечом придёт – тот от меча и погибнет»
Но все эти рассуждения не принесли мне успокоения. Угнетало то, что свою ненависть к боевикам, к бандитам, пусть не осознанно, но перенёс на мирное население. Радости от общения с друзьями я уже не испытывал, ни коньяк, ни баня не развеяла моего настроения. Выпивал, закусывал, смеялся вместе со своим товарищами над шутками, мылся в бане, но меня всё это время сверлила мысль: а как восприняли мои действия солдаты, чуть было не оказавшиеся свидетелями хладнокровного убийства. Я вернулся в батарею и с удивлением обнаружил, что солдаты не только не осудили моего поступка, но наоборот: с юмором восприняли всю ситуацию, особенно, мои слова о том, что два раза у нас не расстреливают. То ли они за этим чисто психологически прятались, то ли до конца не поняли, что могло произойти. Ну и чёрт с ними: хорошо, что мы не запачкались.
Передали по радиостанции, чтобы я прибыл в штаб и забрал отца одного из солдат батареи. Здесь мне представили отца рядового Большакова. Мы быстро переговорили и отправились назад в батарею. Вещей у него было немного и ничего нам не мешало идти и разговаривать. Я рассказал о батареи, о его сыне. Попросил его в последующем выступить перед солдатами, особенно акцентируя на том, что употреблять спиртные напитки нельзя. По отцовски выступить. Но, честно говоря, я не был уверен, что он сумеет найти такие слова, чтобы они задели солдат за душу. Был он невысокого роста, какой-то тихий, неуверенный. Хотя с другой стороны, то что он доехал сюда из Бурятии, минуя все препятствия и препоны, добрался до сына показывало достаточно сильный характер. Что ж, посмотрим и испытаем его.
Я не стал мешать встрече отца и сына, которые обнялись, а через несколько минут вокруг них собралось большинство солдат батареи, чтобы пообщаться с земляком. Целый день они сидели в окружении солдат и угощались привезёнными отцом продуктами, потом солдаты в свою очередь угощали его трофейными разносолами и я опасался, как бы это не переросло в обычную пьянку. Но всё прошло нормально.
После проведённого мною совещания в батарее я пригласил Григория Ивановича Большакова за наш стол и там в свою очередь угостил его, но уже с употреблением трофейного коньяка. Большаков выпил грамм сто и больше не стал пить.
- Григорий Иванович, вы в армии служили?
- Да, на Балтийском флоте службу проходил. Больше двадцати пяти лет прошло, а до сих пор помню.
- Вот сейчас ещё лучше вспомните, - я взял со своей кровати автомат и ремень с подсумками под магазины. Всё это было заранее по моему приказу подготовлено старшиной. Пододвинул к нему списки закрепления оружия и по мерам безопасности, - Распишитесь за автомат, за меры безопасности и вперёд.
Большаков неуверенно хохотнул: - Не понял, Борис Геннадьевич.
- Да, да, Григорий Иванович. Здесь война и каждый должен свою лепту вносить. Ваш сын с 23 до 3-х часов ночи заступает на ночное патрулирования района расположения. Вот и вы тоже с ним заступите. Я, командир батареи, тоже в 23 часа заступаю на патрулирование, но только в
отличие от солдат до пяти часов утра. И так каждую ночь. Расписывайтесь и получайте.
Большаков старший ещё раз взглянул на меня, а потом решительно пододвинул к себе ведомость и расписался: - Ну, вернусь домой, рассказов то будет, но наверно никто и не поверит - взял автомат и присел к сыну на нары.